Защитник Мариуполя азовец Равлик: Я сидел на стуле, успокаивал своего друга, а возле меня, буквально на расстоянии метра, ампутировали ногу без анестезии
На Мариупольский порт сначала заходила "ДНР". Как я их отличал? Они бежали в железных касках со старыми советскими подсумками и с детскими рюкзаками
– Добрый вечер, друзья. С нами сегодня Богдан Равлик Равликовский – украинский защитник, воин, недавно, слава богу, вернувшийся из рашистского плена, где был почти год. Защитник "Азовстали", защитник Мариуполя, азовец. Нам есть о чем с вами, Богдан, поговорить. Очень много вещей, которые хочу у вас сегодня спросить. И вы знаете, ну, это первое ваше интервью по возвращении из плена. Поэтому благодарю вас, что сегодня уделили нам время. Скажите, пожалуйста, как и когда началась война?
– Лично для меня война началась, вероятно, в 2009 году, как только я стал общаться с кружками патриотической молодежи. Вот война для меня началась уже тогда. То есть мы уже, скажем так, выступали против такой какой-никакой власти, хотели сделать Украину лучше, и вот тогда для меня началась война. Когда я уже стал осознавать свою роль в обществе как украинца.
– А на фронт вы когда пошли?
– Впервые я попал – это еще в АТО, в 2014 году, в конце лета, под Славянск. Началась для меня уже такая, активная фаза, скажем так, войны моей как военного.
– Отличается российско-украинская война, та, которая была с 2014 года, от той войны, которая идет сейчас, то есть от широкомасштабной фазы, с 2022-го?
– Конечно, отличается. Скажем так, вначале не сильно отличалась, потому что тогда – вы помните, что была задействована и артиллерия, и вертолеты летали, и авиация была. Но со временем, когда уже начали действовать какие-то переговоры, какие-то международные правила ведения войны, – тогда уже было больше стрелкового вооружения. То есть артиллерия работала уже наша в ответ.
Но с началом уже полномасштабного вторжения Российской Федерации, когда полностью перешли границы – конечно, отличается. Конечно. То есть сейчас разные системы использует Российская Федерация: от кораблей до летательных аппаратов и разных систем других.
– Где вы были, что вы подумали 24 февраля 2022 года?
– Война для меня началась немного раньше, скорее всего. Я ее встречал уже при выполнении боевой задачи. Это был город Мариуполь, это был Мариупольский порт. Мы занимались противодиверсионной обороной. Моя задача была – не допустить высадку вражеского десанта и диверсионных групп в акваторию порта и на побережье Мариуполя. То есть я находился в порту уже с 22-го числа. 24-го числа мне друг мой позвонил и говорит: "Ну, Бодя, началось". Я такой: "Да не может быть". Он говорит: "Ну да". И тогда я понял, что меня ждет, и стал готовиться. Готовить себя и группу, с которой я был.
– Что потом было? Расскажите, пожалуйста. Вот что началось в Мариуполе? Что вы видели? Что вы делали? И как вы очутились на "Азовстали"?
– Первая моя задача была – это прикрытие группы, занимавшейся минированием побережья Мариуполя. Везде, где мог высадиться десант в Мариуполе. То есть выехала специальная техника, мы ей предоставили прикрытие, прикрыли. Она выполнила полностью свою задачу. И после чего, как оказалось в конце уже, летом, – был взорван десантный катер с экипажем и десантом на борту. То есть он был уничтожен благодаря этим минам, которые ребята выбросили.
После этого я уже поступил в распоряжение корабля "Донбасс". То есть у нас там были некоторые нестыковки с командованием, командование покинуло свой корабль, я взял командование обороны на себя. Занимался обороной порта до 15 апреля 2022 года, до самой переправы на "Азовсталь". Уничтожили много врага, то есть и живой силы, и танков, бронированной техники. Ну, понятно, что мы производили пуски и в авиацию, но не могли ее поразить: она летала на предельных для нас расстояниях.
Я видел, как прилетели зажигательные снаряды и дедушка вышел тушить свой домик – и по нему еще раз ударили зажигательным снарядом
– Тогда Мариуполь просто расстреливали… Ну, я не знаю. Ну просто разрушали его, стирали с...
