Лолита Милявская: Каких п...здюлей я получила в России за фразу “Для меня Крым – по-прежнему Украина в душе” G

– Лола, добрый вечер.

– Привет, Димочка. Можно, я так буду тебя называть? Я соскучилась.

– Тебе все можно. (Смеются).

– Мы не виделись столько лет...

– Какая удивительная история – мы не виделись 300 лет уже.

– Да.

– Я периодически пересматриваю какие-то фрагменты праздников "Бульвара Гордона", которые в YouTube выложены. Мы там такие молодые, красивые...

– Я худая.

– Ты и сейчас молодая и красивая, а я только красивый, к сожалению.

– Ты не меняешься. А я худая была. И интервью было у нас хорошее.

– Хорошее.

– Я была несчастная-несчастная...

– Не знаю, какая ты была несчастная, но у тебя такие красивые ноги, что покойный Аллан Чумак – ты помнишь? – он не мог сосредоточиться долго. (Смеются).

– Ну, ноги и сейчас остались. У кого что остается. У меня – ноги.

– Чумака нет, к сожалению. Ноги есть – Чумака нет... Ужасно, как складывается все, что для того, чтобы встретиться и записать новое интервью, нужно приезжать не в Киев, не в Москву, как раньше, а вот сюда – в Германию, в Дюссельдорф... Мы еще поговорим, почему так происходит.

Я хочу процитировать один из моих любимых журналов: "Караван историй". Ты давала там интервью когда-то и рассказала о своей жизни. Впечатляюще рассказала. Цитирую: "Отец женился на маме, когда она была на восьмом месяце. Представляю, что чувствовала беременная женщина в 1963 году, просыпаясь и думая: "Женится, не женится?" Она была дочерью коммуниста. Ее семья вовсе не хотела иметь в родственниках еврея. Еще и разница в 11 лет. Кроме того, начиная роман с матерью, отец был женат. Развелся он, когда носила меня уже пять месяцев. Все это создавало особый фон для их отношений. Вероятно, поэтому первое слово, которое я услышала, было "ненавижу". Отец купил мечту всех мужчин его времени – горбатый "Запорожец". Посадил рядом маму. До родов оставались считанные недели. И втопил педаль газа в пол. Мама просила не гнать, но он не слушал, несся вперед – и сбил мальчика. Слава богу, не насмерть. Машина улетела в кювет. Мама, выбравшись на обочину, стояла на коленях и, обхватив руками живот, кричала: "Как же я тебя ненавижу!" С этим словом я и родилась. И часто потом его повторяла всем подряд: родителям, учителям, однокурсникам, мужьям. Всего несколько человек не слышали его от меня. Думаю, я была не очень желанным ребенком. Мама как-то сказала: "Я никогда не любила твоего отца". Сегодня – скажи – ты многих ненавидишь?

– Дима, во-первых, хочу сразу сказать: здесь не все прямая речь. И я сейчас многое слышу в первый раз. Про мальчика, которого сбил. Нет, папа действительно втопил, что называется, педаль – и улетел в кювет. Но он никого не сбивал. Я не могла такого сказать.

– Нормально?

– Абсолютно. Это первое. Во-вторых, он развелся до маминых отношений. Я даже маленькой видела эту женщину. Она приходила за кулисы к маме и папе. По-моему, она врач. И поэтому он не женился, это правда, он женился на восьмом месяце. И это, по-моему, какой-то вольный пересказ журнала 2000 года "Караван историй". То есть есть неточности. А у меня в этом смысле хорошая память. Я очень запоминаю все, что я говорю. И иногда сама с собой не согласна. Здесь не с чем не согласиться. Многие вещи я проработала. Вот то, что называется "ненависть", – у меня это напрочь исчезло. Я не умею ненавидеть. И, слава богу, моя плохая память, вот уже на этот момент сосудистая, по возрасту – она позволяет забывать очень быстро негатив. Я с ним живу не больше суток. Вот как бы я ни злилась, больше суток... Сутки я могу рвать и метать, не знаю... что угодно. Ну, посуду я уже не бью – жалко, потому что я же на нее зарабатываю. И тут есть еще одна вещь: семья коммуниста не хотела еврея, а евреи не хотели русских. Поэтому я в этом смысле была нежеланным ребенком практически для всех. То есть это меня сформировало. Внутреннее одиночество сформировало.

– Ты об отце часто думаешь?

– Только сейчас. Вообще не думала раньше.

– Вот он начинает приходить, да?

– Да. Я молюсь перед каждым концертом и прошу папу: "Помоги". Никогда этого не было.

– Сколько лет его уже нет?

– С 1978 года. Я была в восьмом классе. Но он уехал, когда я была на середине четвертого класса. И я вот как с ним попрощалась, больше я его не видела. И потом в 1996-м, по-моему, или 1994-м я была в Израиле на гастролях и попросила мне найти могилу отца. И мне нашли в Нетании. Там было все просто. Нетания была очень маленьким городом, где община следит за могилами. Никого из родственников там не было. Поэтому я поплакала на могиле первый раз, потом второй раз, и потом что-то как-то так... Все равно это ощущение: принять мамину сторону. Мама тоже иногда говорит: "Он мне испортил всю жизнь! Вот если бы он не уехал, у меня была бы другая карьера". А он уехал – и маме перерубили все, что можно.

– Он в Израиль уехал.

– Да. Один из немногих, кстати, уехавший на репатриацию в Израиль. Потому что все выходили: "В семь сорок он уедет..." В 7.40 поезд отходил с Киевского вокзала. 

– В сторону Чопа.

– Да. Через Италию. В Риме все выходили. И только какое-то маленькое количество людей сошло непосредственно в Израиле. Вот он уехал. Там познакомился с [израильским политиком] Голдой Меир.

– Да?

– Да. С Голдой Меир. Там умудрился открыть первый русский ресторан в Израиле, "Самовар", вместе с кем-то, кто его благополучно кинул. Вообще всю эту информацию я знаю от покойного Шабтая Калмановича, который был русским разведчиком, которого поменяли на диссидента [Андрея] Синявского. Потом я увидела диссидента Синявского. То есть я все время косвенно касаюсь какой-то большой истории.

– Отец был диссидентом?

– В том смысле, в котором существуют все диссиденты, – нет.

– Но ненавидел советскую власть?

– Я думаю, что он ее не ненавидел. Я думаю, что это совсем другое.

– Презирал.

– Нет. Знаешь, может быть, сегодня он бы выражался такими категориями. Тогда, во-первых, было страшно ее ненавидеть. С другой стороны, я унаследовала его характер. Ненавидеть он не мог, потому что он такой человек по сути был – он был мамин сын. Такие люди не ненавидят долго. Нету у него такого. Но из него сделали искусственного диссидента. У него болели почки, и он остался без работы благодаря [министру культуры СССР Екатерине] Фурцевой.

– Скажем, что он руководил крупнейшим джаз-оркестром, да?

– Да, это был джаз-бенд. Тогда не было слова "продюсер". Его называли "директором".

– Марк Горелик.

– Марк Горелик, да. Он был достаточно известным человеком безо всякого телевидения. Он был представлен к званию "заслуженного". В трехкомнатный "кооператив" в Ялте мои родители были на очереди. Потому что все мое детство прошло в Ялте. Мой горшок стоял за кулисами... В день по три артиста работали. Тарапунька и Штепсель – я им ломала реквизит, засовывала пальцы куда не надо. Анатолий Королев, которому я описяла брюки концертные. То есть мое детство проходило в Ялте в таких прекрасных условиях. И я очень многое помню. Я не знаю, как моя память сохранила. Я себя в коляске помню. Я помню, как я брата в девять месяцев била из коляски погремушкой. Тогда погремушки были пластмассовые, они у всех были одинаковые. Куклы-неваляшки, пирамидки деревянные, значит, и попугай, его можно было держать за хвост. И я била брата, который вот так держал коляску, а я из этой коляски била. Это мое первое воспоминание – из коляски. 

