Вдова Щербицкого в единственном интервью: После смерти мужа пришлось выселиться из ведомственной квартиры, у нас нет даже элементарной машины G

Владимир Щербицкий на протяжении 17 лет был первым секретарем ЦК Компартии УССР – первым человеком республики. Его правление считается одним из самых успешных периодов советской Украины. За эти годы экономика УССР выросла в четыре раза, численность населения увеличилась на  9 млн человек. 

После аварии на Чернобыльской АЭС на Щербицкого посыпались обвинения в сокрытии реальных масштабов трагедии. Больше всего негодовали из-за его распоряжения вывести киевлян на первомайскую демонстрацию. В сентябре 1989 года он подал заявление об отставке. А через пять месяцев ушел из жизни – в день, когда должен был давать объяснения Верховной Раде по поводу чернобыльской аварии и ее последствий. 

Вдова Щербицкого Рада Гавриловна в своем последнем интервью, которое она дала Дмитрию Гордону в 2008 году, рассказала о том, как познакомилась с будущим мужем в 1944 году в Тбилиси, как тяжело он переживал крушение советских идеалов, в которые искренне верил, как чернобыльская трагедия сломила Щербицкого. Вдова категорически отвергла версию о самоубийстве мужа.

Рада Щербицкая рассказала, каким ее супруг был в семейной жизни – вел аскетичный образ жизни и того же ожидал от близких людей, как сложилась жизнь детей Щербицкаих, как глава УССР относился к своим однопартийцам – Леониду Брежневу и Михаилу Горбачеву.  

Рада Гавриловна работала учителем русского языка и литературы. Почти 30 лет преподавала в 57-й киевской школе.

Володя среди всех выделялся: высокий, широкоплечий, ему очень шла форма

– Рада Гавриловна, в браке с Владимиром Васильевичем Щербицким вы прожили около 50-ти лет, 25 из которых (на минуточку!) он занимал в Украине высшие государственные посты – был председателем Совета министров и первым секретарем ЦК Коммунистической партии. Как же вы познакомились?

– Это произошло в Тбилиси в 1944 году: еще шла война, и танковая бригада, в которой Володя служил, прибыла в столицу Грузии для пополнения. Мы жили тогда на самой окраине – это сейчас там уже огромный, разросшийся город, а тогда стояли лишь три дома специалистов и школа. Неподалеку расположились танкисты, и командование обратилось к местным жителям с просьбой: если кто-то имеет возможность, разместить офицеров у себя. Ну а поскольку квартиры были довольно-таки большие, двое ребят – Павел и Яша – остановились у нас. Яша Рубанов, по специальности врач, и начал рассказывать мне о своем друге Володе Щербицком, да с таким восторгом... Мне даже показалось, по-человечески он в него был влюблен... 

В школе между тем развернули госпиталь, и в один из дней лежавший там тяжелораненый танкист Саноев скончался. Этого парня хоронили сотни людей, была масса цветов, и когда гроб несли мимо нашего дома, мы с подружкой вышли на балкон первого этажа посмотреть. Так мы с Володей друг друга приметили. Он среди всех выделялся – высокий, статный, широкоплечий, ему очень шла форма. Потом я была разочарована новой формой с брюками навыпуск, а тогда меня восхищали его портупея, галифе, сапоги – в общем, красивый был человек. Что интересно, когда мы познакомились, Володя не произвел на меня какого-то особенного впечатления, однако со временем я... влюбилась. 

Бригада тем временем пополнилась и ушла, а Володе предписали продолжать службу в Закавказском военном округе. До самого окончания войны он уже оставался в Тбилиси, и конечно же, мы встречались. На гору Мтацминда ходил фуникулер, но туда и пешая вела тропа, и очень часто, когда у Володи была увольнительная, мы отправлялись наверх пешком. Помню, проходили как-то мимо могилы Грибоедова (она в гроте находится) и увидели надпись, сделанную на памятнике его любимой Ниной Чавчавадзе: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?". 

Короче говоря, продолжалось это знакомство, продолжались его увольнительные, а я жила далеко, и нужно было меня провожать. Он, бедный, бежал потом в часть, опаздывал, получал выговоры и нагоняи... Так тянулось до 45-го, когда я уже окончила Тбилисский университет и меня распределили на работу далеко от Тбилиси – в военный городок летчиков. Вскоре мы поженились. 

Внешне он был несколько суров, сдержан, но в проявлении чувств становился очень мягким

– Рада Гавриловна, а вот сейчас как вы считаете, это была любовь? Осознанное, глубокое чувство?

– Очень глубокое и взаимное. Вообще-то, Володя был сдержанным человеком, но я всеми фибрами души его любовь ощущала.

– Он вам часто в любви признавался?

– Часто (голос дрожит), в течение всей жизни.

– Интересно, а как это происходило? Просто говорил: "Я тебя люблю" – или брал за руку, многозначительно смотрел в глаза?

– "Я тебя люблю" было уже позже, а когда встречались, трогательно держались за руки и смотрели с вершины Мтацминды на россыпи огоньков, расцвечивающих тбилисские улочки и дворы. Мы твердо знали, что друг друга любим.

– Владимир Васильевич нежным был, когда вы оставались наедине?

– Внешне он был несколько суров, сдержан, но в проявлении чувств становился очень мягким, и не только по отношению ко мне. Он и детей очень любил, внуков, сопереживал, когда, например, происходили какие-то аварии на шахтах и приходилось людей хоронить. Домой после этого приезжал совершенно черным, было его жалко. Сказать, что это была пылкая натура, нельзя, но что очень глубокая – точно. 

– Девичья ваша фамилия Жеромская – у вас польские корни?

– По отцу (он был инженером) да – я чистая полька. Родилась в Таганроге, затем мы жили в Ростове – папа работал на заводе "Сельхозмашстрой", – а потом его пригласили в Тбилиси на строительство завода "Центролит". Поначалу квартиры не было, семья несколько лет обитала в гостинице. Это было по-своему романтично – мне страшно нравилось бегать по этажам, к тому же рядом был Театр юного зрителя, на задворках которого мы часто играли. 