– Да. То есть с моего направления враг подошел где-то буквально через неделю-полторы к нам – он не смог спуститься к нам вниз, в порт. Поэтому он все уничтожал – все поселения... Все он уничтожал. Зажигательными снарядами стреляли, сжигали все. Я видел такую картину: дедушка тушил свой домик, прилетели зажигательные снаряды, и по нему еще раз ударили зажигательным снарядом.
Наверное, штурмовые группы, которые заходили в населенные пункты, были неопытные и решили просто таким образом сжечь полностью все, а позже войти. Такая вот ситуация была. И заходили они с танками... Те, кто заходил на сам Мариупольский порт сначала, – это была "ДНР". Как я их отличал? Они бежали в железных касках, со старыми советскими подсумками, скажем так, и с детскими рюкзаками. Такая вот была история. То есть мы были...
– С детскими рюкзаками.
– Да ну, это школьные буквально какие-то рюкзаки, самые дешевые. И вот так они несли свой боекомплект. Они были разбиты, после чего отошли из порта и ждали уже подкрепления танками. Им еще там дали прикурить ночью ребята с ночными прицелами – враг понес тогда огромные потери и решил ждать тяжелую бронированную технику. Заходили уже с танками. Первое время у нас было очень плохо с противотанковыми средствами, но приехала группа со средствами и уничтожила там эту вражескую технику.
– Богдан, сегодня нас уже, ну, наверное, ничем не удивишь, и мы очень хорошо понимаем, что нет предела агрессии, ненормальности, моральному падению для воюющих в Украине россиян. И от них можно ожидать чего угодно, любого насилия. Но тогда, в начале широкомасштабного вторжения – вот все то, что мы узнавали с точки зрения того, что они делают с мирным населением украинским, с детьми, с женщинами, – ну, оно реально еще вызывало в какой-то период шок, шок и еще больший шок у нас – и в мире также, в западном сообществе. Мариуполь – это такая иллюстрация этого вот их геноцида украинского народа. Вот тогда какие мысли возникали? Что это было? Какие истории вы до сих пор помните, если, возможно, – ну, вот я не знаю, как вы на это реагировали: были ли вы в шоке, как вы с побратимами об этом говорили, как вы с людьми местными разговаривали, что они вам рассказывали... Я хочу, чтобы вы просто вспомнили и рассказали, что это было.
– Событие, которое я никогда не забуду, – это в начале вторжения в Мариуполь они совершили неплохой штурм... Ну, разумеется, я сейчас объясню, какой он был. Мы и рота думали, что нас штурмуют. Я был отдельно от своей роты. Мы думали, что нас штурмуют, мою роту. Я услышал, что едет 10 танков и пять БМП. Я понял, что очень большое количество техники сейчас продвигается. Моя рота вынуждена была покинуть свои позиции – я это услышал. И сказал ребятам в порту: "Ребята, поехали спасать свою роту". Они загрузились, взяли противотанковые средства, которые у нас в то время, в тот момент были. Мы приехали – и первая картина, которую я увидел, – это перед штурмом любых позиций противник отрабатывал кассетами "Градов", гаубицами, другой техникой... Ну, первая картина, которую я увидел, – это горевшие девятиэтажки и очередь, которая стояла в магазин "Шанс", я до сих пор помню этот магазин. Туда было попадание одного из снарядов "Града". И там прямо лежали все. То есть вся очередь, человек 10 гражданских, лежали уже мертвые. Вот это я никогда не забуду.
Атака врага была отбита, и мы заняли те же позиции, я вернулся к себе на позиции в порт. Вот такой вот момент. То есть враг не жалел боеприпасов на Мариуполь.
– А что у них в голове? Вот скажите: вы сами задавались этим вопросом? Две руки, две ноги. Как будто люди. А что в голове? Как можно это делать? Вот как? Что россияне, которые уничтожали и уничтожают мирное население, – вот чем они думают? Как это вообще возможно? Вот вы задавались таким вопросом или нет?
