Советник НАТО Ковингтон: Политика Путина навредит национальной безопасности России куда больше, чем ответные меры Запада

Советник НАТО Стивен Ковингтон в докладе "Выбор Путина для России" проанализировал мировоззрение российского президента, для которого изменение европейской системы безопасности представляет собой одновременно угрозу для РФ как великой державы и угрозу для его личной популярности. Научный сотрудник школы журналистики и коммуникаций Annenberg Университета Южной Калифорнии и медиа-аналитик Василий Гатов опубликовал на своем сайте PostJournalist наиболее интересные тезисы Ковингтона. Издание "ГОРДОН" приводит текст автора целиком.

Белферовский центр науки и международных отношений Института госуправления имени Джона Кеннеди Гарвардского университета (Belfer Center for Science and International Affairs at Harvard’s Kennedy School of Government) опубликовал интересный доклад (policy paper) S.R.Сovington’а "Выбор Путина для России". Документ интересен, как мне показалось, для анализа. Во-первых, как поясняется в предисловии, Ковингтон в последние четверть века был более или менее постоянным советником председателей объединенного комитета начальников штабов США (такого американского супер-генштаба). Во-вторых, о российских и американских и европейских участниках политического процесса и военного строительства он пишет не по книжкам, а в результате личного опыта. Кроме того, ценность его работы еще и в достаточно взвешенном — вообще не похожем на газетно-журнальный — отношении к ситуации. Как говорит Володя Тольц (российский историк и журналист, ответственный редактор "Радио Свобода" Владимир Тольц. – "ГОРДОН"), "больше похож на патологоанатома, чем на терапевта". Тут, как говорится, история рассудит, но и дискурс, и некоторые другие детали действительно заслуживают внимания.

Я не "политический обозреватель" ЦТ, поэтому меня больше интересует дискурс, а не сами детали исследования Путина и его политики с позиций IR (теории международных отношений). Естественно, этого не избежать хотя бы при пересказе, но меня больше занимают те части, в которых упоминается медиа, пропаганда и использование их в качестве инструментов внешней и внутренней политики (когда компетентный автор работает над "общей" картиной, он выбирает только те моменты, которые действительно оказывают существенное влияние на модель, предлагаемую им для анализа ситуации; когда о том же самом пишут специалисты в узкой, например, медийной области, они всегда преувеличивают значение родного для них института, или индустрии).

1.

Во-первых, автор считает, что стратегия Путина не только оформилась, но и последовательно реализуется. Это, надо сказать, противоречит чисто академическим дискуссиям, которые, скорее утверждают, что стратегия либо отсутствует вовсе (то есть является тактическим реагированием на вызовы), либо что стратегия настолько часто пересматривается, что ее лучше даже не описывать.

В центре этой стратегии — необходимость расколоть и разделить Европу, чтобы иметь возможность "работать" с каждым отдельным государством континента, а не с их коллективными представителями, то есть ЕС и НАТО. Фактически, это возвращение дореволюционной модели Венского Концерта, когда Россия всячески стремилась добиваться разобщенности европейских государств, поскольку она заведомо сильнее каждого из них в отдельности, но оказывается в зоне риска, как только две и больше крупных страны объединяются.

Российское руководство хочет, чтобы в Европе не было стратегических союзов, чтобы в Европе не было многонациональных организаций, чтобы была разрушена трансатлантическая ось США–Европа, которая, через использование коллективной политики и действия существенно ослабляет те преимущества, которые у России есть перед любой отдельно взятой европейской нацией.

Стратегическая задача этого "расчленения" состоит не в том, чтобы захватить и поработить те или иные европейские страны (восстанавливая СССР или даже Варшавский договор), сколько в том, чтобы в "концерте после расчлененки" играть — в соответствии с размером и силой — ключевую роль. Ну и, естественно, важнейшим направлением удара является любое и всякое взаимодействие, партнерство, кооперация в любых областях между Европой и США, т.к. в рамках стратегической модели Путина Америка только и занимается тем, что стремится "окружить и обезоружить Россию, сменив режим".