Что же касается национальности мамы, то ответить на этот вопрос невозможно – там столько кровей намешано. Девичья фамилия ее – Ромено. Понимаете, Таганрог – город портовый, и жили в нем кто угодно: греки, итальянцы, цыгане, армяне... Мама, во всяком случае, то ли в шутку, то ли всерьез, говорила, что ее предками были итальянские фальшивомонетчики и контрабандисты. 

– Все, кто Владимира Васильевича Щербицкого знал, уверяют, что он был человеком редкого обаяния. Как это проявлялось в повседневной жизни?

– Действительно, в нем было море обаяния – прежде всего настоящего такого, мужского. Он был красивым – глаза, улыбка, и было в кого. Отец, мать, братья – вся семья такая была. 

Володя людей уважал, иногда даже в них влюблялся. Вот, например, с Борисом Евгеньевичем Патоном их чисто деловые связывали отношения, и тем не менее друг к другу они чувствовали что-то особенное. Встречались нечасто, но при этом очень душевно общались, тянулись, доверяли друг другу. 

– По слухам, Владимир Васильевич был человеком скромным, даже аскетичным в быту, и мама Татьяна Ивановна воспитала его таким образом, что даже в бытность первым секретарем ЦК он ходил по квартире и выключал везде свет, а еще запирал на ночь входную дверь...

– Ну, насчет входной двери я что-то такого не помню (чаще всего у нас вообще были двери открыты), а в отношении света абсолютно точно. "Лампочка горит, – говорил он, – шахтер работает". 

Володя не любил показуху, просто терпеть этого не мог. Да, был очень скромным и постоянно подчеркивал, что жить нужно только так. Меня тоже воспитывал... Как женщина, я, разумеется, хотела что-то этакое на себя надеть, какую-то бижутерию... Помню, еще в Днепропетровске были у меня дешевые клипсы. Он несколько раз просил: "Не носи их, пожалуйста, ну не носи", а мне так хотелось... Закончилось это тем, что однажды он их сорвал и выбросил прямо на клумбу. 

– Вы, очевидно, заплакали?

– Да нет – когда Володя уехал, быстренько свои клипсы нашла и спрятала. Он понимал, что все вокруг смотрят, как живет первый секретарь сначала обкома, а затем и ЦК, что себе позволяет его семья. 

У Владимира Васильевича было очень хорошее чувство вкуса и меры, он всегда одевался с иголочки сам и не любил, когда сотрудники выглядели неаккуратно. По нему равнялись, и даже когда он был в США, конгрессмен О’Нил задал вопрос: "Где шьют вам костюмы – в Париже?". Костюмы и впрямь сидели на нем замечательно, у него была хорошая фигура – плечи, спина. С возрастом он, правда, немножко согнулся, ссутулился, сгорбился, а вообще был очень статным. Ну а еще у него были красивые волосы, причем белеть они начали слишком рано. Когда познакомились, у него уже были седые виски, но седина была благородная (у отца его, между прочим, тоже, только у того волнистые были волосы, а у Володи беспорядком лежали). 

В нашей семье курили все – мои мама и папа, муж, дети, внуки... Я была единственной женщиной, которая только пепельницу приносила, но противостоять этому тотальному курению было бесполезно

– Знаю, что у Владимира Васильевича был "порок" – слишком много курил. Сколько за день выкуривал?

– Дома – минимум две пачки, а на работе... Зачем далеко ходить – какую фотографию ни возьмете, он везде с сигаретой, и, к великому моему сожалению, бороться с этим было попросту невозможно. Даже когда ему стало плохо и его увозили в больницу, из которой он уже не вернулся, Олечку, дочь, попросил: "Два блока сигарет, пожалуйста, положи". Я: "Володя, мы же к тебе завтра приедем, все привезем", но завтра для него уже не настало.

– Какие он сигареты предпочитал?

– "Винстон", "ПэлМэлл", потом "Мальборо". В нашей семье, так получилось, курили все –мои мама и папа, муж, дети, внуки... Я была единственной женщиной, которая только пепельницу приносила, но противостоять этому тотальному курению было бесполезно.

– Что Владимир Васильевич любил есть?

– А вот в еде он у нас был переборчив. Желудок был не в порядке, под ложечкой часто болело, он принимал много лекарств. Лечащих врачей было несколько, и тот выпишет что-то от одного, тот – от другого... Володя рано утром помоется, побреется, оденется, соберет всю эту жменю таблеток, проглотит и идет на работу. 

У нас в доме еда была абсолютно обычной – борщи, котлеты... Бабушка Таня, Володина мама, прекрасно варила борщ, хотя Володя, возвращаясь иногда из поездок по колхозам, ей говорил: "А знаешь, я пробовал борщ вкуснее, чем твой". Бабушка страшно на него обижалась. 

Володя ел очень мало, но практически все, хотя вот каши, помню, терпеть не мог. 

За столом Горбачев спросил: "Где же самое главное?". А Володя ему твердо: "Сухой закон!"

– Говорят, он совсем не пил, – это правда?

– Разве что на праздники себе позволял, но пьяным я его никогда не видела. 

– Удивительно: в советское время, если человек не умел хорошенько принять на грудь, он уже по партийной лестнице подняться не мог...

– Да, это так. Могли и любили выпить и Хрущев, и Кириченко, и Подгорный, и Шелест, и все их помощники, но Владимир Васильевич был, скорее, из этого правила исключением. Возлияния не любил, но в компании, когда что-то праздновали, мог пригубить водку или коньяк – пару рюмочек. 

Как он переживал, когда Горбачев ввел сухой закон и нужно было рубить виноградники –у него от этих директив сердце болело! Помню, приехал генсек в Киев, они заседали, долго беседовали, а потом сели за стол, и Горбачев, широкая натура, спрашивает: "А где же самое главное?". Володя ему твердо: "Сухой закон!" – и больше тот не настаивал. 

– И что, так и не налили высокому гостю?

– Нет, не налили. 

– Характер у Владимира Васильевича был, говорят, вспыльчивый...