И вот я помню Ялту очень хорошо, "Ореанду", в которой надо было бегать по кругу. И там я залетела в номер к какому-то мужику, который оказался главным по распределению в Кремле продуктов. Уже тогда было. И он, значит, привел меня, маленькую, и сказал: "Девочка, где ты?.." А здесь вот артисты. И еще красную икру первый раз попробовала. Это все была Ялта. И папа там прочел монолог, автор которого уехал, по-моему, чуть позже. У него была оперетта, которую тоже сняли тут же с проката, как только он уехал. Но он уехал в ФРГ. И фамилию помню: Медведев, это, по-моему, псевдоним. Опускался такой задник огромный, где был ялтинский пляж, на котором были нарисованы бутылки, мусор, значит, какие-то баки пустые, не было отдыхающих. И папа от имени пьяного отдыхающего что-то такое... Запомнила я две фразы: "Вот от этого столба до этого..." Он показывал на две бутылки из-под водки, которые были нарисованы на заднике. И сидел первый секретарь обкома или горкома, как-то это тогда называлось. И сказал: "Все здорово. Только этот монолог читать не надо". Папа второй концерт читал. На пятом лишили представления на звание, отобрали очередь на эту ялтинскую кооперативную квартиру. И личным указом Фурцевой ему запретили работать по стране. И вот таким образом он стал диссидентом.

– Но он с характером был, да?

– Если он хотел это делать творчески, это невозможно не делать. Я понимаю, как я на него похожа. То есть я леплю точно так же, как папа, не останавливаясь. Только сейчас это менее чревато, а в его случае все закончилось эмиграцией, потому что те, кто уехал по этапу... Передавали "Голос Америки", радиостанция "Свобода". Значит, о нем начали делать передачи. И он автоматически попал в диссидентский круг. Все его диссидентство – это было страшно. На Подоле была синагога...

– Да. Она до сих пор есть.

– Она есть. Только сейчас она модная, красивая. Да?

– Да.

– А тогда оно было маленькое, убогое помещение совершенно. И все евреи ходили за мацой в определенный праздник. Значит, обязательно были КГБшники, которые были переодеты в штатское...

– Под евреев.

– Да. И прямо возле синагоги ходили и говорили: "Больше трех не собираться". А бабушка, папа, еще кто-то из знакомых – если они, не дай бог, зависали у синагоги, то кто-то подходил: "Больше трех не собираться". И это было жестокое время. И я могу сказать, что мне, конечно, достался допрос в школе.

– Допрос?

– Да, допрос в присутствии директора школы. Я была в седьмом, по-моему, классе. Я принесла... Папа не обладал никаким имуществом. И в Израиле ничего у него не было. Он не бизнесмен. Его кинули с рестораном, его партнер. Тогда перед эмиграцией все пытались что-то продать, чтобы что-то на жизнь получить. Потому что можно было получить только 30 долларов. Вывезти 30 долларов, по-моему, один сервиз "Мадонна", немецкую оптику одну. Это все вывозили наши люди, чтобы продать – и первое время как-то сводить концы с концами. Потому что никто не знал, все в неизвестности. Я не знаю... Все продавали оптику, значит. Папа передал с кем-то палатку, еще немецкие палатки. Почему-то сюда передавали палатки. Папа передал – палатка эта сгинула. То есть ни денег – ничего. Он был тот еще бизнесмен. Значит, потом Голда Меир дала... Я не знаю, каким образом это было. Опять-таки, я знаю это от Шабтая Калмановича, что вышло распоряжение о том, что у него будет свое шоу. Он выучил иврит. И еврейское телевидение только зарождалось, надо сказать.

– Она же из Киева была. Наверное, вошла в положение.

– Вообще бабушка моя ее знала.

– Серьезно?

– Да. На отселенческой квартире на Подоле. Бабушка говорила, что они очень маленькие. Но тогда она не знала, что это будет Голда Меир.

– Потрясающе.

– Поэтому я же говорю: я все время вот около истории. И у папы было свое шоу, но оно не пошло. То есть тоже джаз-бенд. Он решил по этому же принципу. Но там было очень мало эмиграции, и Израиль так не жил, как сейчас.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Я представляю, как была обижена на него мама, которой перекрыли кислород полностью...

– Она и сейчас обижена.

– Она и сейчас обижена. И ты наверняка была обижена. А сегодня что-то стало меняться.

– Я, во-первых, научилась прощать. Потому что я долгое время обижалась на обоих родителей. И мне казалось, что во многом моя жизнь не складывается из-за того, что они меня не любили. То есть я была уверена, что меня не любили. Когда я взрослая и когда моя дочь у бабушки в Киеве, и сейчас студентка второго курса, и я вижу, как моя мама называет ее "доча", а я, значит, отвлекаюсь, но понимаю, что это не ко мне... Когда я говорю дочери: "Евочка, может быть, давай с мамой?" – "Бабулю не могу оставить". У меня нет обиды. Я ее проработала. Вот поэтому я воспринимаю мою любовь к бабушке как константу. И слава Богу, что она есть. А в моем случае маме надо было пахать. Значит, это варьете на Крещатике. Только недавно я узнала: у мамы размагнитились все записи. Осталась одна чудом: это "Элегия" Майбороды. Единственная запись, которая сохранилась о маме как о певице. Все.

– В "Мюзик-холле" она же долго работала.

– В "Мюзик-холле". И там ее очень любили и защищали, но, в принципе, настаивали и на увольнении из-за того, что она жена диссидента. И маме приходилось очень тяжело. Папа не работал два года, и мама содержала всю семью. И жили мы в коммуналке в одной комнате с его мамой. Это был не сахар. Моя бабушка – царство ей небесное – не сахар совсем. И она все время говорила: "Вот тут на ладони у меня вырастут волосы... Твоя дочка вырастет проституткой!". А моя мама все никак не может забыть эту фразу. "Что, Люба? Вот не выросла проституткой. Вот что бы она сейчас сказала?" Это была настоящая еврейско-русская семья. Причем мама выучила иврит.

– Да?

– Да.

– Идиш, наверное.

– Идиш, да. Все же на идише говорили. И мама мне рассказывала... Когда папа ее привел в семью... Она красотка вот такая была, блондинка. 

– Она и сейчас красотка.

– Но сейчас ей 77, а тогда, значит, 20. И все сказали... И каким-то образом она уже знала идиш – она готовилась ко вступлению в семью. И что-то начали говорить: "Наш Яник женился на такая красавица, а эта же даже не родит, эта туберкулезная". Мама – просто модель. И мама что-то, там, ответила, но у них такой конфликт был практически всю жизнь. То есть часть семьи не принимала маму, потому что русская. И с маминой стороны все было очень прямо серьезно.

– Твой дед по линии отца сидел в сталинских лагерях...

– Нет.

– Не сидел?

– Нет. Он был разведчик.

– По отцовской линии дед.

– Да, по отцовской линии. Я его никак не застала.

– Тем не менее он отсидел в сталинских лагерях. А дед по линии матери работал в КГБ.

– Он был разведчик с четырьмя языками, который дружил с Кузнецовым. 

– Гены двух дедушек в тебе не спорят?

– Спорят. Иногда один говорит...

– Чья берет?

– Значит, берут и те, и те. Иногда один хочет помахать шашкой, а второй говорит: "На х...я тебе это надо? Давай пересидим". Поэтому у меня два гражданства. (Смеется). Именно поэтому. Я того деда не застала. Единственное, что я помню, – у бабушки висел портрет на Подоле в скромной-скромной деревянной рамке...

– Какая улица?

– Нижний Вал, 37.

– Красота.

– Бабские магазины где.

– Да-да.

– Кстати, я по завещанию сказала, чтобы часть моего праха развеяли на этом углу. Пустят меня дальше или не пустят, а уж кусочек праха провезут мои коллеги. Если у некоторых прах курят, то я попросила развеять меня в трех местах, где мне лучше всего.

Так вот висел портрет, и я не знала, что дед, в общем-то, по папиной линии служил на железной дороге. Были какие-то лычки. Я с детства подумала, что он танкист. А он на железной дороге. Все, что я знаю, – это рассказ бабушки о том, что она... Никто не говорил о лагерях. Я об этом узнала гораздо позже. Вообще это было табу полное.

– Конечно.

– Как и Бабий Яр. Просто Бабий Яр – это была болезненная тема, а концлагеря – запрещенная. Поэтому бабушка говорила, что он умирал тяжело, от гангрены. Просто детская память запечатлела. Может, не так я это услышала, что она как-то одеяло сняла с него, а пальцы уже фактически лежали отдельно. То есть это страшная кончина. Но я его не видела, не помню.

