Россию представляет не ее культура. Ее репрезентируют Буча и Мариуполь. Как бы на этой подмене не настаивала Москва

Проблема русской культуры в том, что разговор о ней никогда не становится разговором о культуре. Вместо этого он обречен превращаться в дискуссию о политике. Авторство этого перерождения принадлежит самой Москве, которая лишила свою культуру политической нейтральности. Она превратила ее в пакетный товар, но этот товар на разные рынки поставляется в разной комплектации.

В этом кроется главная причина украино-европейских "трудностей перевода". У Парижа и Киева, у Стокгольма и Львова слишком разный опыт взаимодействия с русской культурой. Слова одинаковые, а контекст отличается. Поэтому то, что мы воспринимаем закономерным, для многих на Западе кажется избыточным. А то, что мы считываем как культурный коллаборационизм, вряд ли интерпретируется так же в дружественных столицах.

"Хто тримає цей район?"

Главная задача русской культуры на территории империи – это быть флагом. Названия городов, памятники на пьедесталах, топонимика улиц – все это призвано маркировать пространство. Имперская культура иерархична, а потому работает табель о рангах: "центральные" фигуры имеют столичную "московско-питерскую" прописку, а "второстепенные" – какую-то еще. 2014 год запустил в Украине процесс ревизии, и мы стали свидетелями декоммунизации. 2022 год усилил остроту, и в стране набрала обороты культурная деколонизация.

И нет, это не борьба с историей. Украина проходит тот самый путь, который до нее проходили десятки бывших колоний в момент обретения суверенитета. Право присваивать имена – одно из проявлений власти. А потому Москва так остро реагирует на появление в Украине новых названий. Оттого так упорно отказывается называть украинские города новыми именами. Ничего удивительного, что всю прошлую зиму российская армия воевала в "Артемовске", а ракеты в российских новостях прилетают в "Днепропетровск".

Украина увеличивает культурную дистанцию, заменяя топонимику и корректируя школьные программы. Занимается культурной эмансипацией, отправляя памятники в музеи и проводя ребрендинг армии. Воюет за идентичность, убирая имперские символы и переименовывая станции метро. Если Москва хотела затормозить этот процесс, ей нужно было не начинать войну. Но когда ты забираешь у своей культуры политическую нейтральность, превращаешь ее в пакетный товар и продаешь в связке с лояльностью к империи и принятием российской версии истории – не стоит ждать, что это станут покупать в стране, на которую ты напал.

И все же ровно по этой же причине украинская оптика взгляда на русскую культуру не всегда будет совпадать с западной.

Срок давности для биографии.

Когда речь идет о современных писателях и артистах, то их биографию допустимо измерять взглядами. Прижизненный культурный вклад легко опрокидывается прижизненным же людоедством. Тот, кто сегодня выступает адвокатом Путина и Кремля, предсказуемо лишается европейских гастролей и американских виз. Но когда речь заходит о классиках, все намного сложнее.

В Украине велик соблазн объявить современную российскую политику прямой наследницей русской культуры. Провести прямую линию из "золотого века" русской литературы к Буче, из "серебрянного века" – к Мариуполю. Мы имеем право на собственные эмоции, но, скорее всего, нам вряд ли удастся продать нашу позицию дружественным столицам. По той простой причине, что после Второй мировой войны в Европе не готовы покупать эссенциализм.

Эссенциализм утверждает, что неким сущностям характерен неизменный набор качеств. Что явления незыблемы, а их характеристики – стабильны. Во время Второй мировой было принято объяснять преступления Третьего Рейха природой немецкой культуры. Но вся последующая европейская дискуссия закончилась тем, что от этой концепции было решено отказаться.

Послевоенный консенсус свелся к тому, что в преступлениях виноваты современники преступления. А потому Лени Рифеншталь несет ответственность за Третий Рейх, на период которого пришелся расцвет ее карьеры, а Рихард Вагнер, умерший за 50 лет до победы нацистов, – нет. Поэтому сегодня публичный просмотр фильмов Рифеншталь может расцениваться как политический жест, а прослушивание цикла опер "Кольцо Нибелунга" остается культурным перфомансом, а не политической прокламацией.   

Украинская попытка заканселить русскую культуру на Западе рискует натолкнуться на эту же логику. В ответ мы услышим, что классическая культура не равна актуальной политике. Что памятники полисемантичны, и оттого беззащитны перед попытками режимов поставить их себе на службу. Что попытка возложить коллективную вину на давно умерших писателей и художников только лишь по факту их гражданства не выдерживает критики. В конце концов, нам скажут о том, что культура русского человека – это культура, созданная не только русскими.