– Да, это правда – он мог быстро вспылить, но так же быстро и отходил. Вместе с тем был исключительно корректен и совершенно не переносил хамства, чем в то время грешили многие. Тогда ведь партийные руководители густо пересыпали речь нецензурными выражениями, но с приходом Владимира Васильевича это стало сходить на нет. 

Ежедневно члены Политбюро вместе обедали и за столом решали текущие вопросы, а среди них были и дамы. Я как-то спросила Володю: "Что ты сегодня ел?". – "Не помню", – ответил он, потому что все это было так, мимоходом, быстро-быстро: главное –дело. 

Этот человек был... Слово "трудоголик" я не очень люблю, но сущности Владимира Васильевича оно отвечает в полной мере. Невзирая на то что он обожал семью, жил все-таки работой. Конечно, семья уходила на второй план, и многое было упущено, поскольку дома общения как такового у него не было. То есть было, конечно, – он страшно любил детей и внуков, особенно маленькую внучку Радусю. 

В разговор вступает дочь Владимира Васильевича Ольга: – А меня он что, мало любил? 

– Тебя (улыбается) тоже... Олечка – папина дочка, она и похожа на папу. 

Ольга: – Только он был во всех отношениях красивым мужчиной, а я кое-где. 

– (Строго). Не напрашивайся на комплименты! Да, внучку любил безумно. Обычно он приходил домой вечером, ближе к программе "Время", и не успевал еще снять пальто, как Радуся к нему бежала. Володя присаживался, и она лезла к нему в карманы: "А что ты мне сегодня принес?" – искала конфеты или мандаринки. Дедушка ее обнимал, прижимал к себе, а однажды ничего не припас и спросил: "А ты мне что принесла?". Рада была в шоке: как, оказывается, и ей нужно дедушке готовить сюрпризы? 

Бывают такие однолюбы. Какие романы – это было вообще немыслимо

– В своих мемуарах бывший помощник Владимира Васильевича Владимир Врублевский написал: "В отличие от Брежнева, большого любителя женщин, Щербицкий был пуританином, поэтому при рассмотрении дел по аморалке иногда перегибал палку"...

– Ну, назовем это пуританством... Да, он действительно не признавал, не хотел понимать и не прощал, если кто-то из работников что-то такое себе позволил, потому что сам был абсолютно чистый, честный до мозга костей человек. Как-то в газете, уже после его смерти, я читала интервью Роговцевой под заголовком "Была ли я любовницей Щербицкого?". В нем, правда, она утверждала, что нет, ничего подобного, но ему тем не менее связь с Адой приписывали.

– И с Шевченко Валентиной Семеновной...

– ...и с оперной певицей Евдокией Колесник.

– Но до вас какие-то слухи о романах Владимира Васильевича доходили?

– Нет, совершенно, потому что не было оснований.

– Вы ему верили?

– Безоговорочно! Вот бывают такие однолюбы – ничего не поделаешь, и потом эта его занятость... Что вы – какие романы: это было вообще немыслимо.

– Владимир Васильевич обожал голубей, имел голубятню. Говорят, когда он просыпался, шел сразу к своим любимцам, а прежде чем отправиться на работу, снова наведывался к ним, и случалось, что после этого надо было переодевать шляпу...

– (Улыбается). Это правда – они садились ему на плечи... Что удивительно... Знаете, для меня почти все голуби были совершенно одинаковыми – разве что по масти отличишь, – а он знал каждого и сразу же замечал: тот приболел, этот захромал. "Посижу с ними 10 минут, – говорил, – они "гуль-гуль-гуль", и на душе сразу легко". Любовь к голубям шла у него с детства. Голубятня была у них дома, мальчишки гоняли голубей по крышам, а Володя хорошо, между прочим, свистел... 

У нас был дворник Никита Сергеевич... 

– Ничего себе имя для дворника...

– Обычное... Он всем заведовал, а был еще такой человек по фамилии Пенек – голубятник страшный. Не знаю, чем он занимался, но никакого отношения к партийной работе не имел точно, так вот, между ним и Володей шел постоянный обмен голубями. 

– Я где-то читал, что Владимир Васильевич, оказывается, играл на трубе и... мандолине...

– Ну опять-таки это детство. Сперва была мандолина – у нас даже есть фотографии, где он, семи-восьмиклассник играет на ней в школьном струнном оркестре. Когда появилась труба, сказать не могу, но она до сих пор хранится у нас в семье. 

Однажды в Тбилиси, когда Володя за мной ухаживал, пригласил в Дом Красной Армии. Там были танцы, играл оркестр... Танцевать я любила, а Володя вообще не умел. В общем, кто-то меня пригласил, закружил в вальсе, а когда вернул на место, Володи рядом не оказалось. Вдруг в оркестре трубач заиграл "Чардаш" Монти – смотрю, а это Володя. Я даже глазам своим не поверила. 

Ольга: – Хотел, наверное, чтобы ты еще больше обратила внимание на него. 

– А может, приревновал...

– (Грустно). Ну а потом не до трубы ему было. 

Он не только футбол любил, но и к футболистам относился как к своим детям. В перерывах иногда заходил в раздевалку, а потом мне рассказывал: "Боже, какие они побитые, какие несчастные"

– Футболисты и тренеры киевского "Динамо" образца 70-х-80-х годов говорили мне, что такого болельщика и знатока футбольной статистики, как Щербицкий, надо было еще поискать...

– Это так, он очень любил футбол – еще с днепропетровских времен. Днепропетровчане – они вообще фанаты страшные, а поскольку времени у нас там было больше, на футбол обязательно ходили вместе. На стадионе стояли ровные лавки, державшиеся на какой-то цементной основе, и я не могла понять: приходим домой, один раз, второй – смотрю, а у мужа все каблуки счесаны. Переживал, курил, вскакивал... 

Володя без футбола не мог, и уже в Киеве, даже если смотрел матчи дома, все старался записывать. Не только кто забил и когда, но и кто какой дал пас, на какой минуте – все это ужасно ему нравилось. Я, честно говоря, к футболу была равнодушна, и поэтому он у себя в кабинете болел. Никто ему не мешал: телевизор, сигареты, пепельница, ручка, блокнот. Иногда загляну, а он ворчит: "Ну вот видишь, только пришла, наши гол пропустили". Он не только футбол любил, но и ребят-футболистов и относился к ним, как к своим детям. В перерывах иногда заходил в раздевалку, а потом мне рассказывал: "Боже, какие они побитые, какие несчастные!". Он их очень жалел... 