Выбор Путина отражает точку зрения, которая исходит из того, что Россия может справиться с собственной неконкурентоспособностью, изменяя мир, окружающий ее, и, что особенно важно, изменяя европейскую систему безопасности. В глазах Путина любое решение, которое не изменяет эту систему безопасности, включая полную интеграцию [европейских государств], разделение Европы через возвращение новых стен, замораживание status quo вокруг России, даже партнерство с другими странами, которое сбалансирует силы в европейской системе, — любое из таких решений ведет к неизбежной потере Россией статуса сверхдержавы и утрату самим Путиным персональной власти в стране.

В некотором смысле это перекликается с моими идеями о "негативной идеологии", которая выработалась в Москве за последние семь–восемь лет: отрицание любой внешней модели реальности, отношений, конструкций, даже если они напрямую выгодны России просто по причине того, что основная концепция "объединенной Европы" (и шире — объединенных демократических стран) "подрывает" некие конструкции "безопасности", придуманные в Кремле и Генштабе.

2.

Во-вторых, Ковиннгтон описывает набор тактических и псевдо-стратегических методов, которыми Москва играет эту партию. Тут, как мне кажется, можно поспорить с военно-стратегическими выводами автора, который, в частности, считает, что нынешняя модель является переработанной советской идеей "прорыва окружения через заброс сил в тыл окружающего" (break in to break through); то есть хотя "заброс" и имеет место, цели и задачи, которые перед "десантом" стоят, носят не стратегический, а исключительно тактический характер.

Российская кампания против Украины продемонстрировала, что выбрана стратегия "нарушитель правил становится автором новых правил", и что эта стратегия опирается на коллекцию внутренних и внешних методов достижения целей. Внутренние шаги этой стратегии предполагают "накачку" национализма, шапкозакидательства и целеположения для отстраненных от управления страной российских граждан, в сочетании с перспективами больших прибылей для входящих во власть богатых, а также предлагают новые задачи и основания для существования для силовых министерств (обороны и внутренних дел). На внешнем "фронте" стратегия полагается на использование всех элементов силы — включая военную — чтобы дискредитировать, обесценить и лишить легитимности европейскую систему безопасности.

3.

Интересным представляется и вот какое наблюдение.

Корни этой стратегии имеют множество источников в советском времени, хотя это никак не похоже на соответствующее поведение СССР. Также нельзя сказать, что эта политика последовательно и исключительно следует националистическим целям, таким как перекраивание границ Новороссии и восстановление советской империи. Политика Путина — это смесь очень старой, старой и новой моделей, помещенная в совершенно иной глобальный стратегический контекст [по сравнению с тем временем, когда "очень старое" и "старое" были актуальными. — ВГ]. Путину необходимо, чтобы российское население, могущественные богачи и силовики поддерживали его политику. Символы, которые вдохновлены советской ностальгией, система сообщений власти, парады, великорусский шовинизм, перевооружение, разросшийся военный бюджет, декларации о несправедливом устройстве мира по результатам Холодной войны, вписывание во все вышеперечисленное вполне частных финансовых интересов через новые энергетические контракты с Китаем — все эти инструменты задействованы для того, чтобы подпитать поддержку его политики дома и попытаться легитимизировать ее для внешнего мира.

Действительно, в российской политике постоянно звучит нота исторического реваншизма — причем не только по величию СССР (что, для достижения некоторого "единения" воспринимающих эту медиа-музыку, выражается преимущественно в разговорах о роли СССР в победе над фашистской Германией — внутренняя аудитория практически полностью консолидирована вокруг этого "символа" и любые покушения на него воспринимает агрессивно), но и, все более и более открыто, это "воспоминания о звездной пыли" после наполеоновских войн, когда "концерт наций" Венского конгресса 1815 года воспринимался Российской империей как собственное ключевое достижение, идеальная модель Европы. "Новые" элементы, которые свойственны постсоветской части путинской политики, включают в себя прежде всего уверенность в циничной развратности и коррумпированности Запада и Европы в особенности, прикрытой лицемерными разговорами о ценностях ("знаем мы эти ваши ценности").