– Это правда, что в студенческое время тебя завербовал КГБ – и тебе дали псевдоним Кристина?

– Только не КГБ, а это называлось...

– Моссад, не дай бог?

– Господи, да нет. Фарцовкой занимались – какие КГБ? Как назывался отряд парней?.. ОБХСС.

– А, ОБХСС...

– Ну конечно. Тогда я заработала на комнату в Москве благодаря фарцовке... Это не фарцовка, а спекуляция. Фарцовка – это когда вот джинсы под магазином "Березка", чеки, там... Многие мои коллеги...

– ...начинали с этого.

– Все начинали с этого. Кто что мог. Время такое было. А это, значит, из Тамбова, где я училась, на поезде, в плацкарте, сидя, – ночью едешь в субботу. При этом я окончила с красным дипломом, и никаких погрешностей у меня не было. Я понимала, тут еврейская линия сработала, что мне надо как-то дальше жить. И вот на третьем курсе я начала с моим первым мужем, однокурсником, ездить в сидячем вагоне, потому что это самое дешевое. И очень холодно. По-моему, в 6.00 утра прибываешь на вокзал.

– В Москву?

– Да. Потом в 8.00 утра магазины "Едран", "Лейпциг", "Белград"... Объезжаешь все это на общественном транспорте. Ты стипендию собирал, его, мою... Моя была повышенная: 46 рублей, а у него была 40. На это, кстати, очень хорошо можно было жить. Из этой суммы получалось... Сложили вместе – допустим, 60 тыс. рублей...

– 60 рублей.

– Да, блин. 60 рублей старыми деньгами.

– Потом уже стало 60 тысяч.

– А потом – да, из этого получалось 100. Потом брались 100... Лифчики, французские духи, сапоги, особенно белые... И взяли меня на рынке с лифчиками. Причем это же холодно, зима – а ты стоишь на рынке.

– В Тамбове уже.

– В Тамбове, да. Толкучка в Тамбове. Ты в Москве затарился – привез в Тамбов.

– "Мальчик хочет в Тамбов".

– Значит, мой муж стоит где-то, там, далеко, на случай, если облава. У него сумка. Если лифчик продала и еще... Я умудрилась схему выстроить. Рядом, значит, какие-то женщины. Причем все с высшим образованием.

– Понятно.

– Там не было ни синюшных лиц... Все интеллигентные. Можно было еще о Бродском порассуждать. Значит, все также с лифчиками и еще с чем-то. Кто-то сказал: "Дай я тебе помогу". Ну, студентка вот такая, синяя, холодно. Сама-то я себе эти сапоги не могла позволить. И, конечно, очень хотелось оставить себе, но... И лепет, конечно, такой: "Вот купила себе, а не подходят..." И я попалась на лифчиках. А на мне было штук пять. 

– Понятно.

– Потому что если что-то продавалось, то муж быстренько подносил.

– Открываешь куртку, показываешь...

– Нет, нет. Отошла, там, сняла, отстегнула один, достала, рядом прилавки... Кто-то говорит: "Да положи мне". Я очень стеснялась, но это делала. Просто это была безысходка. И вот они проследили этот челнок моего мужа ко мне с подносом товара. Или кто-то сдал. В общем, меня взяли. Я, как внучка разведчика, показала всеми существующими возможными способами, очень плохими актерскими явно, – что ко мне подходить нельзя... И меня увезли. Дальше я попросилась в туалет. И в унитаз, снимая с себя эти лифчики, запихивала. А они не тонут, не сливаются, они же на косточках. Слава богу, что меня выпустили. Потому что, в принципе, по тем временам был бы срок.

– Конечно.

– Да. Я была неграмотная юридически. Особо у них ничего не было. С поличным как бы – ничего такого. Не крупные партии. Да что, там, твою мать, – четыре лифчика, одни сапоги, двое духов? И то – взяли, по-моему, на лифчиках, не помню. Типа их два. Ну это ничего, даже по тем временам, но страшно. И я, выйдя из туалета, понимая, что на мне только один лифчик, спокойно, денег уже не жалко – села... И у меня была такая, маленькая, подвесочка, мне ее на 16 лет подарили мама с отчимом. Я ее сняла – и вот так менту этому на стол типа: "Договоримся?" А он говорит: "Нет". Я не помню, как зашел разговор. Он говорит: "Давайте... Вы студентка. Чего вам жизнь портить? Вы же институт заканчиваете". Конечно, я плакала. Это святое дело. Но я плакала от страха. Это абсолютно искренне. Потому что он мне, конечно, рассказал, что сейчас вот пойдем – нары, камера, жизнь... Эта подвеска не сработала. И он мне предложил: "Давайте вас завербуем". А только в магазине "Лейпциг" я купила фен "Кристина". И я говорю: "Давайте. Почему нет? Да, я обещаю сотрудничать". – "А какой мы вам дадим псевдоним?" – "Кристина", – вспомнила я о фене. Дальше произошло следующее. Меня отпустили.

– Он явно был не из ОБХСС.

– Какой в Тамбове...

– Местный комитет. Ну конечно. Не вербовал ОБХСС. Это не их сфера.

– Он мне предлагал стучать о таких же, как бы как я, которые лифчиками торгуют.

– Тогда – да, возможно.

– Нет. А какая политика могла быть в то время в моем институте, да еще в маленьком городе? К военному училищу мы не имели никакого отношения. Мы с ними даже на танцы не ходили вместе. Там только летное училище. А все остальные играли в КВН. Поэтому он мне предложил... Нет, как раз вот "если кто-то где-то"... А тогда торговали все. И я, конечно, вернулась домой, и на следующий день произошла ситуация... Поскольку я все-таки режиссер по образованию и что-то во мне сработало, тоже, видно, от одного из двух дедов, если не оба сразу. Телефонов же не было. Когда этот то ли приехал к институту... По-моему, к институту. И я на голубом глазу сказала: "А я напишу заявление, что вы пытались меня изнасиловать в кабинете, и я просто промолчала". И от меня отвяли – все.

– Потрясающе.

– Все, больше не было. Да, статьи бы за это сильной не было, но я испугалась сильно.

– Лола, в детстве ты долго жила во Львове. Скажи честно: бандеровцев ты там видела? Живых бандеровцев.

– Знаешь, это очень сложный вопрос. Почему? Потому что те люди, которых называют и они правда "фашисты", когда их показывают по телевизору, и когда им по 80, и когда у них раскаяние... А смотришь: дедушка – и дедушка. Я видела... Что я видела? У деда была явка, у деда, который служил в КГБ и который был разведчик. Была агентура. Значит, понятно, что я не знаю ничего. Что я услышала...

– То во мне умерло.

– Я тогда не понимала. Единственное – я была поражена, почему мой дед, который был разведчик... Я знала, что он разведчик. Это нормально было. И что войну прошел. У него усыновленные дети. Он в сети поймал человека, которого должны были расстрелять. Ему было 16 лет, и я знала, что это мой дядя Петя. А он был басмач. Он резал и перерезал столько в 16 лет... А дед его поймал в сеть, потому что дед где-то служил – ловил басмачей. И поймал. И говорит: "Я увидел эти голубые глаза – и я не смог..." Дядя Петя был до конца дней настолько преданным деду человеком... То есть для меня это уже был добрый дядя Петя.

– Интересно.

– Помимо своих. И причем дед не позволил себе привезти ничего с войны. И бабушка ругалась: "Все везли вагонами, а ты – ничего!" У деда было табу. Он был порядочным человеком. Ему предложили, кстати, положить партийный билет и все остальное, когда отец уехал. Он всех послал.

– Ух ты!

– Его вызвали. Какие-то санкции к нему были применены. Я никогда его... Я только фотографии его в форме видела. Еще мне он угрожал ремнем с пряжкой.

– А какое звание было, не помнишь?

– Не знаю. Эти вещи не обсуждались в семье. Только знаю, что он был разведчиком с четырьмя языками, дружил с Кузнецовым...

– И у него явка была дома, да?