Нам скажут, что в опыте взросления российского солдата опер Чайковского было меньше, чем альбомов "Битлз". Что читал он не столько Толстого, сколько Дюма. Что, выбирая между Эйзенштейном и Тарантино, скорее всего, предпочитал последнего. И это будет ключевым аргументом наших собеседников против попыток установить причинно-следственную связь между национальным культурным фундаментом и военными преступлениями.

Изнанка прекрасного.

Современная Россия – это гибрид. По своей природе это антиевропейское государство с европейской культурой. Эта культура наследована у Европы, подражала Европе и создавалась по европейским правилам и канонам.

В имперских колониях, включая Украину, русская культура должна была вытеснять и замещать. Имперский исторический нарратив вместо украинского. Российские имена вместо национального пантеона. Повсеместность русской культуры должна была маргинализировать локальные культуры, вытесняя их на периферию. Но при этом на Западе задача русской культуры сводилась не к замещению, а к дипломатии.

Российское государство долгое время использовало собственную культуру в качестве дипломатического фасада. Она должна была провоцировать интерес и рождать заинтересованность. Подчеркивать цивилизационную общность и создавать переговорное поле. Европейская природа русской культуры отвлекала внимание от антиевропейского характера российского государства. А художникам и артистам выпадала роль торговых представителей по продаже "загадочной русской души", где в четко выверенных пропорциях смешаны медведь и спутник, балалайка и балет, изба и конструктивизм.

Гений и злодейство оказались вполне себе совместны в великодержавном нарративе. Репрессии 37-го – но Пятая симфония Шостаковича. Танки в Будапеште и разгром Пражской весны – но пять чемпионов мира по шахматам. Вторжение в Афганистан – но Бродский с Нобелевской речью. Каждый раз внешний наблюдатель мог позволить использовать культурный контекст в роли универсального "зато". "Зато Нуриев и Плесецкая". "Зато Шаляпин и Тарковский". "Зато Дягилевские сезоны и русский авангард".

Можно определять достоинства как продолжение недостатков. А можно и наоборот: говорить о том, что недостатки – всего лишь продолжение достоинств. Одновременное соседство в России политического варварства и официальной культуры позволяло многим на Западе игнорировать первое и сосредотачиваться на втором.  

Трудности перевода.

В отличие от Украины, на Западе нет привычки видеть в русской культуре угрозу собственной идентичности. Вместо этого там склонны воспринимать многих русских классиков как давно глобализированных персонажей. Как имена, существующие в отрыве от национальной крови и почвы. Как наследие, принадлежащее всем и никому. Этот опыт может противоречить украинской оптике, но это не значит, что наши собеседники от него будут готовы отказаться.

И точно так же на Западе могут не учитывать украинский контекст. Не понимать природу культурной деколонизации. Не замечать смысл имперской топонимики. Наши опыты сосуществования с русской культурой слишком различны, чтобы быть понятными без перевода. Мы 30 лет дозревали до собственной культурной эмансипации, а потому должны быть готовы объяснять происходящее с нами себе и миру.

Долгие годы Запад, глядя на восток, смотрел сквозь Украину – сразу на Россию. И мы вправе теперь требовать смены оптики. Нам впору говорить нашим западным собеседникам об украинском культурном ландшафте – литературном, музыкальном, художественном. Обо всем том, что долгое время было terra incognita как для них, так и для нас самих. Обо всем, что не было видно в свете имперских софитов, высвечивавших одну лишь русскую культуру. Обо всем, что было обречено существовать в тени или в подполье.

Мы вряд ли достигнем цели, если станем призывать к канселингу чужого культурного пласта. Подобный подход будет идти вразрез с послевоенным западным консенсусом. Но мы вправе требовать не подменять разговор о российских военных преступлениях дискуссией о Толстом и Чехове.

Мы не сможем продать идею бойкота русской культуры, но мы должны настаивать на деколониальной оптике при взгляде на нее. И каждый ее культурный артефакт должен изучаться как памятник империи и пример ее официального дискурса, в том числе и о покоренных народах.

Мы не можем помешать Западу говорить о европейской природе русской культуры, но это не должно быть для них поводом игнорировать антиевропейский характер российского государства.

Право не судить о Чайковском по русскому солдату неотрывно связано с обязанностью не судить о России по Чайковскому.

В конце концов, Россию представляет не ее культура. Ее репрезентируют Буча и Мариуполь.

Как бы на этой подмене не настаивала Москва.

Источник: "Украинская правда"