4.

Как уже было сказано выше, автор видит в нынешней российской стратегии использование метода breaking out to break up (вырваться из ограничений, чтобы разделить/разбить противника). Нарушение "правил европейского общежития", выход из ДОВСЕ, возобновление показных полетов стратегической авиации, внезапные учения — все это "прорыв ограничений", навязанных или якобы навязанных России "мировым гегемоном" (в данном случае, не только США, но и вообще — внешними по отношению к России силами).

С точки зрения Путина, существующая европейская система предлагает будущее, в котором Россия находится под внешним контролем и под влиянием внешних сил, в крайнем случае — с подконтрольной Россией, которая может как-то влиять на своих контролеров. С его точки зрения, цель России состоит в том, чтобы вырваться из этой несправедливой системы безопасности и освободить и расширить "русскую силу". Эта модернизированная структура взглядов находит отклик у населения, у богатых и особенно у силовиков, объединяя их в поддержке президента. Такая структура мышления также делает приемлемым смену власти в других странах с использованием силы, использование армии для разнообразных целей, и даже угрозы конвенциональным и ядерным оружием с целью усилить противоречивые действия по дестабилизации соседей — лишь бы продемонстрировать растущую "силу России".

Интересно и то, что Ковингтон диагностирует специфическую заинтересованность России во "внешних раздражителях безопасности" как для Европы, так и для Запада в целом. Путин, пишет он, с заинтересованностью наблюдает, как проблемы на Ближнем Востоке, мигранты, террористические угрозы от радикальных исламистов отвлекают страны Европы от событий на восточном "фланге". "Российское руководство, — пишет он, — заинтересованно наблюдает за тем, как эти "силы хаоса" заявляют свои претензии на будущее и как эти пугающие претензии дают России больше шансов торговаться по поводу того устройства Европы, которое видится Путину во сне". Не говоря прямо о том, что Россия "регулирует" интенсивность конфликтов на юг от Европы, автор достаточно прозрачно намекает, что этот рычаг вполне должен рассматриваться циничной и стратегически озабоченной московской властью как способ "прижать Европу к стенке и договориться на наших условиях".

Путинская стратегия "прорыва и разрыва" придумана таким образом, чтобы дестабилизировать [окружение страны], включая "размораживание" замороженных конфликтов, нарушение правил, посев противоречий там, где это выгодно — все с одной целью — расплавить в огне этих конфликтов оправдавшую себя европейскую модель безопасности и ее принципы. Сиюминутные выгоды для России от этой политики минимальны. Но нельзя отрицать, что это аккуратно разработанная политика и стратегия ее осуществления, хотя нельзя сказать, чтобы это была качественно сбалансированная политика. Она как минимум демонстрирует пренебрежение к той нестабильности, которую ее проведение порождает — однако вполне можно допустить, что именно это и есть цель. Это стратегия, которая придумана для того, чтобы тестировать силу воли участников процесса, и для того, чтобы установить, кто первый оступится и пойдет на компромиссы в определении будущих принципов безопасности.

5.

Самое интересное — что именно видит автор в нынешней картине российской политической и военно-политической стратегии.