– Явка не дома была. Когда я училась в первом классе, он ходил работать... Тогда называлось "проспект Ленина" во Львове. И стоял замечательный сквер, где собирались шахматисты. Все играли в шахматы. Дед со мной гулял, я собирала каштаны. Я обрисовала памятник Ленину мелками – всю семью оштрафовали. Возле оперного театра. И у деда стал киоск. Мой дед, человек с интеллектом, это было понятно даже мне, маленькой, – он торгует газетами. Мне это казалось очень странным в мои пять или шесть лет. И потом вдруг ночью киоск сгорел. Оказывается, как раз это и была явка. Через этот киоск передавали какие-то сведения. И потом, я знаю точно, убили в мединституте какого-то профессора, который тоже работал и приносил какие-то сведения деду. Если говорить о бандеровцах, то я о них слышала. Я слышала о зверствах, которые были во время войны, а не о том, что я кого-то видела. Я в Тамбове жила. Там тоже ведь было восстание тамбовское. И пока я училась, зверье... Я сейчас ни в коем случае не провожу параллели...

– Понимаю.

– И я тоже считала, что зверье. И мы куда-то из института выезжали на картошку: "А вот тут любовница..." Кто возглавлял Тамбовское восстание знаменитое?

– [Александр] Антонов, наверное.

– Антонов. Вот его любовница. Какая-то древняя бабуля. И все прямо... Ну, конечно, интересно на нее посмотреть. "Вот он скотина, сволочь..." А потом выяснилось, что он-то не сволочь и не скотина. Наоборот – человек, который встал против этого голодного бунта. Поэтому я о зверствах наслышана. И я так же, как и фашизм, это не приемлю. Но только вот те деды, которых я видела, – они старались все о войне забыть и не говорить.

– 2014 год провел своеобразный водораздел. То есть все, что было до 2014-го, – это была одна жизнь у Украины и у России. После 2014-го – совершенно другая. И я думаю, что со временем, когда-нибудь станет понятно, что произошло в 2014 году: почему братская Россия забрала вдруг у братской Украины территорию, почему развязали войну на Донбассе. Тем не менее... Аннексия Крыма – ты высказалась в поддержку аннексии Крыма, присоединения Крыма к России. Почему?

– Так... Я смотрела интервью одного очень талантливого журналиста, который, если вопрос ему не нравится... Его зовут Дмитрий Гордон. Он говорит: "Я тебе скажу это после эфира на ушко..." Дима, я скажу честно абсолютно: я не высказывалась ни за, ни против. Я сказала одну фразу: что мне неважно, какие "зеленые человечки" были, – лишь бы не убивали. Вот это моя фраза. Я скажу честно, что после того, как побывала на Донбассе... Военных я не видела. Я пела. То, что мне рассказывали люди совершенно мирные, не имеющие отношения ни к какой военной службе, которые живут на 3 тыс. рублей (1053 грн. – "ГОРДОН")... Это невыносимо. Это меньше пенсии. Непонятно, как живут. Которые бросили курить, потому что была блокада. Они рассказывали про такие зверства... Причем они говорили, что эти зверства были не со стороны украинской армии. Сказали, что украинская регулярная армия зашла и сказала: "Вот кто может..." Я сейчас рассказываю то, что мне рассказали мирные жители, в основном женщины. Водитель автобуса все время плакал. Потому что люди оторваны от нормальной жизни. И они сказали, что этот котел, который был... Многие стали свидетелями таких зверств... И пришла украинская армия и сказала: "Те, кто может, уходите. Мы не будем делать ничего. Вот за нами идут каратели". Я сейчас дословно говорю. И они рассказывали, как они видели своими глазами: люди садились в машины, выезжали, котел был обложен, по бензобакам стреляли, добивали женщин и детей...

Это то, что я слышала и видела в их глазах. Они говорят: "Да мы курить все бросили". Потому что в городе ничего не было – блокада. Ни макарон – ничего. Все, что было дома, съедено. Курить бросили, потому что между пачкой макарон и сигаретами выбирали макароны. И поэтому они настолько за мир... И то, что они пережили сейчас, мне страшно обсуждать. Поэтому я не обсуждала. Я не произношу слово "аннексия". У меня когда спрашивают, чей Крым, я говорю: "Мой". Потому что он мой. Потому что у меня там горшок. Потому что стоять на трехкомнатную квартиру… Потому что оттуда полетела жизнь моих родителей, от этого гребаного секретаря обкома. Почему я должна делить? Почему я должна вмешиваться в политику, на которой зарабатывают огромные деньги, миллиарды? Почему я должна что-то высказать? Как было дело с моим недопуском на территорию Украины? Скажу. Но фамилию я тебе скажу потом, когда закончим беседу.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– А подожди. Я тебя спрошу про это, про недопуск. Давай с Крымом закончим. Скажи, ты понимаешь, что существуют какие-то международные законы и правила? По международным правилам, по Будапештскому меморандуму, который был в 1994 году, когда Украина отдала ядерное оружие, а Россия, Соединенные Штаты Америки и Великобритания прогарантировали Украине неприкосновенность границ, территориальную целостность и суверенитет... Даже по Беловежскому соглашению. когда остались в границах, в которых были советские республики, – и стали независимыми странами. Крым когда-то был российским. Никто же не спорит. Но в 1954 году как он стал украинским, так он и оставался по международным законам, украинским. Как Курилы – российскими, Калининградская область – российской. Когда-то она была немецкой. Ну и что? Все. Понимаешь ли ты, что Крым был присоединен к России незаконно?

– Нет, не понимаю. Я тебе объясню. Ты мне говоришь про 94-й год. Твое дело – политическая журналистика. Ты в материале. Я не в материале. В 94-м году я первый раз выехала в Израиль. В 91-м...

– И я первый раз – в 94-м году.

– А в 91-м я выехала в Америку первый раз. То есть мой кругозор на столько не распространялся. Ему было абсолютно все равно, какое соглашение, когда... Мир на земле, войны нет. Я выросла под страшным ужасом войны.

– "Лишь бы не было войны".

– Абсолютно. И побывав на Донбассе, опять говорю: "Лишь бы не было войны". Если бы я не видела этих людей... Это очень страшно. Поэтому я честно тебе скажу, Дима... Я не политик.

– Понимаю.

– Я тебе объясню. Можно рассуждать о чем угодно. Надо знать историю. Я ее не знаю. И я ее не учила. И принципиально не учу сейчас. Потому что история настолько переписана, что я уже не понимаю... Я лучше буду дилетантом.

– Правды нет.

– Да. Поэтому я не хочу. Сегодня из одного сделали Кощея Бессмертного, завтра – из другого. То Иван Грозный созидатель, то он урод и групповые сексуальные оргии... Поэтому я отстранилась от информации, поскольку я не знаю, где правда. Но для меня важно, чтобы никто не убивал. И это, кстати, из твоего интервью. Украина Крым отдала, потому что... Это же ты говорил. Это просто вольный перевод. Ты же сам сказал, это правда, Украина не вкладывала...

– Не сражалась за Крым. Конечно. Но Россия пришла забрала. То есть Украина отдала...

– Россия построила аэропорт, построила хоть одну дорогу. Да, туристов стало меньше.

– На чужой территории. То есть она пришла...

– Ну тогда надо было...

– Надо было защищать Крым. Согласен.

– Когда людям хорошо, они говорят: "Ребята, вы извините, мы за вас голосовать не пойдем. Нам и так хорошо". Все как в мультике: "Нас и тут неплохо кормят".

– Мы сейчас в Германии. В Германии же лучше, чем в Калининградской области. Ты себе представляешь ситуацию, когда в бывшем Кенигсберге, Калининграде скажут: "Ребята, давайте присоединимся к Германии. Там же лучше"?

– Ты знаешь, я уже могу предположить все.

– Я понял.

– Абсолютно. Меня практически ничего не удивляет.

– Мы уже много видели.

– Меня не удивляет то сумасшествие, которое вообще творится в мире. Мой старенький психиатр, да, любимый мой врач... И я приветствую походы к психиатрам старой школы. Ей 83 года. А последний любовник у нее был в 76. Она в здравом уме.

– Хороший доктор?

– Очень классный. И у нее где-то лет 60 психиатрического стажа. Она где-то приблизительно в 2000-каком-то году... Периодически я делаю капельницы. Она меня заставляет. Она говорит: чтобы держать нервную систему, не подвергать себя сильным стрессам, чтобы не было слова "депрессия", надо весна-осень... Она меня ругает за то, что я пропускаю. Но я это делаю. И мы с ней иногда разговариваем. Значит, я ее не называю по одной простой причине: потому что как только я начинаю говорить, она говорит: "У меня дома скандал. Зачем ты? У меня муж еще жив, а ты с заявлениями". Она сказала: "Каждой женщине надо иметь любовника". И говорит: "У меня дома скандал, потому что ты меня назвала". Так вот она мне рассказала страшную вещь: при всей психиатрии, которая была для политзаключенных, она была для страны в норме. Людей наблюдали с детства, если были отклонения.