– Рада Гавриловна, много лет вы преподавали русский язык и литературу в киевской средней школе № 57 и, по отзывам ваших учеников, были не номенклатурной дамой, а интеллигентным человеком в лучшем смысле этого слова: всех ребят называли на вы и никогда не повышали на них голос. Что это – воспитание или понимание того, что на вас смотрят и нужно держать фасон?

– В первую очередь воспитание, а во-вторых, понимание того, что передо мной личности и кричать на них нельзя. 

– А хотелось?

– Иногда. Еще в Днепропетровске был у меня один розбышака, и я ему как-то сказала: "Сергей, я мягко стелю, но жестко спать". Он хорошо это запомнил, и потом, когда уже с ним, взрослым, встретились, эту фразу вспоминал. 

Я свой предмет боготворила и детей тоже воспитывала в любви к литературе. Пушкин, Достоевский, Чехов, Толстой – требовала, чтобы обязательно классиков прочитали, чтобы сделали в нужных местах закладки и потом смогли ответить на любые вопросы. Часто у меня бывали открытые уроки, когда приходили коллеги: не только как к учителю, но и как к Щербицкой – посмотреть, что же она из себя представляет. Своих детей я любила, и в ответ они любили меня. До сих пор то один позвонит, то другой... На 35-летие одного из выпусков откуда они только не съехались – и из Америки, и из Австралии... Разбросало по белу свету моих мальчиков и девочек, но они собрались, и встреча была очень теплой. 

Когда приезжали знатные гости, на случай торжественных приемов у меня было несколько парадных платьев, которые сшили в Киевском доме моделей 

– Говорят, в школе вы одевались подчеркнуто скромно и украшений практически не носили...

– Поэтому меня немножко обидело интервью девочки, которая, по-моему, у меня в классе и не училась (во всяком случае, по фамилии вспомнить ее не смогла). В одной из газет она сказала, что какой-то мальчик сделал мне замечание: "Рада Гавриловна, а учительнице носить украшения не полагается", и Рада Гавриловна, дескать, на следующий день все сняла. Такого никогда не было! Обручальное кольцо Володя подарил мне уже после свадьбы, а на пальце у меня было всего лишь одно колечко. У меня училась Лена Лысянская, мама которой преподавала в нашей школе английский язык (очень умная девочка, сейчас она живет в Америке), так Тамаре Соломоновне, маме своей, она сказала: "Спроси Раду Гавриловну, когда она уже снимет этот костюм".

– Но вам же хотелось одеться красиво, да и зарабатывали вы неплохо...

– Ну конечно, хотелось, и когда приезжали знатные гости, на случай торжественных приемов у меня было несколько парадных платьев, которые сшили в Киевском доме моделей (потом, когда Володи не стало, я все их назад отдала). Одно, самое любимое, было расшито жемчугом, но когда Олечка выходила замуж, ее подружка рыдала у меня на плече, и все ее ресницы, вся тушь на нем (а оно светлое такое) и остались. Хорошо, подобрали цвет, и это платье мне повторили.

– После развала Советского Союза лидеры вновь образованных государств стали жить практически как цари – такие роскошь и привилегии бывшим руководителям союзных республик даже не снились. Интересно, а какие привилегии были у вас, что полагалось первому секретарю ЦК и его супруге?

– Что полагалось? Квартира, дача, казенная мебель (на каждом стульчике бирочка, и все это время от времени переписывали и сверяли, соответствует ли номерам). Был автомобиль для семьи, я даже помню смешной случай... Очень часто я привозила в школу учебные фильмы, и конечно, этих бобин было много. Приезжая, я доставала их из багажника, мы все смотрели, потом складывали обратно и увозили, и вот однажды машина уже подошла, я одеваюсь, и одна из моих старшеклассниц открывает дверь и торжественно говорит: "Шевроле" подан!".

– Сегодня в Украине есть олигархи, обладающие миллиардными состояниями, охрана которых составляет и 20, и 30, и более человек. Живут эти люди за пятиметровыми, окруженными рвами с водой, заборами, а вот какая охрана была у Владимира Васильевича?

– Даже мысли такой допустить невозможно, чтобы он мог себе такое позволить. Под Киевом, в Межигорье, у нас была старая-старая дача. Раньше там жил Коротченко, но деревянный двухэтажный дом уже обветшал, и помощник Владимира Васильевича Продан все добивался: "Давайте его снесем и построим, как в Казахстане, Белоруссии, Узбекистане".

По типовому проекту возвели новую дачу. Тогда она казалась шикарной (по сегодняшним меркам, конечно же, нет), но не лежала у нас к ней душа совершенно, никак не могла я привыкнуть к этой крутой лестнице на второй этаж. Ну а сегодняшние миллиарды абсолютно для меня непонятны – Владимир Васильевич, думаю, с ними бы разобрался.

– В зарубежных поездках вы мужа когда-нибудь сопровождали?

– По одному разу были на отдыхе в Венгрии и Югославии и один раз в Болгарии, когда Володе вручали высшую награду этой страны орден Димитрова – все...

Брежнев прекрасно читал наизусть Есенина, был добрым, каким-то светлым

– В свое время остряки рассказывали анекдоты о трех исторических периодах: допетровском, петровском и днепропетровском. Существовал ли днепропетровский клан, или это все вымысел, миф?

– На мой взгляд, сплошной вымысел.

– Тем не менее, смотрите, именно из Днепропетровска вышло много советских руководителей: Брежнев, Подгорный, Тихонов, Кириленко...

– Действительно, много, но кланом это не назовешь. Днепропетровск Владимир Васильевич очень любил. Он там окончил химико-технологический институт, имел много друзей, но когда переехал в Киев, с собой перетащил всего несколько человек, в том числе Продана и Качаловского. Вот вам и весь клан...

