0 Киев
Дело Александра Сосновского
Был 1976-й или 1977 год. Вызвал меня к себе в кабинет заместитель начальника 1-го отдела 5-го управления КГБ подполковник Николай Николаевич Романов, сменивший на этом посту недавно отбывшего в Болгарию Виктора Гостева. Романов сообщил мне, что в аэропорту Шереметьево-2 при возвращении из Франции у члена профкома литераторов при московском отделении Союза писателей СССР Александра Сосновского были изъяты материалы, не подлежащие ввозу в СССР.
В подобные профкомы при творческих союзах часто принимались те, кто не являлся членом самих союзов, но нуждался в формальной работе, так как иначе мог быть обвинен в тунеядстве, со всеми неприятными последствиями, на основании советского законодательства тех лет. Мне было дано указание отправиться в Шереметьево, забрать задержанные материалы, доставить их в 5-е управление КГБ и сделать по ним соответствующие заключения.
Следует кое-что пояснить. Романов за несколько лет до этого был переведен в 5-е управление КГБ из дальневосточного региона. Начинал он службу надзирателем в следственном изоляторе, что, однако, не мешало ему быстро продвигаться по служебной лестнице, несмотря на уровень интеллекта, который существенно не изменился с годами. Возможно, карьере его способствовал благообразный внешний вид: был он высок и статен, обладал крупной головой с высоким и открытым лбом. При этом умом он не обладал, и в коллективах, которыми ему довелось руководить (а это были со временем 4-й (религиозный) и 11-й (спортивный) отделы 5-го управления КГБ), был он люто ненавидим.
Кстати 4-й отдел Романов был вынужден оставить после того, как весь оперативный состав буквально восстал против своего начальника. Имел он среди офицеров и соответствующее его характеру прозвище – Иудушка Головлев, так как был он таким же ханжой и лицемером, как его литературный прототип Порфирий Головлев из произведения Михаила Салтыкова-Щедрина.
Так вот, Иудушке Романову, который на новом месте еще недостаточно ориентировался, я был вынужден пояснить, что 2-е отделение, к которому я отношусь, курирует Союз писателей (СП) СССР и РСФСР. Московское отделение СП РСФСР и объединение литераторов при нем курируются 5-м отделом УКГБ по городу Москве и Московской области, то есть это не наша епархия. Доводам моим, естественно, Романов не внял, так как в случае согласия с ними он должен был перезванивать в соответствующие службы Шереметьево, что выдало бы его некомпетентность.
Одним словом отправился я в Шереметьево-2, который, как известно, является международным аэропортом. Во всех соответствующих пунктах несли службу пограничные подразделения, в числе которых наличествовали в описанные годы группы политического контроля. Эти подразделения и рассматривали различные предметы, которые вызывали сомнения у таможенных служащих при пересечении границ СССР въезжающими в страну гражданами.
Разыскав соответствующее подразделение контрольно-пропускного пункта (КПП) "Шереметьево-2" и дежурного по нему, я ознакомился с материалами, которые были задержаны пограничниками. Они представляли собой три журнала эротического содержания, изданные во Франции, и небольшого формата, но достаточно многостраничные, еженедельник, содержащий дневниковые записи их владельца. Среди них обращали на себя внимание цитаты из опубликованной на Западе книги Александра Солженицына "Архипелаг ГУЛАГ". В СССР данное произведение было признано антисоветским. Соответственно, цитаты из "Архипелага ГУЛАГ" подпадали под понятие "распространение антисоветских измышлений " и ввозу в СССР не подлежали.
Доставив в расположение 5-го управления КГБ задержанные материалы, я, в соответствии с действующими инструкциями, составил мотивированный рапорт с выводом о необходимости уничтожения журналов эротического содержания, запрещенных к ввозу и распространению в СССР, а также страниц личного дневника Сосновского, содержащих цитаты из книги "Архипелаг ГУЛАГ". Сам дневник я передал сыну Сосновского Владимиру, сотруднику МГУ, к его великому неудовольствию. Он был справедливо возмущен тем, что посторонние люди читали дневник его отца.
