+1 Киев
2 апреля 1944 г., воскресенье
Так много всего было в эти дни, что и не напишешь всего. А дальше совсем не придется писать. Нет никакой возможности. Вот и сейчас глубокая ночь, а нельзя остановиться, потому что все время слышны просьбы о помощи. Вышла ненадолго в перевязочную из палат. И очень спешу писать.
Разрушенное здание педагогического университета. Каменец-Подольский весной 1944 года. Фото: reibert.info
Утром 27-го числа мы начали работу в госпитале. По принципу: идти туда, где труднее, нам с Нюсей досталась работа по чистке больничных уборных. Они расположены в конце коридора в полуподвальном помещении. И вот они оказались забитыми так, что зловонная жижа из мочи и других отбросов заполнила не только помещения уборной, но и растеклась по коридору. Густая и глубокая, она грозила перелиться через голенища сапог. Нужно было пробить во что бы то ни стало очки-отверстия, чтобы вся эта гадость ушла из коридора, и чтобы уборной можно было бы пользоваться. Трудная и гадкая это была работа. Но к середине дня мы очистили и вымыли все.
Тогда мы открыли двери в помещение аптеки, которая была там же. Нас ожидала невероятная картина: вся аптека с прекрасным оборудованием, с красивыми добротными шкафами, сделанными очевидно, еще до революции, тоже была сплошь загажена. На полу, на столах, а, главное, в ящиках с медикаментами, всюду лежали кучи кала. Какой бы ящик мы не открывали, все было испачкан, загажено. Поверх ампул, порошков, бинтов лежали горы экскрементов. В углу возле окна была какая-то груда, также вся снизу доверху загаженная.
Мы решили посмотреть, что в ней. Когда мы сняли верхний оскверненный слой, оказалось, что это гора лигнина, набросанная на что-то жесткое. Разобрав лигнин, мы вытащили сложенный стол, какого никогда не приходилось видеть. Он был из светлого блестящего металла, весь в небольших отверстиях, словно для того, чтобы его можно было поднимать или опускать на различную высоту. Так как в перевязочной еще не было стола, мы с трудом, призывая на помощь всех, кто попадался по дороге, оттащили его на второй этаж в будущую операционную. Потом, выбрав чистый лигнин и все, что возможно из перевязочных материалов, мы ушли с этого этажа.
По дороге к выходу, в полутемном помещении, на полу на матрасах лежали раненые немцы. Их бросили бежавшие начальники. Все они тяжело раненные. Оставили их без воды, без пищи, без всякой помощи. А наши женщины ведь не могли поступить так же. Им принесли поесть, принесли воду. А что с ними дальше, не знаю. Нас так понес поток событий, что больше уже не было возможности что-либо узнавать о них. Судьба своих раненых волнует больше. Ведь уже во второй половине дня 27-го числа стали непрерывно привозить раненых с передовой, потому что вокруг Каменца шел и идет жестокий бой.
Все перестало существовать для нас, кроме этого огромного дома страданий. Выходим раз в день, по очереди, домой, чтобы взять еды
Сначала мы клали раненых прямо на пол. Но уже к ночи 27 марта каменчане стали сносить в больницу кровати, матрасы, одеяла, белье. Этот порыв был таким единодушным, что уже 29-го все палаты были заполнены кроватями со всем необходимым. А женщины все шли и шли в больницу. Они несли кастрюли и ведра с едой, которую варили по домам. И несли, чтобы покормить раненых.
Нас с Нюсей направили в палаты второго этажа санитарками. По три палаты на каждую. Я должна также работать в перевязочной, которая условно называется операционной. Но операций у нас не делают, потому что хирург один на всю больницу, пожилой фельдшер. И работает он в другом корпусе.
В нашей же перевязочной только сестры. И вот уже сегодня, который день перевязки идут безостановочно с утра до поздней ночи, потому что раненых привозят и привозят с передовой и издалека. Многие уже по несколько дней без помощи. И сплошь и рядом, когда разбинтовываешь раны, перевязанные материалом из индивидуальных пакетов, то обнаруживаешь гной с тяжелым запахом и даже червей. И совершенно ужасное количество вшей. Так вот мы уже совсем не можем выходить из госпиталя домой, потому что нет никакой возможности оставить раненых. И мы мечемся от одной койки к другой, потому что непрерывно слышишь:
– Подойди, сестра, подай воды, подержи голову, помоги, помоги, помоги!
Все перестало существовать для нас, кроме этого огромного дома страданий. Выходим раз в день, по очереди, домой, чтобы взять еды. Но нет возможности есть, и не только из-за отсутствия времени, но еще и потому, что раненые очень мало пока накормлены добровольными приношениями горожан. А кухня, хоть и налаживается уже, но не хватает продуктов, не хватает посуды. И совестно есть в таких условиях. Чаще всего нужно кого-нибудь хоть немного подкормить. На моей обязанности еще приготовление бинтов. Новых бинтов нет. Так что ночью вывариваю бинты, снятые за день с раненых. Потом, когда они подсыхают, снимаю с них вареных вшей.
Должна бросить писать. Зовут в палаты.