– Лично я не понимаю, зачем было заходить в Мариуполь. Можно было держать нас в осаде. Ну, мне кажется, что это больше было, знаете, как пиар-ход: "Мы должны сломать азовцев, мы должны показать, что они пленные, мы должны выбить их, мы должны уничтожить их и показать, что вот они такие все плохие". А те, кто отдавал приказы, – это просто международные преступники – их нужно приговорить, и обязательно надолго. И этим должна заниматься Гаага.
Я выезжал в город. На каждой улице Мариуполя где-то были тела людей
– После порта – где вы оказались? И расскажите о тех днях, потому что тогда это было страшно просто. Я помню: каждый день была на связи с вашими побратимами, с руководством. "Азовсталь", сначала Мариуполь... То есть знаю, что там происходило. Вся страна следила, весь мир следил за этим. Что в бомбоубежищах происходило, когда не было у людей ни воды, ни еды, когда просто люди умирали в бомбоубежищах и эти человеческие трупы лежали рядом с младенцами... Нельзя было даже выйти. И вот, ну, люди должны так сидеть и просто кто от голода, кто от нехватки лекарств... Ну, это было. Я не знаю. Это был такой ужас. Скажите, что тогда в городе происходило? Что вы видели? Что вы знаете? Какие истории были? Это очень важно рассказывать, потому что такого, знаете, никогда не бывает слишком много. Ибо это должны знать все, кто нас посмотрят, и все мировое сообщество. Это реально документация преступлений, которые Россия творит, творила и сейчас еще продолжает творить в Украине.
– Я несколько раз выезжал в сам город Мариуполь. То есть я не мог... Ну, я старался не покидать свои позиции, потому что в любой момент могло произойти что угодно.
Знаете, какой день мне еще запомнился? Когда в Мариупольский порт вошло судно Blue Star. Оно стояло на рейде. Стояло за пределами порта на якоре. И выходит на связь с этим кораблем русский корабль и говорит: "Вот вы сейчас зайдете в Мариупольский порт, но мы вас уничтожим". То есть они ночью зашли в Мариупольский порт, мы их заметили при входе в порт в тепловизор, запустили их все равно в порт, потому что мы не могли их тут подставить, чтобы их уничтожил русский корабль. Запустили, разобрались. И это им вот такая была угроза со стороны русского корабля, чтобы не зашли. В тот момент им очень повезло, что мы еще не заминировали один из проходов в Мариупольский порт. Позже мы это сделали успешно, но им повезло. Такие вот преступления.
А что касается города: я выезжал в город, видел тела... То есть Мариуполь весь был... большинство улиц были – на каждой улице где-то были тела людей. То есть повсюду были тела людей.
– Улицы были усеяны мертвыми украинцами просто.
– Да, да. Нам, как военным, было понятно, что уже происходит. Гражданское население не понимало, что происходит, они себе позволяли иногда даже дерзко ходить по улицам, когда велись боевые действия. И, несмотря на это, там враг не прекращал огонь, они, наоборот, стреляли. Так же враг прикрывался гражданским населением. Вот что я говорил: когда враг хотел зайти в Мариупольский порт, они попросили сначала... Мы стояли за стеной, и они думали, что мы их не видим. Мы наблюдали это в оптические приборы – и мы их всех видели, а они пожилого человека, мужчину, попросили, чтобы он вошел. Возможно, ему угрожали. Зашел и посмотрел, где мы сидим. Под предлогом того, что он собирал какие-то там ветки для себя. Ну, просто ходил и что-то собирал. Посмотрел, разглядел – и он подошел к ним и им что-то говорил. Вот мы видели. То есть у нас был оптический прибор стократ, и мы… это буквально было расстояние, ну, метров 500 – мы все это наблюдали. Они общались – и он пошел к себе. После чего они еще прятались у него в доме, за гражданским населением. То есть они их так вот использовали. Не знаю, как им нужно было... Ну, скорее всего, угрожали, потому что адекватные люди не пойдут ввязываться в такие вот, скажем так, акции. Это прямое насилие.
– Как вы очутились на "Азовстали"? Сколько дней вы там были?