Дело Василия Рязанова
Сотрудник издательства ''Молодая гвардия'', затем главный редактор журнала ''Человек и закон'' Сергей Семанов был еще одним пострадавшим в СССР за патриотическую деятельность. В бытность Семанова главредом этого массового журнала им в соавторстве с историком Анатолием Ивановым, участником группы Владимира Осипова, и бывшим военным летчиком Дмитрием Сушилиным был написан и разослан по почте членам ССП "неславянского происхождения" черносотенный по своему содержанию памфлет, подписанный псевдонимом Василий Рязанов.
Сергей Семанов. Фото: ruskline.ru
Авторы послания были довольно быстро установлены госбезопасностью. Первым был арестован Иванов, частый гость салона Ильи Глазунова и приятель Семанова, сдавший своих соавторов – Сушилина и Семанова. Уголовного наказания избежал лишь Семанов, сохранивший даже членство в КПСС. Через много лет Семанов признался, что в период следствия по данному делу имел длительную беседу с начальником 5-го управления КГБ генералом Филиппом Бобковым.
В записке в ЦК КПСС, подписанной председателем КГБ СССР Юрием Андроповым, "Об антисоветской деятельности Иванова А.М. и Семанова С.Н.", в частности, отмечалось: "Комитет госбезопасности имеет в виду привлечь к уголовной ответственности Иванова А.М. Что касается Семанова, то представляется необходимым рассмотреть вопрос об освобождении его от должности главного редактора журнала ''Человек и закон''. Решение о его уголовной ответственности будет принято в зависимости от хода следствия по делу Иванова".
Последнее предложение указывает на попытку привлечения Семанова к агентурной деятельности в интересах госбезопасности. Не согласись Семанов на агентурную деятельность, отправился бы он вслед за Ивановым в места не столь отдаленные.
Вербовка первого секретаря Союза писателей Москвы Феликса Кузнецова
С 1967 года горком партии в Москве возглавлял первый секретарь Виктор Гришин, ставший в 1971 году членом политбюро ЦК КПСС. Юрий Андропов с 1967 года возглавлял КГБ. Как и Гришин, он был избран в состав политбюро ЦК КПСС, но на два года позже, в 1973 году. В силу своих карьерных амбиций Гришин и Андропов тихо друг друга ненавидели.
Формально все московские коммунисты являлись членами партийной организации Москвы. Это распространялось и на сотрудников центрального аппарата КГБ и управления КГБ по городу Москве и Московской области. Начальником УКГБ по Москве и МО с 1971 года был бывший партийный функционер, направленный в 1951 году с должности секретаря Херсонского обкома Компартии Украины на работу в органы госбезопасности, Виктор Алидин, являвшийся также постоянным членом горкома партии, возглавляемого Гришиным. На этой должности Алидин стал генералом-полковником, членом коллегии КГБ СССР и одновременно заместителем председателя КГБ СССР. У него сложились хорошие отношения с Гришиным, и он чувствовал себя достаточно неуязвимым в системе КГБ. Это накладывало отпечаток на деятельность сотрудников московского управления госбезопасности, которые по результатам своей деятельности отчитывались не только перед центральным аппаратом КГБ, но и перед МГК КПСС.
С 1967 года начальником 5-го управления КГБ СССР был Бобков, в 1975 году ставший, как и Алидин, членом коллегии КГБ СССР. Соответственно, у Бобкова с Алидиным были неприязненные отношения, поскольку каждый стремился опередить другого в докладе так называемым инстанциям. Для центрального аппарата КГБ это был ЦК КПСС; для УКГБ по Москве и МО – горком партии, во главе которого стоял Гришин. Тем самым, информируя горком, Алидин одновременно информировал и высший партийный орган. В силу этой коллизии подчиненные Бобкова всегда были нацелены на получение упреждающей, по отношению к их московским коллегам, информации.
Примером взаимоотношений Бобкова и Алидина является то, что Бобков, всегда верно продвигавший наверх по служебной лестнице офицеров, имевших влиятельных родственников, независимо от реальных результатов их работы, сына Алидина – Александра, сотрудника 3-го отдела вверенного ему 5-го управления КГБ, просто гноил, не давая ему заслуженного продвижения по службе. Алидин-старший (подчиненные Алидина ласково прозвали его Бабушкой за невысокий рост и округлость фигуры) унижать себя просьбой о карьере сына не стал.
