+1 Киев
РАССКАЗ "ТЕАТРАЛЬНЫЙ РЕЖИССЕР ПЕТР ФОМЕНКО" ИЗ КНИГИ ИНГИ КАРЕТНИКОВОЙ "ПОРТРЕТЫ РАЗНОГО РАЗМЕРА"
Все знали, что руку Ван Клиберну после его концерта поцеловала, взобравшись на сцену, мама Пети Фоменко. Она учила детей играть на фортепиано в районной музыкальной школе, и юный кудрявый американский пианист потряс ее воображение. Наверное, Петя после этого стеснялся перед студентами театрального института, где он тогда учился, и перед нами – его друзьями. Но не только у его мамы, у него самого были странные и часто забавные выходки.
Taк, увидев большую коробку шоколадных конфет, которую подарили моему шестилетнему сыну Мите на день рождения, Петя заявил Мите, что может запросто съесть всю коробку. !Не можешь", – уверенно сказал Митя.
"Спорим", – сказал Петя. "Спорим", – ответил Митя. Петя сьел полкоробки и сказал, грустно глядя на Митю: "Я прoиграл".
Иногда его выходки были "взрывные". Так, когда Галичи были у меня в гостях после их первой поездки в Париж, и Ангелина, жена Галича, рассказывала, не останавливаясь, как и что там было, Петя много пил и, казалось, был чем-то озабочен. Когда я вышла на кухню, я, к своему удивлению, увидела, что он набирает в круглую детскую клизмочку красное вино из бутылки. Ему помогал наш общий друг, Юра Зерчанинов. Петя объявил, что сейчас брызнет это вино на Ангелинину белую, только что привезенную из Парижа кофту. "Интересно, как она прореагирует", – сказал он.
Моя просьба этого не делать на них не подействовала, а наоборот, воодушевила. Не зная, что делать, я схватила с вешалки их куртки и со словами: "Тогда уходите ", – выбросила куртки на лестничную площадку. Они ушли, мягко говоря, недовольные, но через несколько дней мы помирились.
Oднажды Петя запел посреди лекции в пединституте (из театрального, как я помню, его исключили) старинный русский романс, и пел так хорошо, что никто не решался его остановить. Он был музыкантом, профессионально учился игре на скрипке. Но театр вытеснил все. Музыка oсталась в его эмоциональности, в чувстве ритма и даже в оттенках звучаний его голосa.
Фото: buro247.ru
Первый раз, когда Петя пришел к нам, – это было к позднему воскресному завтраку, oн перед тем, как сесть за стол, "снял" воображаемый цилиндр, поклонился, огляделся по сторонам. Увидел портрет Рахманинова и восхищенно сказал: "Наш великий Рахман! У него крепкий татарский череп, а лицо русского вельможи".
Петя рос в бедности. Его мама, ее сестра и он жили в одной комнате, большую часть которой занимал рояль. Институтской стипендии хватало на трамвай, сигареты и винегрет с супом в студенческой столовой. Но мама всегда выкраивала деньги себе и ему на билеты в театр и на концерты. Иногда это были просто входные билеты без мест, и смотреть и слушать приходилось стоя.
Петя постоянно играл. Он был прирожденный лицедей. Входил в какую-нибудь роль и сам верил в свое “прeвращение”. Однажды одной из таких ролей была влюбленность и желание жениться на моей подруге, дочери известного армянского скульптора. Пете захотелось “побыть” влюбленным женихом.
Чтобы с ним познакомиться, из Еревана приехали родители невесты. Они заказали стол в ресторане "Прага", пригласили меня и еще двоих наших друзей. Играла музыка, мы пили вино и ждали Петю. Но он не пришел.
Вместо этого был его звонок метрдотелю с просьбой передать гостям, что что-то неожиданно случилось, и он должен немедленно уехать во Владивосток.
На следующий день он пришел в Музей изобразительных искусств, где я тогда работала, чтобы все мне объяснить. Мы поднялись в залы верхнего этажа, в которых обычно было мало посетителей. Oн посмотрел на меня и сказал: "Примите исповедь мою, себя на суд я отдаю".
В секунду он преобразился, превратился в Онегина и продолжал: "Когда бы жизнь домашним кругом я ограничить захотел; Когда б лишь быть отцом, супругом приятный жребий повелел; когда б семейственной картиной пленился я хоть миг единый, то верно, кроме ее одной, невесты не искал другой".
Это звучало так прекрасно, что и моя подруга, и ее родители, и даже обман, и бессмысленный звонок в ресторан – все стушевалось, исчезло.
Летом того же года он приехал к нам на дачу, прихватив по дороге какую-то девицу, стоявшую у вокзала. "Стало ее жалко", – сказал он. Утром чуть свет она уехала, а мы все и наша собака отправились за грибами в нескончаемые леса бывших мамонтовских владений. Я никогда не видела Фоменко таким счастливым. Срезав большой красный подосиновик, он погладил его и потом поцеловал. Мы сели отдохнуть где-то посреди огромного пространства – света, зелени, птиц, запаха грибов и земляники. Петя мечтательно закрыл глаза: "Чтобы это навсегда запомнить!" – сказал он.
Через какое-то время Фоменко пригласил меня на просмотр спектакля “Смерть Тарелкина”, который он только что поставил. Это даже не был театр, а, как я сейчас помню, просто небольшой зал в каком-то научном институте.
Сказать, что постановка была блестящей, – это не сказать ничего. Петина постановка захватывала дух, околдовывала.
Жестокость, мрак. Тарелкинская суть, которая так относилась к нашей тогдашней действительности – и "овдовевшая гуманность", и "сердце у людей волчье". Звуковым фоном спектакля была музыка тогдашнего дачного танго, что делало Тарелкина еще более относящимся к нам.
В конце, когда Тарелкин умирает, звучат слова: "Немая бездна могилы разверзла черную пасть свою, и в ней исчез Тарелкин". Мы все, пара десятков человек, которые были в зале, сидели, застыв от потрясения. Сейчас мне кажется, что этот спектакль превзошел все, что потом создал знаменитый Петр Фоменко.
"ГОРДОН" публикует мемуары из цикла "Портреты разного размера" по субботам и воскресеньям. Следующий рассказ – о любовнице известной балерины Галины Улановой Татьяне Агафоновой читайте в воскресенье, 3 января.
Предыдущие рассказы читайте по ссылке.