– Переход на "Азовсталь" мы начали планировать 14 апреля 2022 года. Мне позвонил командир батальона, то есть мы с ним связались по интернету, поскольку у меня уже не было возможности приехать на контрольно-наблюдательный пункт, и предупредил меня, что ночью мы будем переходить на "Азовсталь". Я понял, что это будет нелегко, потому что нам приходилось уже прорываться через боевые порядки врага. Стал планировать, собирать личный состав, снимать сначала с тыловых позиций, то есть те, кто у меня отдыхающий, – сажать их в технику, объяснять, что мы будем делать, как мы будем делать, чтобы они приготовились... Я успокаивал всех.
– А вы были командиром позиций, я так понимаю, в Мариупольском порту?
– Да. Да.
– То есть вы отвечали за ребят.
– Да, я отвечал за ребят. Я всех проинструктировал, что мы будем делать, как мы будем делать. Конечно, такие операции не планируются за три часа, за четыре часа, которые у нас были, но другого выхода у нас не было, как перебраться. Спланировал, посадил. Все, кто переехал, выезжали со мной в тот момент, это ночь с 14-го на 15-е, – все добрались в тот момент живыми и здоровыми. Там было какое-то незначительное ранение у одного. Со мной выходили ВМС, выводившие 23-й ОМО, некоторые полицейские и мой личный состав. Азовцев было мало, тогда со мной было их шестеро. Все остальные выходившие так и перешли.
Понятно, что враг нас заметил или получил информацию... Точно я не знаю – не могу сказать. Но видео было в интернете, где за ними наблюдали от начала и до конца. То есть это был страшный, скажем так, день. Я перебрался уже... то есть моя техника уехала, произошел инцидент, что мне пришлось выйти из своего БТР для немножко, там, регулировки движения, скажем так, из машин. И мой БТР меня бросил – мне пришлось пешком уже перебираться на "Азовсталь".
Я перебежал мост, зашел в бункер, увидел много раненых. Первое, что я сделал, – отдал бронежилет, автомат и каску. И начал оказывать медицинскую помощь: ну, ту, которую я мог на тот момент оказать. Там уже были медики, но я резал одежду, накладывал турникеты. Что я мог – уже тогда делал. После чего связи с командованием не было. То есть я думал, что это – не знаю – нас глушат или еще что-нибудь, или... Ну, связи не было. После чего я решил со своим другом отправиться на командно-наблюдательный пункт полка "Азов", то есть обороны Мариуполя, откуда командовали, и понял, что там тоже было попадание. То есть все антенны, все средства связи были побиты. Там мы уже увиделись с другом Редисом [командиром "Азова" Денисом Прокопенко], и он мне дал дальнейшие указания собрать батальон, то есть всех оставшихся после переправы, посчитать личный состав, назначить командиров и готовиться к дальнейшим указаниям. После двух-трех дней, то есть, ну, двух дней... мы отдыхали – меня назначили командиром батальона. Я уже командовал батальоном, мне командир Редис показал мой участок фронта, и я уже выставлял и занимал оборону именно на мариупольском... то есть на "Азовстали".
На "Азовстали" военные с гражданскими не были рядом
– "Азовсталь" – это одна из самых героических страниц Украины вообще за всю войну, но и трагическая страница. Вот расскажите, пожалуйста: сколько дней вы были в осаде и что страшнее всего было, что вы видели и что вы делали?
– Прежде всего, я организовал штаб батальона. На тот момент, как ни странно, я еще был главным сержантом роты. То есть я не был даже офицером на тот момент. Приступил к формированию штаба батальона, уже получили какой-то боекомплект, поскольку все было потеряно, пробовали сделать... даже не пробовали, а сделали успешные вылазки к оставшейся на мосту технике, чтобы забрать технические средства и противотанковые средства из оставшейся там техники... Организовали успешную оборону... то есть на рубеже, который мне поставил командир, пользовались подземными ходами сообщения, чтобы переходить на позиции. Организовали маленький медицинский пункт и заняли оборону. То есть гражданское население у нас жило отдельно. На "Азовстали" военные с гражданскими не были рядом.
Многие в плену мне потом рассказывали, что мы там вместе были, что мы ими прикрывались... Нет, это были отдельные бункеры, где местные жили и получали продовольствие, действительно, от нас. Провизию они получали от нас, мы им давали есть, но не прикрывались ни в коем случае. То есть нам часто говорили: "Почему вы их не выпустили?" Ну, я объясняю: мы не могли выпустить людей прямо через фронт, потому что им так хотелось. То есть так вот было.