Наиболее беспокойным объектом оперативного наблюдения для 5-го управления КГБ СССР и УКГБ по Москве и МО был Союз писателей СССР и его московская организация. Из всех других творческих объединений ССП выделялся идейными столкновениями, нередко переходящими в скандалы, широко обсуждавшимися в обществе, в силу чего данный творческий союз находился под неусыпным контролем ЦК КПСС и органов госбезопасности СССР. Поэтому любое мероприятие, проходившие в Союзе писателей СССР, его московской организации или в Центральном доме литераторов (ЦДЛ) было в поле зрения недремлющей госбезопасности и их куратора старшего оперуполномоченного 2-го отделения 1-го отдела 5-го управления КГБ майора Николая Никандрова, всегда имевшего под рукой справочник ежемесячных мероприятий ЦДЛ, по результатам которых требовал обязательного отчета заместитель начальника 5-го управления КГБ СССР генерал-майор Иван Абрамов. И если, не дай бог, какой-то очередной скандал миновал внимание его подчиненных, следовал незамедлительный разнос генерала Абрамова.
Автор этих строк служил в одном отделении с Никандровым с 1974-го по 1977 год. Вместе с еще двумя сотрудниками мы делили с Никандровым один кабинет, в силу чего я был в достаточной мере осведомлен о его оперативной деятельности.
Никандров замышлял в то время вербовку первого секретаря правления московской организации Союза писателей СССР Феликса Кузнецова, чтобы иметь возможность оперативно отслеживать процессы в писательских кругах страны, но опасался неприятностей в случае неудачи с вербовкой Кузнецова со стороны горкома КПСС Москвы. Ситуация для Никандрова сложилась деликатная.
Феликс Кузнецов. Фото: Wikipedia.org
Кузнецов родился в 1931 году в Вологодской области. Родители его были сельскими учителями. Кузнецов окончил филологический факультет МГУ и аспирантуру. В 1966 году стал кандидатом наук, в 1970-м – доктором. Работал в различных центральных печатных органах. Преподавал в Литературном институте имени Горького и Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы. В 1976 году возглавил московскую писательскую организацию, став первым секретарем. С 1986-го по 2004 год работал директором Института мировой литературы. В последующие годы – председатель исполкома Международного сообщества писательских союзов, член-корреспондент РАН.
До занятия должности первого секретаря московской писательской организации Кузнецов был известен как литературный критик, выступавший с четко правоверных партийных позиций. Этим он и привлек внимание Никандрова, тем более что московская писательская организация, крупнейшая в Советском Союзе по числу членов, да и по количеству признанных мастеров слова, играла в литературной и культурной жизни страны особую роль и была достаточно самостоятельна. Именно московская писательская организация была местом пристанища авторов и либерального направления, и их антагонистов-русистов. Чтобы управлять процессом, на месте первого секретаря московской писательской организации чекистам важно было иметь своего человека.
Пока Никандров решал, как именно ему приступить к вербовке Кузнецова, его опередил молодой сотрудник, выпускник Московского авиационного института (МАИ) и бывший комсомольский работник оперативный уполномоченный 1-го отделения 5-го отдела (впоследствии 5-й службы) УКГБ по Москве и МО капитан Владимир Николаевич Зубков, завербовавший Кузнецова весной 1977 года. К неудовольствию сотрудников нашей "литературной группы", из 5-го отдела УКГБ Москвы и МО пошли агентурные сообщения Зубкова, не всегда совпадавшие с имевшимися в "литературной группе" данными.
Никандров негодовал, возненавидел Володю Зубкова, но поделать ничего не мог и вынужден был смириться с ситуацией, тем более что Зубков часто заходил к коллегам в 5-е управление КГБ и старался вместе с ними вырабатывать общую линию по отношению к важному агенту в столичной писательской организации. Союз писателей РСФСР к этому времени возглавлял ставленник и агент Бобкова Сергей Михалков, так что в целом о состоянии дел в СП Москвы, РСФСР и СССР КГБ был осведомлен достаточно хорошо.