Повторение ошибок Политбюро периода 1975–1985 годов, когда случилось кардинальное рассогласование между реальными возможностями советской экономики и ее военными амбициями, в том числе и потому, что логика внешнеполитического курса исходила из постоянного повышения ставок, а внутренняя экономика впала в стагнацию и не могла эффективно перерабатывать инвестиции в рост;

Ошибочный диагноз Москвы в отношении сегодняшней стратегической архитектуры отношений в Европе и отношений между Европой и США; также как и в предыдущий период обострения, Москвы уверена в том, что Америка буквально держит Европу в заложниках, тогда как "подлинные" цели европейских народов — слиться в экстазе единения с наступающей Советской Армией, условно говоря;

Можно спорить, насколько нынешняя Европа самостоятельна, однако альянсы у нее добровольные и основанные, в том числе и прежде всего, на некоторых непонятных для России ценностях;

По мнению Ковингтона, Путин слишком прислушивается к военным, которые восприняли его стратегические идеи о возвращении России стратегического преимущества — и которые (военные) стремятся компенсировать себе "все эти темные годы пренебрежения" (от кого бы оно ни исходило, будь то Ельцин, иностранные "партнеры" или внутренние инсургенты); автор прямо не указывает на аналогию между нынешним военно-политическим руководством и Д.Ф.Устиновым, хотя любой мало-мальски знакомый с историей специалист, естественно, прочитает это сравнение.

Общее место, с которым автор соглашается, о том, что такая линия внешней политики предопределена политикой внутренней; стремление сохранить нынешнюю конструкцию власти вынуждает консервировать экономические и социальные процессы и переносить фокус внимания на внешние факторы, которые легко оказываются "виновными" в любых проблемах и неудачах внутри страны ("никогда россияне не жили так плохо как при президенте Обаме"); между тем, было бы глупо полагать, что перенося фокус внимания и обвинения на Запад, Москва не пытается реально вмешаться в баланс сил в Европе, изменить в свою пользу стратегическое соотношение (страх-уверенность, например);

Вплоть до настоящего времени российские стратегические и тактические шаги, скорее, приводят к обратному эффекту — несмотря на разительные разногласия внутри ЕС и между ЕС, НАТО и США, в отношении возникших угроз проводится вполне согласованная политика, хотя Россия не упускает буквально ни одного случая, чтобы указать на диссонансы в подходах и старается использовать любые трещины в отношениях внутри европейских институтов, чтобы поглубже вбить клин.

Политика Путина наносит огромный вред российскому обществу и экономике страны, которая не располагает действительными ресурсами для того, чтобы выдержать настоящую конкуренцию с Западом. То, что Россия пошла даже на крайне ограниченную стратегическую конкуренцию с США и Европой, в надежде обернуть вспять наблюдаемое нами сокращение ядра своей национальной силы, это путь ускоряющий то падение, которое Путин пытается предотвратить. Такая политика навредит национальной безопасности России куда больше, чем ответные меры Запада, как в средне- так и в долгосрочной перспективе. Эта стратегия сделает Россию слабее, более подверженной угрозам, менее стабильной и менее предсказуемой страной.

6.

Стратегические рекомендации Белфер-Центра для Европы, кстати, вполне миролюбивые и, в основном, состоят из призывов спокойно проводить имеющуюся политику и одновременно работать над "большой стратегией", которая исходит из интересов континента в целом, в том числе и из интересов России — только не нынешней, склонной к параноидальному бреду преследования и окружения, а некой "универсальной России", которая была, есть и будет европейской страной. Наличие такой стратегии, и ее "объективность" — ключевой инструмент как экономического, так и политического ответа на вызовы, которые созданы сегодня и в украинском конфликте, и в других — пока более потенциальных, чем реальных — областях.

Россия стремится изменить устройство европейской системы безопасности, это тот способ, который она использует для конкуренции за свое место в XXI веке. Для достижения целей конкуренции, Россия применяет те методы, которые соответствуют ее возможностям и отражают ее сильные стороны — через понимание этой концепции можно придти к новым формулам трансатлантической модели безопасности, которая учтет эти угрозы. Формирующаяся новая среда требует других способов мышления для осознания и реакции на вызов, сравнимый по значимости с Холодной войной. Вопрос о том, что сдерживает Россию — или что способно изменить российский политический курс — в многополярном, изменчивом XXI веке не может быть отвечен с помощью исключительно инструментов XX века. Более того, если мы будем полагаться в нашем ответе только на формулы сдерживания и ограничения экспансионистской сверхдержавы, которые были использованы в отношении СССР в прошлом столетии, то можем не просто не получить желанный результат, а, наоборот, создать себе еще больше проблем.