– Что тяжелее всего там было? Как проходили дни? Потому что я знаю все эти... все то, что там происходило, с точки зрения просто недостатка питьевой воды, как вы из труб воду брали, как вы голодали и отдавали последнее деткам, которые там были также, и нужно было что-то делать. А то, что у вас в медицинском госпитале происходило, – ну, это вообще – я не знаю, как описать. Ну вот расскажите, потому что вы же в этом жили много дней.
– Жили мы в техническом помещении. Это было вентиляционное помещение на минус три этажа вниз. То есть над нами было еще три этажа, и минус третий этаж был наш. Это было техническое вентиляционное помещение, под трансформаторами. Там размещалось около 300–400 человек. По еде у нас было действительно нехорошо. Мы ели раз в день и ели вот буквально стаканчик пластиковый или обрезанная бутылка, вот. Полуторалитровая бутылка обрезанная. Вот это ели мы раз в день. Вода. Вода у нас была питьевая, но ее было немного. То есть старались ее употреблять, просто пить. Варить еду и кипятить – мы брали техническую воду. У нас была техническая вода, были трубы охлаждения, которые были просто прострелены, и оттуда вытекала вода. Мы их закрывали таким чопиком, когда нам не нужна была вода. А когда нужна была, мы просто открывали и оттуда уже брали воду, и пили, действительно, техническую воду. Это вот так мы жили.
Легкие раненые – держал я их у себя. У меня там были люди с ранениями, которыми занимались медики. А все остальные – тяжелые раненые – были на госпитале. Такой был у нас госпиталь: позывной у него был "Железяка". Туда было много попаданий, там, ребята… Там действительно было, ну… Картина не очень. Для обычных гражданских это даже, пожалуй, страшно. Я туда попадал тоже с минимальными ранениями, потому что была ситуация, где было попадание через соседнюю стену – мне посекло немного лицо осколками и глаз. Я ходил туда промывать глаз, и там ребята, действительно, лежали просто... Все лежат – и посередине делали уже операцию: человеку там ампутировали ногу – военнослужащему. Было попадание в движущуюся машину. Лежали тела у входов. То есть такие были спуски, там лежали тела в черных мешках. Картина… Ну, нелегкая картина.
Я сидел на стуле, успокаивал своего друга, а возле меня, буквально на расстоянии метра, ампутировали ногу без анестезии
– А еще и потом закончилось: когда без анестезии делали ампутации, когда антибиотики закончились, все начало...
– При мне, вы знаете, такая ситуация была, что я сидел на стуле, потому что у меня была травмирована еще нога, – я своего друга успокаивал, это мой друг Хорус, он сейчас Герой Украины. Я его успокаиваю, а тут возле меня, сбоку, вот буквально в метре, – ампутируют ногу, действительно, без анестезии. То есть парню отрезали. Ну, такие вот ситуации были.
Ситуация была тяжелая, потому что... Как мы знаем, что [президент страны-агрессора РФ Владимир] Путин сказал, что они взяли Мариуполь якобы, но мы оставались на "Азовстали", и он уже тогда позволил себе такое говорить. Сказал, что он не будет проводить штурмы "Азовстали" уже, но штурмы проводились дальше, по нам стреляла артиллерия, сбрасывались авиабомбы. То есть нас просто там забивали. И штурмы – тоже они пробовали прорывать оборону "Азовстали", но безуспешно. На территорию "Азовстали" они зашли, но почти частично. Оборону проводить мы могли еще, но у нас было очень много раненых, которые просто уже умирали. Умирали от того, что нельзя было предоставить квалифицированное медицинское обеспечение этим людям: военнослужащим. И было принято решение, что вот дождаться команды главнокомандующего о прекращении обороны Мариуполя, и тогда уже мы сдавались – выходили в плен.
– Скажите, пожалуйста: вот ваше командование, ваш командир Редис, командование в лице друга Калины [Святослава Паламара] – вот что вы можете о них сказать? Какие яркие их качества? И вот в тот момент что вас спасало?