Чтобы не отставать от ''москвичей'' (так называли в центральном аппарате КГБ СССР коллег из УКГБ по Москве и МО), Никандров приобрел в качестве агента госбезопасности проректора Литературного института имени Горького Евгения Сидорова, который с помощью КГБ через год после вербовки, в 1978 году, сменил Владимира Пименова, долгое время возглавлявшего Литинститут. Затем, о чем мы уже писали, КГБ продвинул Сидорова на пост министра культуры России (и Никандров ушел к нему в министерство культуры как офицер действующего резерва).
Что касается Зубкова, то его судьба сложилась трагично. До 1991 года он служил в органах госбезопасности, дослужившись до должности начальника отдела 5-й службы УКГБ по Москве и Московской области, осуществлявшего разработку зарубежных антисоветских центров. Руководя этим подразделением, Зубков подготавливал агентуру на вывод за рубеж на длительное оседание. В числе тех, кого он готовил на "вывод", был один совершенно никчемный человек, работавший иногда в качестве переводчика в Госкомспорте СССР. Фамилией он обладал редкой, потому и запоминающейся – Рабилизиров. Он, как и ныне ставшая мировой знаменитостью Анна Чапман, должен был внедряться в американское общество. Кто знает, может он до сих пор "спит" и внедряется где-то в Америке.
После перевода в 1991 году в действующий резерв Зубков вместе со своими однокашниками из МАИ занялся бизнесом авиационных перевозок. 14 января 2009 года российские СМИ сообщили о добровольном уходе из жизни президента концерна "Соби" Владимира Николаевича Зубкова. В заметке указывалось, что, по словам сотрудников столичного ГУВД, жена Зубкова, придя домой, застала лежащего на полу мужа с простреленной головой. Рядом лежал когда-то купленный им карабин. В предсмертной записке, оставленной Зубковым, он писал: "Возникли проблемы в связи с кризисом. Непреодолимые долги и обязательства перед кредиторами. Простите меня. Прошу никого не винить".
Дискуссия "Классика и мы"
21 декабря 1977 года, в день рождения Сталина, в Центральном доме литераторов состоялась дискуссия на тему ''Классика и мы'', за которой (как и за любой другой дискуссией в ССП и ЦДЛ) внимательно следила госбезопасность. Инициирована она была литераторами патриотического, как они это понимали, направления в литературе и искусстве – в противовес чуждому прозападному. Один из ее участников – писатель и агент КГБ Станислав Куняев вспоминает:
"Звонил наш куратор из "Детского мира" (так для конспирации называли Лубянку, располагавшуюся по соседству с магазином "Детский мир". – Попов), стал расспрашивать, как прошел секретариат по итогам дискуссии. Я начал было излагать, но потом, чтобы не запутаться, сказал: ''Я лучше Вам прочитаю свою речь на секретариате''. Он буркнул: ''Подождите'', – и на минуту в трубке воцарилось молчание. Потом он снова подошел к телефону.
– Что, запись наладили? – спросил я.
– Да! – грустным голосом ответил он.
– Но ведь есть же стенограмма!
– Стенограмма есть, да времени нет. А мне завтра в 9.00 надо докладывать.
И я начал ему читать".
С. Куняев. "Воспоминания"
Естественно, это был не первый контакт "куратора" из "Детского мира" с Куняевым. Отношения их были более чем доверительные, то есть агентурные. Куняев продолжает:
"В эти дни вдруг ко мне, секретарю московской писательской организации, зашел наш куратор из Комитета госбезопасности. Он и раньше заглядывал в организацию, чаще к первому ее секретарю Феликсу Кузнецову или к Юрию Верченко. Иногда заходил и к нам, рабочим секретарям, для того чтобы выяснить настроения, узнать, кто что натворил, кто собирается уезжать. По многим признакам можно было понять, что это человек русский, государственник, не чуждый патриотических мыслей и чувств. Я, в частности, вспоминаю, как за год-полтора до моего письма (адресованного в ЦК КПСС по поводу засилья инородцев в литературе и искусстве. – Попов), когда гроза нависла над Сергеем Семановым, тогда главным редактором журнала "Человек и закон", за хранение в служебных столах какой-то патриотической эмигрантской литературы, этот сотрудник как бы случайно на ходу встретился со мной и попросил передать Семанову, чтобы тот предпринял все возможные меры для своей защиты.