Ковингтон довольно много места уделяет причинам, по которым, как ему кажется, нынешняя версия европейской реакция на новую стратегию Кремля не отвечает серьезности вызова. Он специально оговаривается, что Москва не собирается воевать с Западом; однако те "ловушки и западни", которые расставлены в текущих и будущих отношениях, не могут быть просто проигнорированы — равно как и не следует каждой из них уделать слишком много внимания — следует считывать в действиях Путина более важную Grand Goal, и обращаться к ней.

Европа должна быть более убедительной в своем общении с Москвой, и в объяснениях того, что навязываемая Кремлем кампания не будет удачной ни в вопросе переписывания принципов европейской безопасности, ни в восстановлении стратегической конкурентоспособности России теми методами и действиями, которые сегодня ей используются. В то же время, собственно политика безопасности Европы должна искать возможности разубедить Москву в эффективности ее дестабилизирующих подходов. Своевременные, сбалансированные, осмысленные и устойчивые действия, которые снижают эффект (девальвируют, по сути) "инвестиции" России в устаревшие подходы к безопасности, которые снижают напряженности, и отражают умышленные действия Москвы по дестабилизации могут быть наиболее ценными для Европы в этот период обострившейся конкуренции с Россией.

Persuade, dissuade, deflate, deflect — изящная формула, претендующая на некоторую новую Strategy of Containment Дж.Кеннана, — в новом мире, где невозможно не разговаривать, где почти нет информационных границ и где каждый рано или поздно узнает о мнении другого, может быть, действительно, "предельно доброжелательным ответом" в ситуации, когда один из игроков решает переворачивать доски и бросаться фигурами, а не играть в давно обсужденные шахматы. Однако важно понимать, каковы причины того, что этот игрок "слетел с катушек" и после четверти века вполне комфортного поведения вдруг сменил свой характер с просто вредного на агрессивный. Российские штабисты рассматривают два резко отличающихся альтернативных сценария для страны — один, в котором Россия достигает своей цели по перекройке европейской системы безопасности, и другой, в котором в Россию "экспортируется" "цветная революция", которая сменяет Путина. Этот ошибочный логический посыл определяет картину мира глазами Путина, он диктует приоритеты и предопределяет выбор, равно как поддерживает его внутреннюю политику. Выбор Путина, скорее всего, не является окончательным и бесповоротным, и дальнейших кризисов и конфликтов тоже вполне можно избежать. На самом деле, со временем другое изменение в российской политике может исключить из "уравнения" и страх перед "цветной революцией", и потребность в перекройке европейской системы безопасности. Впрочем, пока неспособность Путина думать за пределами двух упомянутых выше контрастных сценариев усиливает неготовность Москвы к коррективам внешнеполитического курса, и предрекает нам дальнейшие осложнения европейской среды безопасности.

Российские штабисты рассматривают два резко отличающихся альтернативных сценария для страны — один, в котором Россия либо достигает своей цели по перекройке европейской системы безопасности, и другой, в котором в Россию "экспортируется" "цветная революция", которая сменяет Путина. Этот ошибочный логический посыл определяет картину мира глазами Путина, он диктует приоритеты и предопределяет выбор, равно как поддерживает его внутреннюю политику. Выбор Путина, скорее всего, не является окончательным и бесповоротным, и дальнейших кризисов и конфликтов тоже вполне можно избежать. На самом деле, со временем другое изменение в российской политике может исключить из "уравнения" и страх перед "цветной революцией", и потребность в перекройке европейской системы безопасности. Впрочем, пока неспособность Путина думать за пределами двух упомянутых выше контрастных сценариев усиливает неготовность Москвы к коррективам внешнеполитического курса, и предрекает нам дальнейшие осложнения европейской среды безопасности.