– Про друга Редиса я знаю давно: как только он стал командиром. Я не раз к нему приходил за советами. И я скажу, что это максимально квалифицированный человек. То есть для своего возраста управлять обороной такого города, с таким количеством сил и средств – ну, это для меня героический человек, которого я всегда уважал и буду уважать.
Друг Калина – мой земляк, львовянин. Я его тоже давно знал. Мы с ним очень хорошо знакомы. И знаете, я когда приходил, то я всегда видел, что Редис – когда бы ты к нему ни пришел, он всегда просыпался... То есть он практически не отдыхал – у него были уже такие вот мешки. У друга Калины – такие же мешки. Он всегда был на связи со всем миром, он со всеми общался и не давал ни минуты себе... не позволял, чтобы не решить эти как-то вопросы. Потому что все понимали, что мы стоим, ребята гибнут, у ребят у каждого ранение. И каждая минута для нас дорого стоила, вот. Вот так вот. Об этих людях могу сказать только хорошее и ни в коем случае ничего плохого.
Физические пытки в плену были
– Герои. Герои. Настоящие. Вот вы все – настоящие украинские герои. Скажите, пан Богдан: вот когда был приказ верховного главнокомандующего, когда начался процесс экстракшен... Про плен хочу спросить. Я понимаю, что не все можно рассказывать, потому что еще много ваших побратимов до сих пор продолжают находиться в российском плену. Но из того, что можно. Вы почти год были в плену. И зная о том, какие условия там, потому что это российский плен, где не соблюдаются никакие нормы ведения войны и так далее. Но вот расскажите, пожалуйста, я повторяю, что можно сказать, как это было. В каких условиях и где вас держали? И были ли, если вы об этом можете говорить, пытки?
– Смотрите: первое. Нам обещали очень много всего, нам обещали, что у нас будет связь с родными, что мы сможем как минимум переписываться с ними, о медицинском обеспечении, про все-все-все. То, что я могу сказать, – это что нас привезли в исправительную колонию бывшую, которая была нерабочая. Водоснабжения там не было. То есть воду нам привозили в пожарной машине, где-то набирали, где-то в озере или что... Нам выдали чайники, чтобы мы ее просто хотя бы кипятили. Жили мы по 300 человек в бараке, вот. Чаще всего хотят приписать какие-то военные преступления, то есть которые совершали они же в этом Мариуполе, но хотят переложить свою ответственность. Может, это для мира, но, ну, я думаю, мир уже не верит им. А может быть, это для своей аудитории российской. Еду давали, но, разумеется, не качественную... Точно так же: это была Оленовка. То есть там, где произошел теракт. Есть было плохо.
Физические, так скажем, пытки были, вот. Какие – я не скажу, потому что это может угрожать жизни и здоровью тех людей, которые там еще находятся. Дальше мы были в Таганроге. То есть я был в Таганроге уже с сентября 2022 года. Медицинское обеспечение предоставляется, но не в полном объеме. Это какие-то минимальные обезболивающие, если, там, что-то у тебя болит. Бывали случаи, что ребятам вырывали зубы. Не лечили. То есть если болит зуб – просто вырывают – и все. То есть анестезию давали, с анестезией вырывали, но отношение плохое. Все, что я могу сказать: отношение плохое к пленным, которых нужно обязательно оттуда достать. Ну, и чем быстрее, тем лучше.
– Я по-другому спрошу. Вот вы сейчас на реабилитации после плена. Что у вас со здоровьем? В каком состоянии вы?
– Если честно, на удивление у меня все хорошо. Я готовлюсь уже вставать в строй обратно, помогать. Ну, я уже не могу сидеть и ждать.
– А хотите возвращаться?
– Обязательно. Обязательно. То есть я, возможно, не смогу помочь уже на передовой, но я обязательно могу где-нибудь в штабах или как инструктор... Я обязательно возвращаюсь на службу. То есть у меня 12 лет выслуги, поэтому я не могу себе позволить в такое время для Украины просто сидеть и ничего не делать. И всех приглашаю, кстати, на службу. Не все так плохо. В "Азове" очень хорошие инструкторы, которые могут научить. Не ждите...
– Супер.
– Люди, прошедшие очень много горячих мест: и Светлодарск, и Попасную, и Широкино, – которые смогут вас научить и смогут обязательно сделать из вас профессионала по делу.