– Мне рассказывали, что Брежнев относился к Владимиру Васильевичу исключительно тепло, и ему, единственному из членов Политбюро, говорил "ты" и "Володя"...

– Это правда, и даже в фильме "Брежнев", где Леонида Ильича блестяще играет Шакуров, был момент: охота закончилась, и Брежнев делит мясо: "Это Косыгину, это Суслову, а это Володе Щербицкому".

...Общались они всегда очень тепло и доверительно. Во-первых, из одного города, родители на одной улице жили, а во-вторых, общая юность.

– Хорошим был Леонид Ильич человеком?

– Замечательным. Каким был руководителем, судить не мне, а то, что на склоне лет полюбил все эти многочисленные ордена и медали...

– А вот интересно, в семейном кругу вы обсуждали с Владимиром Васильевичем эту его страсть? Подтрунивали над ним, дескать, ну вот опять, еще один орден?..

– Немножко подтрунивали, но по-доброму. Помню, Леонид Ильич только вернулся из Югославии, где Тито подарил ему перстень с большим камнем. По-видимому, это был черный бриллиант, и так смешно было – Володя выступает с трибуны, а Леонид Ильич в президиуме разглядывает свой бриллиант и любуется, как он сияет.

– Живой человек!

– Да, безусловно. Он прекрасно читал наизусть Есенина, был добрым, каким-то светлым. Что с ним произошло в последние годы? (Грустно). Видимо, это старость...

У него была замечательная супруга – такая хозяйка! Она даже соленья свои делала...

Брежнев был очень любвеобильным и на фронте, а может, и раньше, многое себе позволял. У него и ППЖ – походно-полевые жены были, и вообще пассии

– Виктория Петровна действительно была еврейкой?

– Точно не знаю, но, очевидно, да, и Галя тоже была на еврейку похожа.

В отличие от Володи Леонид Ильич был очень любвеобильным и на фронте (а может, и раньше) многое себе позволял. У него и ППЖ (походно-полевые жены) были, и вообще пассии, но вот тоже характерная черта: когда отмечали его 60-летие, он всех их пригласил, а до этого повыдавал замуж за генералов. Виктория Петровна многое знала, но она была очень выдержанной, мудрой и решила, что семья есть семья.

Леонид Ильич вообще удивительный! Когда приезжал в Днепропетровск, где в свое время работал, шел по обкому и всех, вплоть до уборщицы, узнавал, расспрашивал о жизни, о детях и внуках. Душевный был человек, хороший.

– Правда ли, что, уже дряхлея, и понимая, что скоро уйдет из жизни, он задался целью подготовить Владимира Васильевича в преемники?

– Разговоры об этом были. Сначала он сватал Володю вместо Косыгина председателем Совета министров СССР, а потом предлагал занять пост Генерального секретаря ЦК КПСС. Кстати, когда умер Черненко, Володя находился в Америке с официальным визитом. Нужно было срочно лететь на заседание Политбюро, но его специально задержали, потому что к власти шел Горбачев. Володя вообще Москву не очень любил и от предложения Леонида Ильича отказывался, а он, понимая, что Щербицкий в Украине нужнее, настаивать перестал. 

...Ой, от Украины вечно Москва много требовала. Постоянно эти бесконечные колоссальные поставки нужно было сдавать, и когда Леонид Ильич приезжал в Киев, они с Володей сидели, мудрили, и генеральный нет-нет да что-то и скостит. 

– Дома у Брежнева вы бывали?

– Единственный раз – на 60-летие, а так каждый год летом собирались в Крыму. 

– С кем в союзном Политбюро у Владимира Васильевича были хорошие отношения, а с кем плохие?

– Доверительные сложились с Устиновым, очень любил Кунаева, уважал Андропова, а о Черненко говорил: "Простой секретарь". Суслова недолюбливал. Гришина терпеть не мог. 

– Жены членов Политбюро в Москве как-то общались? Существовал какой-то закрытый клуб жен первых лиц?

– Не было его там, не было и здесь. Единственный раз собрались на Новый год на даче в Залесье, но царила такая скука – что-то невозможное. Почему-то все эти дамы... Ну, не знаю... 

– Думаю, что вы, интеллигентная женщина, чувствовали себя в таком коллективе инородным телом...

– (Улыбается). Тем не менее очень приятными были Шеварднадзе и его жена Нанули.

– Люди, работавшие со Щербицким, говорили мне, что его жизнь разделилась на два этапа: до и после Чернобыля. По их словам, от свалившегося на него горя Щербицкий стал черным, ходил как туча, у него даже изменилось лицо...

– Это был страшный момент, переломный... Владимира Васильевича Чернобыль просто сломал – он стал для него Голгофой. Вначале никто ведь не представлял, что произошло, но до сих пор Щербицкого без конца упрекают в том, что провел в Киеве первомайскую демонстрацию. Во-первых, она длилась меньше часа – не так, как обычно, а во-вторых... 

Валентина Семеновна Шевченко рассказывала мне, что обычно члены Политбюро собирались у центральной трибуны за полчаса, а тут время идет, а Владимира Васильевича все нет. Они уже начали волноваться, как вдруг за 10 минут до начала подъехала машина, вышел мрачный Владимир Васильевич, и даже, призналась Шевченко, она услышала от него какое-то слово такое... Ну, в общем, выругался он по-настоящему и велел проводить демонстрацию, не то с партбилетом ему придется расстаться. 

– Бывший мэр Киева Валентин Згурский вспоминал: "Щербицкий подъехал за 10 минут до начала и разразился в адрес Горбачева тирадой: "Он сволочь, я ему говорю, что нельзя выводить на Крещатик людей, а он: "Я тебя из партии, из Украины выгоню, я тебя сгною, попробуй только проявить панику"...

– Это слова очевидца... Я-то такого не слышала, но тоже на демонстрации была. И дети, и внук... Понимаете, положить партбилет на стол для Владимира Васильевича было равносильно, ну, я не знаю, смерти. Это потом уже по телевизору я смотрела, как руководитель театра "Ленком" Марк Захаров сжигал свой партбилет в пепельнице. 

– Режиссер...