– Конечно.

– А вот сейчас ее нет. Сейчас койки пустые. И она мне говорит: "Я вот иногда телевизор включаю – там же каждый третий мой пациент. Отклонение такое, отклонение такое, это, это... По улице ходишь – ты, пожалуйста, с твоим характером не вызывай агрессию. Потому что сейчас на раз просто горло перерезать". Я и сама вижу, ты видишь: кто-то подрезал – травмат достал водитель троллейбуса – и стреляет в машину. Его подрезали... То есть это шизофрения. Все, что происходит в мире, – это реально недообследованные, недовылеченные заболевания. И эти люди, помешанные на бабках, привели нас всех к...

– И эти люди учат нас не ковыряться в носу.

– Да.

– Я читаю: "В декабре 18-го года..."

– Я нервничать начала.

– Не нервничай, перестань.

– Я завожусь.

– Если есть вопрос, на который тебе не хочется отвечать, ты скажи: "Я не хочу на этот вопрос отвечать". Это будет честно.

– Честно? Я лучше буду отвечать.

– Хорошо. В декабре 2018-го года на канале "Крючок ТВ" у Светы Крюковой ты сказала: "Для меня Крым – это по-прежнему Украина".

– Я сказала: "В моем сердце..." Каких п...здюлей я получила в России за эту фразу... (высказывание звучало "Для меня Крым – это по-прежнему Украина в душе". – "ГОРДОН").

– Я хочу у тебя спросить: получила или нет?

– Да. Но вот к чести России: с утра первым мне звонит [певец Филипп] Киркоров и говорит: "Что у тебя произошло?" А я спала еще. "Да ничего вроде бы". Ведь фразы вырезаны из контекста. То есть произошел вброс. Вброс сделали так, что "Милявская признала..." Твою мать, кто такая Милявская? Я вообще дипломат? "Милявская признала Крым". Большего абсурда я даже представить себе не могла. Поэтому дальше я опубликовала целиком интервью – и все успокоилось за сутки. Но уже у моих коллег начали просить комментарии. Все говорят: "Мы знаем ее. Она точно..."

– Никто не предал анафеме под шумок?

– Нет. Потому что меня знают мои коллеги. Потом, опять-таки, то, что я сказала тебе, Дима: мой горшок стоял там, я выросла, я родилась на Западной Украине, в Мукачево я нашла свой дом полуразрушенный, я видела, как бедно живет Мукачево... Я люблю Львов. Там мой близкий друг Кузьма Скрябин похоронен. Я не могу к нему на могилу... Последний раз я ездила только на похороны. Там могилы всех моих родственников: братьев, сестер, дедушек, бабушек, во Львове. И я не могу попасть туда. И я больше, честно, тоскую по Львову.

– Больше, чем по Киеву?

– Знаешь почему? В Киеве, слава богу, все живы. Тут у меня ощущение школы. Все мои одноклассники. Никто со мной не прервал связь. Ни один человек из-за всего этого. Мы созваниваемся: у кого подагра, у кого еще что-то. "А что у тебя? Что ты там набедокурила? А что, ты опять разошлась? Что, козел?" – "Козел". Все, и пошли дальше. Я скучаю, потому что Львов – это щемящее ощущение. Как я плакала у себя в браме... Я приехала петь – мне дали оперный, разрешили. При всех конфликтах. Потому что раздували, что "москалям не дадим". Кстати, у дуэта "Академия" (дуэт Лолиты с Александром Цекало. – "ГОРДОН") были транспаранты "Геть москалі!", когда еще никаких конфликтов не было. А вот здесь мне разрешили, экскурсию провели, все вывески, гримерная этого... Это детство мое. И я как встала у себя в браме, как по-польски это называлось... И я плакала полчаса, я не могла с места сдвинуться. Поэтому Львов – у меня самое счастливое время в жизни. Киев – это уже взрослая жизнь. В ней всякое.

– Ты сейчас заговорила о коллегах. Валерий Яковлевич Леонтьев, которого мы очень любим, любит рассказывать хорошие анекдоты. Я сейчас вспомнил его анекдот: "Куме, у сусіда хата горить". – "То пішли ще й корову ви...бем".

– Ну, это старый анекдот.

– Старый анекдот. Я не случайно его сейчас вспомнил. Тебе не напоминает ситуация, которая произошла между Украиной и Россией, примерно то же самое? В Украине загорелась хата, у нас была проблема: у нас люди вышли против проворовавшегося бандита [экс-президента Виктора] Януковича. Он сбежал. И в этот момент, когда у нас неразбериха, наш "брат", наш сосед, любимая нами Россия пришла и из пылающего дома еще телевизор украла. Я имею в виду Крым. Вот тебе эта ситуация не напоминает то, что я сейчас сказал?

– Не напоминает. Я категорический противник этого. Знаешь почему? Потому что, опять, мы сейчас говорим о горсти людей, которая обладает властью и безумными финансовыми ресурсами. И я, честно, из тех мудаков, которые уверены, что если бы с двух сторон не зарабатывали, то конфликта бы не было. Он бы давно уже погас. Не надо впутывать в это людей. Потому что...

– Эта горсть плохо поступила? Которая пришла на территорию братской страны. Ты же знаешь, какие отношения были, слушай, братья.

– Отношения всегда были, честно, с примесью...

– "Старший брат"...

– Старший брат – младший. 15–16 союзных республик. Как нас болгары-то ненавидят...

– "Старший" брат пришел к "младшему"...

– Не важно. Ну да, Россия больше территориально, но, опять-таки, я точно для себя разделила политические игры нечистоплотные, связанные с безумными деньгами, и отдельно люди, которые не хотят войны, которые так же любят украинцев, украинцы так же любят русских. Жидов уже полюбили. Раньше что было на Украине? Слово "жид" я слышала... Я в России его ни разу не слышала. Я приехала учиться в Тамбов и думаю: "Что-то меня никто жидовкой не назвал ни разу". В Киеве что только со мной не было...

– Да?

– Да.

– Расскажи.

– Например, в классном журнале я была по маме записана: русская. Чтобы мне было легче. Когда папа уехал...

– Да, там же национальность была.

– Да, сзади было написано: мама, папа или прочерк.

– "Рус", "укр", "евр". Я помню это. Иногда "пол" – поляк.

– Вот. Поляков не было у меня в классе. Так вот я могу сказать... Папа уехал, и я тоже плакала в школе...

– Лола, у меня в первом классе на Борщаговке из 42-х учеников 10 или 11 были евреи.

– Ну, у меня, может, тоже было много. Но во Львове эта тема не поднималась, когда я училась. Но я училась до третьего класса во Львове. И это мои лучшие годы.

– В какой школе ты в Киеве училась?

– В пяти. Меня, во-первых, выгнали из одной школы, потому что "дочери диссидента не место". Это на Подоле. Там, где был допрос, куда пришли как раз КГБшники. А я начала рассказывать... Я имела неосторожность... Поскольку папа заказывал посылки у общины, у него денег не было... И всем родственникам раз в полгода, когда кто-то в эмиграции находился, передавали посылки. Мама отказалась от алиментов. И поэтому мы жили в гостиного типа комнате, которую она еле выбила. Ей не хотели давать. Спасибо, кто-то из хора Веревки, кто был в парткоме, кто ее любил, сказал: "Нет, давайте ей дадим". И нам дали эту на Малышко.

– На левом берегу. Да?

– Да, на левом берегу. Восемь метров. Мама спала на полу, а у меня под 40 ºC температура. Мы заселились – пустая вообще. Панцерная сетка одна – и на кирпичах ее подняли. А вот сидячая ванна... Мы были счастливы. Мама подписала документы, что она разрешает ему уехать, отказавшись от всех алиментов на меня. А это была трехкомнатная кооперативная квартира. И мама, конечно, намучилась страшно. И папа присылал посылки раз в полгода. Как правило, там были либо джинсы большие, какие-то вещички детские, чтобы родственники могли продавать, покрывало, чтобы родственники могли продать и жить на это. И мне иногда перепадало: папа мне очень красивые ученические пеналы присылал. И вот я в школу приперлась, и с открыткой, где папа, значит, стоит на "Поалимбанк". И только в Израиле сейчас поняла...