Все эти дни не оставляет страшное волнение, потому что вокруг Каменца идет тяжелый смертельный бой
5 часов утра. Все хочу дописать еще о вчерашнем дне. Дело в том, что Галя сдружилась с бойцами дивизии, освободившей Каменец. О Васе и Саше уже писала. У них в дивизии убили баяниста. И вот командир их части просил Галю прийти с аккордеоном вчера вечером на их первый импровизированный концерт. Нюся поручила мне пойти с Галей. Сама осталась, чтобы обслужить раненых и в моих палатах.
Страшную шутку сыграла с людьми природа в эти дни. Весь март был теплый, сравнительно сухой. Снега нигде не осталось. На дорогах была весенняя распутица. Раненые рассказывают, что всюду на фронте, который вокруг Каменца, все мокрое. На людях одежда не просыхает.
И вдруг позавчерашней ночью ударил мороз до 20 и выпал густой обильный снег.
Концерт должен был быть в небольшом каменном бараке на базаре. За нами пришел Саша. Он нес аккордеон. А мы с Галей с трудом брели по глубоким снежным сугробам сквозь снег, который лепил в глаза.
Немецкие военнопленные. Весна 1944 года. Фото: reibert.info
Думается, что этого вечера нам не забыть никогда. В большом помещении, наверное, в каком-нибудь торговом складе или зале с выбитыми стеклами окон, заставленными диктом или картоном, при свете керосиновых ламп расположились бойцы. Они сидели в ватянках или шинелях, в ушанках, на скамьях, сделанных из досок, положенных на мешки сушеной цибули. Было очень холодно. Ветер все время задувал снег в разбитые окна. Кроме нас, был еще неизвестный нам певец и чтец, очевидно, из артистов Каменецкого театра.
Галя несколько минут порепетировала с певцом. И он исполнил две песни. Потом чтец прочел отрывок из Лермонтовского "Бородино". Галя сыграла на аккордеоне чардаш Монти. Бойцы дружно хлопали и очень хорошо слушали.
А потом решили спеть все вместе. Начали с "Катюши" и "Вечера на рейде". Но потом кто-то из слушателей сказал: "Теперь мы вам споем. Вы ведь не знаете новых советских песен".
И вот тогда началось для нас самое волнующее: стройно и как-то особенно проникновенно солдаты запели песню о Днепре. Галя быстро нашлась. Она у нас в этом отношении шустрая. И в этом полутемном, холодном бараке мы услыхали песню, в которой, казалось, вылилась вся мощь и вся скорбь наших людей. И эти молодые уральцы и сибирячки, которые пели о нашем Днепре, это они, которые принесли нам освобождение, они своей песней донесли до нас могучее дыхание Родины. Я мало запомнила слов, так волновалась. Но две строчки так и звучат во мне:
Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч,
Над тобой летят журавли.
Ничего мы не спросили, чья это песня. Она родилась тогда, когда мы были на Днепре. Но Днепр был так же порабощен, как и мы.
Потом одну за другой солдатики пели еще песни, которых мы не знали. Из них очень запали в душу песни "Темная ночь", "Солдатский вальс". И особенно песня, названия которой не запомнила. Только две строки:
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти четыре шага.
Кончили петь. Но никто не поднимался с места, хотя было очень холодно. Еще тихо поговорили о том, сколько горя принесла война. Командир поблагодарил наших случайных участников концерта. И мы пошли домой. Саша снова провожал нас. Когда мы вышли на базарную площадь, в метели и сугробах навстречу нам вели несколько человек пленных немцев. Замотанные платками, сгорбившиеся, они словно сошли с одной из русских картин, изображающих бегство наполеоновских армий из Москвы в 1812 году. Потом Саша проводил меня в госпиталь.
Но нужно еще обязательно сказать о том, что, несмотря на страшную занятость в госпитале, мы не можем не знать, какая опасность грозит Каменцу, всему населению и, конечно, воинам, освободившим город. Все эти дни не оставляет страшное волнение, потому что вокруг Каменца идет тяжелый смертельный бой. Упорно говорят о том, что вокруг города большое количество немецких войск, а в самом Каменце очень мало наших войск. Что Каменец окружен двойным кольцом, потому что за немцами уже огромное количество наших, образующих тоже кольцо. Но все думают и говорят об одном: а если немцы все же ворвутся в Каменец? Ведь тогда уже ничто не спасет город, население в нем и горсточку смельчаков, уральских ребят, которые освободили Каменец.
Они стали нам совсем родными, особенно после вчерашнего вечера, когда они так задушевно пели о Днепре и о смерти, до которой четыре шага. А здесь? Ведь я, оставив сейчас палаты, чтобы написать эти страницы, чувствую себя глубоко виноватой перед ними и словно слышу через стены их голоса:
– Подойди, сестра, помоги, сестра!
И как мало, как ничтожно мало мы можем помочь! Господи! Хоть бы скорее прибыл госпиталь! А он, скорее всего, не может пробиться через вражеское кольцо.
Предыдущая запись в дневнике – от 26 марта. Следующая запись – от 4 апреля 1944 года.
О личности автора мемуаров об оккупации Киева – Ирины Хорошуновой – и том, как сложилась ее жизнь после войны, а также о судьбе самого дневника читайте в расследованиях издания "ГОРДОН". Полный текст мемуаров публикуется в спецпроекте "Дневник киевлянки".
Редакция благодарит Институт иудаики за предоставленные материалы.
За идею редакция благодарит историка и журналиста Александра Зинченко.