– Для него это было игрой на публику, а Володя даже в мыслях такого не допускал. 

...В те дни одна ночь была особенно страшной: домой он пришел совсем поздно и, не раздеваясь (обычно переодевался), сразу пошел к телефону. За столом просидел до утра – рука постоянно лежала на трубке. 

– В его-то возрасте...

– Речь тогда шла об эвакуации Киева, а вы представляете себе, что бы тут началось? Нет, представить такое нельзя, поэтому после Чернобыля он действительно стал совершенно другим человеком. Сразу же попросился в отставку, но Горбачев сказал: "Давай подождем до осени – соберем урожай, а там будет видно". 

– Рада Гавриловна, а это правда, что отношения с Горбачевым у Владимира Васильевича не сложились?

– Поначалу Володя приветствовал его назначение, считал Михаила Сергеевича человеком достойным, а потом как-то быстро в нем разобрался, понял, что это только слова, слова... 

– Мне говорили, что Горбачев вел себя по отношению к Щербицкому фамильярно и позволял себе даже ему "тыкать" – неужели?

– А он всем "тыкал" – и людям старше тоже, а Раиса Максимовна – та вообще... Помню, приехал в Москву кто-то из высоких гостей с супругой, и программу специальную подготовили и для жены. Музеи, театры, выставки – я тоже эту даму сопровождала, и когда уже собралась уходить, Раиса Максимовна вдруг говорит: "А я хочу на Политбюро". Что же вы думаете? Была... 

Она (вздыхает)... О мертвых лучше не надо, но она имела на Горбачева колоссальное влияние. Такой нрав!.. 

– Один из бывших наших руководителей рассказывал мне, что, когда Горбачев посетил Киев и в кабинете Щербицкого шло его совещание с членами украинского Политбюро, вошла вдруг Раиса Максимовна и сказала: "Михаил Сергеевич, хватит уже заседать – давайте обедать"...

– Этого я не слышала, но такое вполне возможно. 

– Я вспоминаю 89-й год, многотысячные демонстрации в Киеве под руховскими знаменами и впервые огромные транспаранты: "Щербицького геть!". Как Владимир Васильевич – человек старой закваски и закалки – смотрел на это по телевизору, что он при этом чувствовал?

– (Горько). А он свои чувства скрывал, не показывал. Приходили газеты, в них были карикатуры, одна мне запомнилась: очень такой дряхлый лев лежит и дремлет. Один глаз у него открыт, а рядом Моська, шавка... 

Он в этом отношении очень сдержанный был человек. Зная, что мне это больно, просил: "Не обращай внимания", а сам, конечно, страшно переживал. Ну никак не заслужил Володя такого к себе отношения! 

Я поначалу была здесь, а потом уехала к Олечке в Софию, и мне рассказывали (это, кстати, есть у Патона в воспоминаниях), что по Крещатику шла целая (шествием это назвать трудно) толпа и несла чучело Владимира Васильевича, обмотанное веревкой. Что-то еще там было написано, а закончилось это глумление тем, что они сбросили это чучело в Днепр. Прошло несколько лет, у Верховной Рады стоял открытый грузовик, и Яворивский с него говорил: "Если бы сейчас Щербицкий увидел, что мы натворили, он трижды бы перевернулся в гробу". И такое было... 

– Владимир Васильевич понимал, что почва уходит у него из под-ног, что происходит полное крушение идеалов, которым он посвятил всю свою жизнь, да что там – страна рушится? Он говорил с вами об этом, делился переживаниями?

– Все это, повторяю, держал внутри, но терзал себя невообразимо. И больно ему было, и обидно... Сломлен был окончательно, начал болеть, палочку взял (хотя старался от меня это скрыть)... (Горько). Это уже был не тот Володя... 

Помню, сидим мы с ним за столом друг напротив друга, я гляжу на него, и вдруг он спрашивает: "А что это ты так на меня смотришь?". Я: "Да нет, Володя, ничего, просто так", а у самой, видимо, такое выражение лица было... Я просто чувствовала, что он уходит, уходит от всего этого... (Тяжело вздыхает). 

Он этого не заслужил, но так получилось... Чернобыль, этот кошмар... Как он сопротивлялся, чтобы строили под Киевом станцию – спорил, доказывал, а Александров, президент Академии наук СССР, говорил: "Да Боже мой, вся Франция в этих атомных станциях, а чтобы вы не волновались, я детей и внуков своих готов привезти, чтобы они у реактора ночевали". Переубедить такого признанного во всем мире ученого Володе не удалось, да и по-любому все решала Москва. 

– Хм, а когда Чернобыль рванул, что Александров сказал? Растерялся?

– Да ничего не сказал – в том-то и дело. Несколько дней они заседали (он, Велихов), а потом буквально пять строчек заключения дали: "Опасности нет, город эвакуировать не надо". 

...Мы же ничего не представляли – на дачу поехали. Радуся была маленькая, бегала по траве... Это было 1 мая, а 2-го вернулись в Киев, и начались разговоры о радиации. Мы совершено не знали, что делать... Слышали: "Надо под душ". Шли под душ, а от волос искры отскакивали. 

– Я представляю: каждый день много лет Владимир Васильевич ходил на работу (и какую), а тут добровольный уход на пенсию, он не у дел... Как он это переживал, чем занимался?

– Курил... 

– Звонил в эти дни куда-нибудь, с кем-то общался?

– Сидел у себя в кабинете, набирал номер Ивашко, тот к нему тоже первое время обращался частенько, а потом наступила звенящая тишина. Телефоны как-то враз замолчали, а Володя сидит и курит – курит, курит, курит... (Вздыхает). Вот так-то... 

– После ухода с поста Владимир Васильевич прожил пять месяцев и не дожил всего лишь один день до своего 72-го дня рождения. Владимир Врублевский написал в воспоминаниях: "Щербицкий умер не от болезни или от старости – он вынес себе приговор сам"...

– Со мной Володя таким не делился, но чувствовалось: жить он не хочет. Невзирая на то что так любил детей и меня... (Открывает ящик стола и достает оттуда конверт со сложенным вчетверо листком). Вот его так называемое завещание. (Читает): 

"На всякий случай. 