– Что это такое.

– Да. Счет по страховке там же. И вот он стоит: "Мой банк". Я, маленькая, думаю: "Папа уехал, и у него свой банк. Папа богатый". И я стала обижаться.

– "Почему только джинсы?"

– Во-первых, дешевые. И мне ничего не доставалось. Это же надо было жить на это. И это, извините, раз в полгода. "Мне дубленку бы. Да что мне эти открытки!" У меня до сих пор все его открытки сохранились, письма. "Ты не понимаешь, какое счастье – ходить и видеть русские березки..." А я ненавидела эти березки. Они ведут к школе. Это же кошмар. И мне, значит, надо ходить через маленькую аллейку. И папа мне про березки... "Какие березки? Джинсы давай. Где жвачка?" Это я где-то четвертый-пятый класс. И я принесла этот пенал. Он такой красивый... Там какая-то мимимишная картинка, розовый, так открывается, и там карандашики... А у нас же тотальный дефицит. Пришли... Зашла директриса, забрала пенал. Сказала: "После школы". Она спрятала в сейфе. Пришла мама. "Вот она носит". Чуть ли не диссидентскую литературу. И отдали пенал. Потом пришли ФСБшники: "А что ваш папа вывез?" Оказывается, меня допрашивать не имели права.

– Ребенка, конечно.

– Да. Я была в седьмом классе. И потом эта директриса, сука конченая... Ей, конечно, царство небесное, ее уже нет. Но она говорила: "Артистка – это проститутка". То есть о моей маме. Она была коммуняка.

– В твоем присутствии?

– Сука, коммуняка была. И она все время: "Забирайте ее из школы. Куда? Дочь диссидента, у вас профессия..." Она не произносила слово "проститутка", но я уже понимала. Это же Подол. Чтобы я не знала слова "проститутка"... Мы с детства, с шести лет, матом уже ругались. И вот мама меня забрала, перевела в другую школу. Но что-то у меня как-то клеилось, не клеилось... Там я журнал сожгла в одной школе... Кстати, только в Киеве это было – когда журнал классный переворачиваешь – и у меня зачеркнуто "русская" и написано "жидовка".

– Да? В журнале?

– Поэтому когда я переехала в Россию, слово "жид" исчезло. Его не было в употреблении. И меня это очень удивляло первое время. Поэтому если говорить об отношениях, они всегда были... Всегда запах какой-то был.

– Да, на бытовом уровне – безусловно. Мало того...

– Рыба-то всегда гниет...

– Мало того, мы же помним о существовании процентных норм при приеме в институты, что евреев не брали, как правило, в высшие учебные заведения и так далее.

– Я помню. У нас был один академик [Мстислав] Келдыш, которым все гордились: "Вот еврей в правительстве".

– Но он не еврей был.

– А он оказался не еврей. Но все считали, что один есть – и то хорошо. Поэтому ты понимаешь, что касательно национального вопроса...

– Это же анекдот есть, когда на съезде Компартии Советского Союза сидит доярка и председатель колхоза, и она говорит: "Мыкола, покажи, где Келдыш". Говорит: "Придем в номер – я тебе покажу".

– Так вот, понимаешь, я все равно уверена, что если бы не какие-то договоренности взрослых дядек, то ничего бы этого не было. Это бизнес.

– Хорошо. Я не спорю сейчас.

– И вообще мне кажется, что перенаселение планеты. Даже та истерия, которая сейчас творится с коронавирусом... Мы сейчас находимся в Германии. Ты видел кого-нибудь в масках?

– Нет.

– И на концертах я не вижу. Люди ходят. И я специально еще говорю: "Давайте я вас поцелую. У меня прививка".

– В аэропортах никого не проверяют.

– Не проверяют никого.

– Корона есть – вируса нет.

– Да. Так в этом и вся беда: что что-то запускается...

– Бизнес.

– Я тоже думаю, бизнес.

– Хорошо. Вот ты говорила о Донбассе. На Донбассе была развязана жесточайшая война с убийствами... Ты же была во Львове, когда хоронили Кузьму.

– Да.

– Ты же наверняка видела могилы пацанов молодых...

– Видела. Которые как раз погибли в котле.

– Которые погибли на своей, замечу, территории, защищая свою, замечу, страну. Молодые ребята. Они же погибли не просто потому, что так случилось, а потому что, опять-таки, Россия пришла и развязала это все. Ведь оружие военторги не продают, которое там было. Наемники пришли, вооруженные люди-россияне. Их брали в плен, показывали паспорта, военные билеты, фамилии известны. Они в тюрьмах сидели. Их меняют сейчас. Ты же понимаешь? Может, ты не хочешь об этом думать, но ты должна же понимать, что это вина России?

– Дима, нет, я не хочу думать, что это вина России. Я думаю, что вина всегда лежит, как при любом разводе, на двух сторонах.

– Скажи: если бы Украина пришла в Россию, это была бы вина Украины? Если бы украинские войска появились на Кубани и сказали: "Это наша территория..." Они же там не появились.

– А чем отличается один правитель от другого вообще в мире? Вот чем отличается правитель Германии, который довел ее до кризиса?

– Я тебе скажу. Ты знаешь, у меня есть ощущение, что [президент Украины Владимир] Зеленский от [президента РФ Владимира] Путина очень сильно отличается в лучшую сторону.

– Чувством юмора?

– Чистотой.

– Хорошо, чистота... Любой президент...

– Я говорю "пока". Я же не сказал, что через год так будет. Может, через год он станет таким, как Путин. Я не знаю. Но на сегодняшний день у меня есть убеждение, что, во-первых, он не ворует, во-вторых, он чистый мальчик, который просто хочет добра своей стране. Вот честно.

– Я вообще уверена, что у власти невозможно быть честным и чистым. Всегда есть какие-то структуры, которые будут рядом с властью, и ты обязан будешь так или иначе совершать какие-то компромиссы, которые сто процентов не понравятся населению. Население вообще всегда хочет все и сразу, как и я бы хотела. И ждать, пока один президент сделает что-то для блага народа... Я далека от этих иллюзий. Я вообще не знаю ни одного президента в мире, который бы любил свой народ. Вот я ни одного не знаю.

– Как? Разве Путин не любит свой народ?

– Понимаешь, я боюсь, что эта любовь такая... Как тебе сказать? Когда долго живешь с одним народом, как с одной женой, как-то уже нюансы не замечаешь.

– Лола, скажи мне... Ты говоришь, что виноваты обе стороны.

– Конечно. Я говорю о политических сторонах.

– В том, что Россия пришла и забрала Крым, и развязала бойню на Донбассе, Украина тоже виновата?

– А я не знаю, что это Россия сделала. Вот честно, у меня нет таких сведений. Потому что люди, живущие на Донбассе, говорят... Я задавала вопрос: "Вы хотите вернуться?" Они говорят: "Нет. После того зверства, которое мы видели, – нет. Мы хотим только в Россию". Это же говорят обычные люди. Мне, которая не политик, я не имею влияния, веса...

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Люди, которые на Донбассе воюют сейчас против Украины, – где они берут оружие?

– А разве сейчас идет война?

– Конечно.

– Вот я про нее не знаю.

– Конечно. То есть стоят на границе... На Донбассе разделение есть. С одной стороны стоит украинская армия, с другой стороны стоит два корпуса так называемых "ДНР" и "ЛНР", где по 15 тысяч человек, штыков. Вот скажи: чем они воюют? Откуда у них танки? Откуда "Буки", тяжелое вооружение?

– Ты можешь задать этот вопрос политикам, которые реально...

– Я тебя подвожу к мысли.

– Вот я проехала – я не увидела военных. 

– Ну, ты здесь тоже ездишь по дорогам – ты не видишь.

– Но я увидела милицию, которая просто следит за порядком. Я не проходила военные кордоны, я не видела пушки, я не видела снайперов. То есть снайперов я могла и не видеть, допустим, но я не президент, меня не надо охранять.

– То есть этих ребят, чьи могилы ты видела во Львове, – их убили такие же украинцы?