А в эту нашу встречу перед своим окончательным решением о передаче письма в ЦК я прямо спросил его – правильно ли я поступаю.
– Сколько экземпляров Вы уже раздали? – спросил он.
– Пять, – ответил я.
– Запомните: нельзя, чтобы было больше восьми. Это [восемь] как бы для служебного пользования. А если копий будет больше восьми, то, по нашим инструкциям, Вы будете обвинены в распространении... Это уже другая статья, куда более опасная.
Я спросил его:
– Где будут со мной разговаривать после того, как письмо будет отправлено, – в ЦК или КГБ?
– Видимо, в ЦК. Но если Вас будут вызывать на Лубянку, я постараюсь, чтобы Вы попали в русские, а не еврейские руки. (В октябре 1993 года я встретил этого человека в окруженном омоновцами Верховном совете. Он был одним из организаторов обороны.)
За час до визита мне позвонил мой знакомый из КГБ и попросил о свидании. Мы встретились минут за пятнадцать до того, как я вошел в ЦК, в сквере на Старой площади.
– Станислав Юрьевич, есть одна просьба. С Вами будут сегодня разговаривать [в ЦК КПСС]... Нам интересно все, что они скажут. Не возьмете ли Вы в свой портфель звукозаписывающее устройство?
Я внимательно поглядел в его честные голубые глаза и вежливо, но твердо отказался".
С. Куняев. "Воспоминания"
Человека с ''честными голубыми глазами'' звали Никандров. Несколько позже он сослужил службу Куняеву, которому нужен был доступ к архивным материалам госбезопасности о расстрелянном в 1937 году поэте Николае Клюеве, арестованном по обвинению в причастности к не существовавшей в действительности ''кадетско-монархической повстанческой организации "Союз спасения России''. Куняев писал о нем книгу. Полковник Никандров занимал теперь должность начальника 1-го отдела Центра общественных связей (ЦОС) КГБ СССР.
Сотрудникам данного подразделения была вменена в обязанность работа с литераторами, журналистами и представителями электронных СМИ для создания положительного имиджа КГБ. В виде поощрения отдельных авторов, в соответствии с их запросами, осуществлялось ознакомление их с архивными документами, что давало им возможность эксклюзивных публикаций.
По указанию Никандрова подбором архивных материалов для Куняева занимались старший консультант 1-го отдела ЦОС КГБ СССР полковник Сергей Федорович Васильев и консультант этого же подразделения подполковник Виктор Николаевич Беренов. Во второй половине 1970-х годов Беренов был сотрудником 2-го отделения 1-го отдела КГБ СССР, в котором служил Никандров.
Однажды во время товарищеского времяпрепровождения (с употреблением спиртного) Беренов неосторожно высказался по адресу Никандрова, после чего довольно быстро был переведен в управление "В" 3-го Главного управления КГБ СССР, курировавшего МВД СССР. С Никандровым он в следующий раз пересекся только в ЦОС КГБ СССР, где они служили под началом генерала Александра Карбаинова, вскоре добровольно ушедшего из жизни.
С 1997 года Никандров возглавлял Клуб ветеранов органов госбезопасности при ФСБ России, на страничке которого с тоской вспоминал о былой службе: "Благословенное время [19]60-х годов прошлого века предоставляло советскому человеку шанс для выбора. Оперативники 5[-го] управления [КГБ] сделали свой выбор – они искренне защищали интересы Отечества. И не их вина, что по мрачным лекалам западных спецслужб в темных лабиринтах истории ныне растворяется необъятный потенциал великого государства!"
Но вернемся к литературной дискуссии "Классика и мы". Мероприятие под академическим названием было ничем иным как политической провокацией писателей патриотической направленности. Почувствовав в себе значительные силы к концу 1970-х годов, русисты решили о себе громко заявить, с тем чтобы максимально привлечь на свою сторону симпатии советского руководства. С этой целью и была организована в ЦДЛ дискуссия. Инициировал ее Вадим Кожинов, а глашатаем был верный его ученик Куняев.