Дорогая Радуся! 

1. Это все наши многолетние сбережения – 55-60 тыс. руб. в сейфе, которыми ты должна разумно распорядиться (мама, ты, Вовочка, дети). 

2. Ордена, медали, грамоты, военный ремень, полевую сумку и военную фуражку прошу сохранить как семейные реликвии... В остальном разберись, пожалуйста, сама. Друзья помогут. Целую тебя, моя дорогая, крепко, крепко. В. Щербицкий". 

– Когда он это написал?

– Задолго до своей кончины, на всякий случай. 

– Одно время упорно муссировались слухи, что Владимир Васильевич застрелился...

– Категорически отрицаю – этого не было и быть не могло (хотя, действительно, оружия у нас было сколько угодно). Нет, просто он совершенно потух и сопротивляться болезням организм уже больше не мог. Слег с воспалением легких и быстро сгорел – практически за сутки, вдобавок "скорая" не могла почему-то найти подъезд. 

– Что?

– Несколько часов плутала. Была ужасная вьюга, мы много раз звонили на станцию, нам говорили: "Да, выехали", а что искать? Жили еще на Шелковичной (тогда Карла Либкнехта): вы знаете этот дом, главный вход, а с другой стороны – черный вход и подъезд... Короче, "скорая" якобы заблудилась... 

Честно говоря, у меня даже мысли не было, что завтра вечером Володи уже не будет. Два раза сердце его останавливалось, его запускали, а на третий уже не смогли. В 20.40 (плачет) позвонил начальник Четвертого управления Терновой и сказал, что Владимира, Васильевича больше нет. 

– Мама, Татьяна Ивановна, его, получается, пережила?

– Долгое время она плохо себя чувствовала, лежала в больнице, и мы поехали с Володей в Днепропетровск как бы проститься, зная, что мама уходит. Было это за несколько месяцев до его кончины, а получилось, что сын ушел раньше. Ей, правда, об этом не сказали. Представьте: нужно было отмечать 40 дней по Володе, а мы хоронили Татьяну Ивановну. 

– Сегодня многие президенты постсоветских стран обеспечили жизнь не только свою, но и последующих поколений. Что после руководителя Советской Украины осталось?

– Эта квартира. 

– Сколько здесь комнат?

– Три, и она уже вся разваливается. В гостиной трещина – Олечка спит на диване, и слышно, как на четвертом этаже кто-то ругается. 

– Эти 55-60 тысяч рублей, как я понимаю, тоже пропали?

– Ну разумеется. Да, сберегательные книжки хранятся, но я даже не хочу на них смотреть. Кто-то что-то там получает, а я не в состоянии – пусть пока полежат. У нас с Олей есть, повторяю, только эта жилплощадь. Дочь вышла замуж, родила Радусю, ей дали эту квартиру, и какое-то время она стояла пустая, а когда Володи не стало, я осталась одна в тех огромных хоромах на Карла Либкнехта. 

– Вас попросили оттуда съехать?

– Ну как – "Выселяйтесь!" не говорили, но намекнули, что собирайте, мол, вещи. 

– А что там сейчас?

– Было какое-то посольство, вроде немецкое, а теперь даже не знаю. 

– Вы иногда проходите мимо этого дома?

– Проезжаю. 

– И что в эти минуты чувствуете?

– Ну, боль – конечно же, боль. Смотрю на окна его кабинета, вспоминаю, как возвращалась однажды поздно, во всех окнах вокруг свет был погашен, а Володино, как обычно, светилось. 

– Рада Гавриловна, а дача в Межигорье кому теперь принадлежит?

– Мне это не известно. Переходила из рук в руки, там Лазаренко жил, Янукович... 

– После кончины Владимира Васильевича в газетах – видимо, специально – запустили утку о том, что у него остались в швейцарских банках счета. Вы сказали тогда: "Если они существуют, готова за ними поехать"...

– Дмитрий Ильич, у нас нет элементарной машины, дачи – только эта квартира, но большего и не надо. 

– Скажите, поддерживают ли с вами отношения многолетние помощники Щербицкого – Врублевский, Кирюшин и Продан?

– Кирюшин болеет, у него очень плохо с глазами, а Продан... Довольно странное его поведение. 

– Странное в чем?

– Иногда, очень редко, на праздники он звонит, но на кладбище я ни разу его не видела. А вот Врублевскому за его книжку "Щербицкий. Правда и вымысел" кланяюсь низко в ноги. Он выпустил ее в свет в 93-м году, когда Володю старались оклеветать, ему колоссального труда стоило ее пробить, тем не менее он это сделал, и я ему благодарна, потому что в этих воспоминаниях нет ничего придуманного и приглаженного. 

– Как я понимаю, огромному количеству людей Владимир Васильевич сделал за свою жизнь много добра, и, исходя из этого, эти люди должны были бы его семье помогать. Вы ощущаете помощь от тех, кто его окружал?

– Помощь в каком смысле? 

– Финансовую, моральную...

– В плане моральном – да, ощущаю. Рядом мои друзья, коллеги по школе, а из тех, кто с Володей работал... Не оставляют меня одну Борис Евгеньевич Патон, Юрий Никифорович Ельченко, Михаил Павлович Тяжкороб, Борис Михайлович Воскресенский, связь поддерживаем с Качаловскими... 

– Обычно, когда умирал кто-то из членов Политбюро, на доме, где он жил, обязательно устанавливали мемориальную доску (и Грушецкому, и Ващенко), а вот Владимира Васильевича не увековечили совершенно никак...

– Слава Богу, на кладбище памятник есть – в основе его портрет работы художника Мешковой. Володя никогда не позировал – рисовала она, наверное, по фотографиям... Своеобразная такая работа, но мне очень понравилась. 

– Какую пенсию сегодня вы получаете?

– Три тысячи гривен. 

– А какую вам дали сразу же после смерти Владимира Васильевича?

– Боюсь соврать, но что-то около 400 гривен, не более. 

– Многие ли политики оказались совсем не такими, какими их видел Владимир Васильевич? Можно ли сказать, что в некоторых он ошибся?