– Смотри. Я, например, не знаю... Я тебе расскажу почему. Когда похоронили Кузю, часть кладбища – она под склепы, фамильные склепы. И я случайно забрела на ту сторону, которая была свежая. И одинаковые могилы совершенно...

– И флаги.

– Ни одного.

– В Киеве флаги на Берковцах.

– Нет. Это кладбище маленькое подо Львовом. Могилы свеженькие насыпаны. Я просто удивилась, насколько они одинаковые, как много их, и по возрасту 18-19 лет. Там не написано, где погибли, но я понимала в свете происходящего, что эти люди погибли именно здесь в 18-19 лет. Это ужас. Ты знаешь, я это говорила раньше, но почему-то и Украина мою эту фразу – про могилы, которые я видела, – вырезала.

– Мы не вырежем ничего.

– Ты не вырежешь. А могилы-то давно уже. Кстати, тогда еще никакой такой сильной огласки этого конфликта не было. Поэтому кто первый пришел... Если бы я была политиком, если бы я действительно...

– Лолочка, ну как, "кто первый"? Они же погибли у себя, на своей территории. 13 тысяч человек, Лола. 13 тысяч у себя дома, защищая свою землю, погибли от рук российских наемников и российского оружия. Ну как?

– На могилах ничего не написано. Даже где они погибли.

– А если бы было написано, ты бы поверила?

– Ты знаешь, наверное, стоило бы написать, что эти люди погибли при таких-то обстоятельствах. А знаешь, как это выглядело? Как брошенное кладбище. Не в смысле эстетики брошенное, а в смысле: вот закопали столько-то – и все молчат. Но если это так, тогда Украина должна вовсю им эти могилы показывать и говорить об этом. Но почему-то прошло очень много времени – Кузи уже сколько с нами нет – никто об этих могилах не говорил.

– Об этих могилах Украина говорит постоянно. Просто в России этого не показывают. Это можно посмотреть только в интернете.

– Я говорила, на Украине... Ну да, я очевидец могил, но я не очевидец событий. Я очевидец того, что я сказала: когда я проезжала после концертов Донбасс, ничего, кроме убитого асфальта. абсолютно убитого... И когда ты въезжаешь на территорию уже ближе к Ростову, асфальтная дорога. Мы приезжали ночью автобусом. Никаких сопровождений, автоматчиков, военных – никого не было. Наш автобус, аппаратура, музыканты. Проехали – все. Но ощущение жуткое. Потому что ты общаешься с людьми, которые пережили столько, что тебе за жизнь не пережить. Но вот они не говорили, кто развязал. Но они сказали, что они назад в Украину не хотят. Никого завербованных рядом со мной не было. Потому что это тетки, которые меня любили.

– То, что они сказали, что назад не хотят, – я верю. Знаешь почему? Потому что из Донбасса выехало 1.5–2 миллиона человек. Уехало. Как правило, лучших людей, которые умели работать руками и головой. Они не смогли находиться в этом безумии. Там сегодня остались люди, которые не хотят уезжать из родной земли, потому что это родная земля. Я их понимаю. И там сегодня остались люди, которые любят "русский мир", как Путин назвал его, которые, может, этнически русские и которые считают, что "да, тут должна быть Россия". И конечно, они хотят, чтобы там была Россия. Более того...

– Но они это хотят после того ужаса, который они пережили.

– В Крыму всегда хотели. В Севастополе – так точно всегда хотели, чтобы была Россия. Я об этом знаю. Я об этом говорю у нас дома.

– Да, я слышала, что ты говоришь. И хорошо. Севастополь – город русских моряков. Поэтому ты сам говорил про Лужкова, который строил там дома.

– Конечно. А наши не строили. Наши только крали.

– Ну и что? Люди ищут, где лучше и где спокойнее. Люди не хотят воевать. Это больная психика хочет воевать. Больной везде найдет пистолет, автомат, гранату.

– Сейчас ты права. Люди ищут там, где им лучше.

– Да. А уроды ищут оружие.

– Но если ты живешь в украинском Крыму, а хочешь жить в "русском мире", подыми свою жопу – и переедь в "русский мир". Не тяни территорию за собой, она не твоя.

– Если люди этнически русские... Хорошо. Тогда мы с тобой, допустим, с еврейскими корнями, всю жизнь прожив на Западной Украине, в Киеве...

– Лола, я Киев обожаю, Украину обожаю. Это моя страна.

– Тогда выясняется, что мы жиды и должны только вот... Понимаешь? "Езжайте к себе в Израиль", – говорят.

– Мы, может, и жиды, но я, например, в Украине дома, это моя страна.

– Правильно. Это дома. А у меня вообще три дома на сегодняшний день. Четыре.

– Ты богаче меня в четыре раза.

– Я космополит. Для меня Украина – мой дом, Россия – мой дом, Болгария – мой дом, потому что я люблю эту глушь. И Израиль – еще один мой дом, потому что у меня второе гражданство.

– У тебя там банк: "Поалим", – оставшийся по наследству от отца, да. (Смеются).

– У меня страховка. Ты понимаешь, в чем дело? Чтобы говорить о таких вещах... Вообще любое слово, сказанное в эфире, – это провокация кого-то на что-то. Как меня использовали? Просто: я работаю корпоратив за границей. Не буду называть, у кого и что. Потом выясняется, что мой запрет на въезд был выдан одним из гостей. Я спросила: "Господи, твою мать, меня-то за что?" Я не член какой-то партии, я не ездила ни с какими поддерживающими... Это не в моем характере. Я не люблю вообще никакие мероприятия, которые меня будут обязывать кого-то любить. Я вообще не люблю бояться. Поэтому любая власть – у меня всегда слово... Послать подальше.

Запрет на въезд мне в Украину был заказом. Мне сказали: "С вами – громко"

– Сказать, почему не пустили в Украину?

– Мне дословно сказали: "С вами – громко. С другими – не громко. А тут мы знали, что будет громко". Вот и все. Я-то чего?

– Я тебе скажу.

– Я и в Кремле-то не была ни разу, кроме концертного зала.

– Хочешь, я тебе объясню? Я это объяснил Кларе Новиковой, кстати. Мы с ней разговаривали – она спрашивает: "Почему меня не пускают в Украину?" Смотри. Крым – это украинская территория. Ты можешь не согласиться. Я уважаю твое мнение. Но мы же нормально говорим.

– Для меня это территория людей прежде всего.

– Понял. Крым – это украинская территория. И когда человек приезжает в украинский Крым, пусть он сегодня даже де-факто российский, но он де-юре украинский – когда человек приезжает в украинский Крым, не проходя украинскую таможню и границу, он попадает на украинскую территорию незаконно. Вот и вся история.

– Хочешь, я тебе расскажу другое?

– Если бы ты с Херсонской области заехала, было бы иначе все.

– Вот сейчас я буду через жопу летать! Они, сука, деньги гребут лопатой и миллиардами, а я, твою мать, всю жизнь летала из Москвы прямым самолетом. Украина была и Крым был украинским.

– Ты по-своему права. 

– Сейчас президент сказал... Ребята, слушайте, вы тут разбирайтесь, твою мать. Меня, главное, не убивайте. Я поехала на гастроли. Я семью кормлю.

– Ты по-своему права, но с точки зрения законов государства Украина ты не права. Поэтому государство тебе сказало: "Лолита, раз ты заехала в обход государства, мы тебя не пустим". То есть это единственная причина. Так все.

– Мне рассказали эту причину. Я тебе рассказала. Мне сказали с глазу на глаз: "С вами – громко". Это был заказ.

– Хорошо.

– Хорошо. Я тебе скажу. Часть моих друзей... У всех родственные связи, люди привыкли отдыхать. Чтобы не иметь геморроя, поехали через Херсонскую область.

– Да.

– Их не пустили. Не были они нигде, ничем не запятнаны, никто политикой не занимался.

– Честно говорю: не знаю.

– Да, у меня друзья. И еще, знаешь, в отстойнике люди сидели и мне звонили: "Твою мать, я сижу уже..."

– Наш один друг, Лола, звезда вообще российской эстрады, говорит мне: "Что мне делать?" Я тебе скажу его фамилию после программы. Говорит: "Что мне делать? У меня в Крыму недвижимость. И я хочу приезжать в Киев и Украину, и в Харьков, и в Одессу, и во Львов. Как мне так поступить? Я хочу проведать свою недвижимость". Я ему говорю: "Смотри. Садись через Херсон – и едь в Крым". – "Я что, с ума сошел?" – "Ты иначе не заедешь больше в Украину". Он сел – поехал через Херсон. Заехал в Крым – и вернулся. Он ездит без проблем. Это очень громкое имя.