Вслед за этим Куняев отправил в ЦК КПСС то самое согласованное с Никандровым черносотенское письмо, содержавшее в том числе фактический донос на авторов самиздатского альманах "Метрополь", которые, по мнению русистов, являлись представителями "пятой колонны" в СССР. Куняев вспоминает:
"Конечно же (к чему лукавить), мне не было дела до того, что печатают в "Метрополе" Белла Ахмадулина или Инна Лисянская... Я рисковал, но надеялся: а вдруг мне на этот раз удастся раздвинуть границы нашей "культурной резервации"... во имя наших русских национальных интересов? Я рассчитывал ошеломить недосягаемых чиновников из ЦК, помочь нашему общему русскому делу в борьбе за влияние на их мозги, на их решения, на их политику".
С. Куняев. Мемориальная страница В. Кожинова
Вместе с Куняевым в этой провокации участвовал его коллега по агентурной работе Феликс Кузнецов. Писатель Анатолий Гладилин в эссе 2007 года, посвященном своему другу Василию Аксенову, описывал эту историю следующим образом:
"И еще я хочу рассказать о Феликсе Кузнецове, который был главный травитель авторов "Метрополя". Теперь-то выяснилось, что не ЦК и не ГБ организовали кампанию против альманаха "Метрополь". То есть они, конечно, не препятствовали травле, но инициатором всей кампании был Феликс Кузнецов, на вас он делал карьеру".
А. Гладилин. "Аксеновская сага". Журнал "Октябрь", №7, 2007 год
Гладилин, конечно же, был плохо информирован: инициаторами были и Кузнецов, и Куняев, и ГБ...
Какие же идеи проповедовал Кожинов? Куняев пишет:
"Наиболее существенные труды Кожинова последних лет – "История Руси и русского слова" и "Россия. Век ХХ". Наибольший интерес в последней книге представляет серия глав, посвященных черносотенцам. Кожинов впервые показал, что люди, исповедовавшие черносотенную идеологию, составляли самый высококультурный слой России начала ХХ века и – единственные в то время – обладали ясным пониманием происходящего и прозрением грядущих катаклизмов. Он показал также, что эти идеи, пусть неоформленные в их сознании, исповедовали и широкие народные массы, "третья сила", которая в сложившихся исторических условиях была, увы, обречена на поражение. Но поражение политическое не стало поражением духовным, смысловым, что и показал писатель в последующих главах "Истории".
С. Куняев. Мемориальная страница В. Кожинова
Почувствовав за русистами поддержку со стороны чекистов, бывший коммунистический литературный критик Кузнецов перешел на позиции националистов. Вот как описывал роль Кузнецова в те годы симпатизирующий ему писатель-националист Николай Дорошенко:
"Феликс Кузнецов создал из московской писательской организации настоящий духовный очаг, где в годы общего застоя всегда азартно шумела настоящая творческая жизнь... "Официозность" литературной критики Кузнецова в [19]70–[19]80-х годах была продиктована его стремлением очеловечить партийную идеологию, вдохнуть в ее окаменевшие формулы тот животворный национальный дух, который привнесли в тогдашнюю советскую жизнь наши писатели "деревенщики".
Не будь этой почти ювелирной литературной работы Кузнецова, Федор Абрамов, Иван Акулов, Борис Можаев, Василий Белов и тем более Валентин Распутин воспринимались бы ведомством Суслова как диссиденты. Кто-то, как Михаил Лобанов или Станислав Куняев, брал в руки меч и рубился с "пятой колонной", ловко прыскающей цитатами из Ленина и Маркса, до последней возможности, кто-то, как Вадим Кожинов, одним ударом крошил так и не дотаявший за весь ХХ век лед троцкистских идеологов. Феликс Кузнецов был в ту пору критиком с "ролевым сознанием". А попросту говоря, был он искусным и мудрым толмачом, переводившим с языка Федора Абрамова на язык Суслова. Чтобы Суслов мог убедиться, что живое, полное горьких слез сердце русского писателя – это не камень, брошенный в серое здание на Старой площади".
Н. Дорошенко. "Критик в роли политика, политик в роли критика"
Действительно, это был не камень, брошенный в серое здание на Старой площади, а результат кропотливой агентурной работы КГБ СССР.
Предыдущая часть опубликована 10 июня. Следующая выйдет 24 июня.
Все опубликованные части книги Владимира Попова "Заговор негодяев. Записки бывшего подполковника КГБ" можно прочитать здесь.