– Трудно судить – я от политики вообще была в стороне, хотя знаю, что при жизни отношение к каждому из них у Володи было непременно уважительным. Да, мог, когда это требовалось, устроить разнос, но опять-таки в корректной форме. Не позволял себе кого-то унизить, сказать что-то грубое, и врагов, мне кажется, у него не было. 

Его уважали, его... Вспомнила смешной случай. Приходит однажды Володя домой и рассказывает: "Вышел я из машины покурить, идут мимо два работяги. Не узнали, и один, показывая на меня, говорит другому: "Хорошо, хоть один есть красивый мужик –памятник ему поставят, приятно будет смотреть". Он так хохотал... 

– "Друзья помогут", – не раз говорил Володя, а друзей оказалось не так много. Хорошо, днепропетровское землячество помогает – там его чтят. На родине, в Верхнеднепровске, Володе установили на площади бюст. Было в свое время решение назвать именем Щербицкого улицы в Днепродзержинске, Днепропетровске и Киеве. В Днепропетровске и улица есть, и площадь, в Днепродзержинске улица, а в Киеве – ничего... 

– Думаю, вы не можете не интересоваться событиями, которые происходят у нас в последние годы. "Оранжевая революция", противостояние Ющенко – Янукович, второе пришествие Тимошенко... На телеэкранах мелькают политические фигуры, – не пытаетесь сопоставлять, сравнивать уровни Владимира Васильевича и нынешних лидеров?

– Сравнивать не имею права, потому что этих людей плохо знаю. Я даже не представляю, кто следующий будет у нас после этой дамы с косой. 

– А дама с косой (тоже, кстати, днепропетровчанка) нравится вам или нет?

– Внешне? 

– Вообще...

– К сожалению, ничего сказать о ней не могу. 

– В одном из интервью вы заметили: "Мы с Володей были убежденными атеистами". После перестройки практически все партийные лидеры бросились в церкви, начали истово верить и в ускоренном темпе (очевидно, наверстывая упущенное за годы Советской власти) креститься. Свечки держать не умели, но моде (надо веровать – веруем!) следовали свято...

– Мне это всегда претило и претит сейчас. Я, между прочим, крещеная, Володя тоже – с младенчества. По святкам его нужно было назвать Егором, но мама, Татьяна Ивановна, решила повременить, чтобы выпал Владимир. Мы действительно были убежденными атеистами, понимавшими, что наука существование Бога не доказала, хотя посмотрите, стоит у меня одна икона, вторая – это подарки. Внучка приехала и говорит: "Бабушка, можно подумать, что у нас религиозная семья".

– Рада Гавриловна, тяжелый я вам вопрос задам, и касается он семейной трагедии – судьбы сына Валерия, скончавшегося через год после смерти Владимира Васильевича. Что же произошло с ним – недосмотрели?

– (Тяжело вздыхает). У Володи, конечно, все отнимала работа, а я пыталась Валериному увлечению противостоять что есть сил. И умоляла, и следила за ним, и узнавала, кто у него друзья... Все с баловства началось, а вообще... Золотая молодежь, "номенклатурный жених" – так его называли... 

– Интересный же парень был...

– Интересный, красивый, институт окончил, но вот как-то оно пошло под откос... И из женитьбы ничего хорошего не получилось, потому что с женой тоже все было неблагополучно – в общем, я оказалась бессильной. 

Не знаю, говорить об этом сейчас или нет, но наш близкий друг (спасибо ему за это!) пытался Валерику помочь, и помню, у нас на даче, в бане, рассказывал, как сын мучился, когда не было у него этой гадости, как он страдал... 

Однажды сидели мы с Володей в гостиной, Валерика, как всегда, не было, и вдруг скрипнула дверь – пришел. Молча сел в кресло, а глаза совершенно бессмысленные... Встал, сказал: "Ну я пошел", повернулся, так еще отодвинул кресло и вышел. Мы оба замерли, я посмотрела на Володю, а у него слезы градом – не плачет, не причитает, не всхлипывает, но текут они и текут. 

Он страшно переживал – все-таки сын – и часто мне говорил: "Ну как вот идти мне на съезд комсомола, как смотреть этим ребятам в глаза и рассказывать им, каким должен быть молодой человек?". Это тяжелое наше бремя, но я, как видите, все это вынесла. 

– Рада Гавриловна, а как сложилась судьба Оли?

– Вот Олечка пусть и расскажет. 

– Ольга: Я окончила романо-германский факультет Киевского университета, люблю языки, литературу. В Киеве познакомилась с очень симпатичным болгарином, тоже студентом университета, с факультета международных отношений. Поженились, восемь лет у нас, к сожалению, не было детей. Я приложила к этому максимум усилий, и родилась Радуся – в честь бабушки Рады по-болгарски Радослава. Совпадение удивительное: украинская бабушка у нее Рада, а болгарская – Слава. Мамина радость, папина слава... 

Четыре года спустя после рождения дочери мы с мужем расстались – я влюбилась в другого болгарина. Папа говорил: "Господи, в Болгарии восемь миллионов человек населения, и из них ты умудрилась выбрать двоих. Тебе что – наши не нравятся?". Мой новый муж Раду удочерил, потому как родной папа смог от нее отказаться, и потому она носит фамилию второго мужа. Училась в Лондоне, закончила все, что только можно было закончить, и сейчас ищет работу. В августе прошлого года вышла замуж. 

– За болгарина?

– Представьте себе, да. 

Официально я замужем. Прежний мой муж – журналист, а теперь –бизнесмен, "миллионщик", зовут его Борислав. Он очень состоятельный человек –выделил мне ежемесячную "пенсию", которой вполне для нормальной жизни хватает. 

– Рада Гавриловна, последний вопрос. В одном из своих интервью вы сказали: "Не было дня, чтобы, уходя на работу, Володя меня не поцеловал". Грустите ли вы за ним до сих пор, часто ли его вспоминаете?

– Конечно, часто и только по-хорошему. Да, целовал, я его Вовонькой называла... (Плачет). У нас была замечательная семья, мы до последнего дня друг друга любили...