– Пан Богдан, как вы спите? Какие сны снятся?
– Вы знаете, сейчас на удивление сплю хорошо. Когда-то, вот в плену, когда мы были, мне чаще снились, пожалуй, дом и какие-то боевые действия. Там, ребята, погибшие, снились. А теперь уже мне гораздо лучше. То есть я адаптировался уже к гражданской жизни, и сейчас я чувствую себя хорошо.
– Крепкие нервы – да?
– Ну, я готов был к этому. Знаете, когда мы выходили с "Азовстали", друг Редис сказал такую фразу, которую я так вот пронес с собой через весь плен: "Мы как командиры должны осознавать то, что с нами может произойти, и быть готовыми, что, возможно, мы не вернемся живыми". Мы были готовы к Мариуполю, мы были готовы к "Азовстали", мы были готовы к плену. Командиры точно осознавали, что может с нами произойти. Рядовые военнослужащие поняли, что они несут ответственность только за себя, а мы несем ответственность за подчиненный личный состав, порученный нам. Поэтому вот так.
– На фронте, в плену часто молились?
– Честно – я не очень верующий человек. То есть я верю больше в свои силы и в свои знания, которые я получил на службе в "Азове", и вот более в какие-то такие физические и нравственные качества каждого, чем во что-то, скажем так, образованное, вот.
Путин обязательно должен пожалеть обо всем, что сделал. А россияне должны понять и осознать те преступления, которые они совершили против Украины
– Пан Богдан, скажите: вот что вы желаете Путину и всем его сообщникам, криминальным преступникам таким же, как он? И что бы вы сделали, если бы встретились с ним так вот где-нибудь в одной комнате?
– Я, честно, даже с ним встречаться не желаю. Я хочу, чтобы он... Не знаю. Он должен пожалеть обо всем, что он сделал. А россияне и их общество должны понять и осознать преступления, которые они совершили против Украины, против украинского народа, и исторические преступления, которые они совершают с каждым народом. То есть это Грузия, это и другие конфликты. Это Афганистан... Россия должна понести, наконец, какое-то адекватное наказание за свои действия.
– Я спрошу вас о том, ну, о чем каждый украинец думает каждый день сегодня и мечтает, чтобы приблизилось то событие, о котором хочу спросить. Как вы думаете, как вы чувствуете, глядя на ваши знания и опыт боевой, скоро наша победа?
– Трудно сказать. Знаете, я никогда не строю себе какие-нибудь заоблачные планы. Я доверяю командованию и, в частности, командованию "Азова" и Украины... Я надеюсь, что все произойдет скоро. Я надеюсь на скорейшую победу, как можно скорее. Но нужно к этому стремиться и ни в коем случае не бежать за границу, потому что сейчас я вижу, что очень многие мужчины боятся той службы – убегают за границу. Говорю, еще раз напомню: приходите – вас научат. Не бойтесь отдать то, что должны отдать Украине. То есть чтобы вас женщины уважали, чтобы вас Украина уважала. Не тратьте свою жизнь просто на беготню и какое-то бегство. Потом вам придется все равно смотреть в глаза каждому, кто вернется с фронта, и своим детям, и жене.
– Последний вопрос. На после победы какая у вас мечта есть? Вот что вы сразу хотели бы сделать? Чем вы займетесь?
– Спокойной жизнью. Я обязательно буду служить до победы, а дальше я хочу уже иметь семью, покой и вот, может, какой-нибудь небольшой бизнес. И на этом конец. И тогда уже все, покой.
– И жена будет, да?
– Обязательно. Обязательно. Все будут, все будут счастливы, и все будет хорошо у нас.
– А сколько детей хотели бы иметь?
– Ну, скажем так, наверное, троих. Надо увеличивать демографию Украины.
– Да, я хотела сказать. Сейчас это особенно важно.
– Обязательно. Надо не бояться, но… Это сейчас надо чуть-чуть нам всем вместе собраться в кучу и уже сделать этот окончательный шаг, сбросить нашего врага наконец в эту яму и добиться победы.
– Пан Богдан, я вас благодарю за это интервью. Берегите себя, берегите Украину. И слава Украине!
– Героям слава! Все будет хорошо. За нами – победа.