– Он завербован.

– Моссадом.

– Он завербован абсолютно. Потому что мои друзья не имеют отношения ни к шоу-бизнесу, ни к политике. Просто потому что у кого-то там из друзей свадьба, кто-то, там, привык вообще просто тусить летом... Не пустили. Реально не пустили. И ни один из них не запятнан, не завербован неизвестными.

– Я могу в это поверить. Могу. Потому что я знаю случаи, когда не пускают по неопределенным причинам. Просто не пускают. Я это знаю.

– Поэтому я считаю, что это в данном случае... Надо до мышей дотр...хаться. Вы между собой, политики, разбирайтесь. Какого вы людей раком поставили? Жрать скоро будет нечего, продукты все искусственные, рак у детей – как не знаю что, аллергии – как не знаю что... Твою мать, нечем заняться больше? Значит, население должно жить отдельной половой жизнью, эти будут между собой делить миллиарды... Если бы кто-то из сторон не зарабатывал, уже бы прекратили эту войну.

– Ты Путина когда-нибудь видела?

– Живьем – никогда.

– Ты знаешь, у меня к тебе есть предложение: если ты увидишь его живьем...

– Таких, как я, не пускают в космонавты.

– "Таких не берут в космонавты..." Нет, тебя пустят. Если ты его увидишь живьем, подойди к нему и скажи: "Дядя Вова, вы не хотите отрулить назад?" 

– А давай ты подойдешь. Зачем я? Знаешь, как детей учат? "Девочка, пойдем, я тебе конфетку дам". Ты сейчас вот этим и занимаешься.

– Я очень хочу с дядей Вовой поговорить. Я, мало того, сказал на нашем телевидении – и это пошло везде по YouTube: я бы $50 тыс. дал, чтобы с дядей Вовой сделать интервью.

– Кому бы дал?

– Ну, дяде Вове. Может, он бы отдал детям, которые раком болеют, как ты говоришь.

– Раком болеют во всем мире одинаково. Из-за экологии.

– Я готов $50 тыс. Владимиру Владимировичу дать за право интервью. Я это сказал уже.

– Я что, пресс-секретарь его?

– А ты же мне сказала, что "скажи ты ему". Я готов ему это сказать.

– А я при чем здесь?

– Ты говоришь: "Скажи". Я готов.

– Дима, честное слово... Есть вещи, которые на моем уровне даже обсуждать не стоит. Потому что это все равно, что в никуда. Я не могу себя назвать космополитом. И, честно, благодарна хорошему образованию, данному при коммунистах, что я вышла хотя бы с одной фразой из совершенно не нужного предмета типа политэкономии. Зачем она на режиссуре, непонятно, но тем не менее: "Жить в обществе и быть свободным невозможно". Я долго думала, что это возможно: не вмешиваться, не высказывать мнение. Но я тебе честно скажу: когда я поняла, что во многих вещах я подвергаюсь манипуляции – и в результате моего мнения у меня нет, я свой рот, честно, закрыла. Потому что когда я не понимаю предмет, я не могу рассуждать. Вот я честно рассказала, что я видела. Вот была на Донбассе. Подтверждение – мой Instagram. Там видно, как люди плачут. Да, вот я видела могилы, у которых, кстати, никаких мемориальных досок, никаких цветов – просто тихо захороненные люди, о которых молчат...

– Ты знаешь, сколько в России могил?

– Вот. Я их тоже не видела. Здесь я хоронила близкого друга, которого обожаю и люблю. Это большая трагедия – человеческая, музыкальная...

– Хороший парень был.

– Он потрясающий. Он, кстати, тоже ни на какие провокации не поддавался. Он имел свое мнение.

– Да, абсолютно.

– Поэтому мы все и не переставали дружить: потому что мы очень четко понимаем, что это манипуляции сознанием и чем угодно. Ты стоишь на своей позиции, но еще раз говорю: ты занимаешься журналистикой политической.

– Нет, абсолютно.

– Я видела все твои интервью.

– Я говорю от себя. Я никого не представляю.

– Ты подкован, ты знаешь все это. Я не знаю ни про Беловежскую... Ты мне сказал, в каком году, – оно у меня уже вылетело. Потому что, честно, мне нужно думать о том, как в это время – коронавирус, не коронавирус – у меня люди получают зарплату, мне нужно продолжать деятельность, продолжать развиваться. Нужно кормить. За меня государство думать не будет: ни одно, ни второе, ни третье.

– Я предлагаю закончить разговор по Донбассу. Последний вопрос. Слушай, я вспомнил... Ты помнишь [певца] Юрия Иосифовича Богатикова?

– Да.

– Как мы несколько лет подряд праздники делали, помнишь? Какой он классный был...

– И вообще все это было вместе.

– Ты помнишь его знаменитую песню "Давно не бывал я в Донбассе. Тянуло в родные края"? Я, кстати, не был шесть или семь лет уже. С удовольствием бы туда поехал – в украинский, естественно, Донбасс. Но не об этом я сейчас. Скажи, вот ты была на Донбассе, на той, оккупированной пока, части. Ты с концертами поехала платными или это были бесплатные концерты, которые благотворительные?

– Для людей бесплатные. Я получила зарплату.

– Но кто-то тебя повез. Люди какие-то везли тебя.

– Есть организаторы, которые делают все. Там это посвящено каким-то определенным праздникам, общим праздникам – 8 Марта... То есть каким-то неполитическим праздникам.

– Я тебя цитирую. После концертов ты написала: "Когда это исчезнет, как страшный сон, – свои по своим? Только люди с больной психикой способны получать от этого удовольствие. Когда будет мир? Кому задать этот вопрос?"

– Да. Кому?

– Ты понимаешь – только честно, – что это зависит только от одного человека: от Владимира Путина?

– Нет, я не уверена. Я уверена, что это со всех сторон.

– От Зеленского зависит?

– Зеленский – вновь прибывший на эту должность.

– Хорошо. Вот сегодня есть Путин и есть Зеленский. От кого зависит решение прекратить бойню?

– От двоих. От мирных переговоров.

– То есть Зеленский должен уступить Крым и Донбасс?

– Я думаю, что люди должны со всеми юридическими подоплеками сидеть и находить общий язык. Без других людей, без стран, у каждой из которых все равно свой интерес. Понимаешь, политика так устроена и она настолько мерзкая... Я привожу свой пример – Болгарии. Нищая страна, но она мне нравится, потому что там экология.

– Теплая страна. Она по-человечески теплая. Правда?

– Они ненавидят русских.

– Почему?

– Они воевали на стороне фашистов.

– Почему весь мир, сука, русских ненавидит? А кто любит русских?

– Они воевали на стороне фашистов. Многие любят.

– Да болгары любили русских больше всех вообще. Уже и они их ненавидят.

– Нет! Они ненавидели еще во время войны. И у них было свое сопротивление, и там фашисты тоже бесчинствовали.

– Ближе, чем Болгария, к Советскому Союзу не было никого. Это были наши братушки.

– Так называл их "старший брат". Это мы считали. Мы выросли в мире.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Можно тебе задать вопрос?

– Да. А сейчас я тебе могу сказать: я знаю, как они не любят русских.

– Русских хоть где-то в мире любят? Скажи честно.

– Любят. Любят и уважают культуру.

– Где? Где любят русских?

– Ты знаешь, я не видела...

– Я не говорю "народ" – я говорю "российское руководство".

– Я понятия не имею. У меня что, на уровне политических деятелей встречи? У меня встречи со зрителем, который со мной разговаривает.

– Где любят русских? Скажи. Назови страну.

– В Австралии любят, в Америке любят.

– В Америке любят?

– Да, любят.

– Понял. Уже дожились до того, что в Болгарии не любят. Болгария – ближе не было никого.

– Болгария не любила никогда. Я это поняла не так давно. Потому что для меня открытием был, например, блошиный рынок, где ты заходишь – и большая часть продается свастики, треугольники, письма деятелей СС семьям, альбомы, которые посвящены... Я не знала, что Hugo Boss его одевал. Альбомы, выпущенные ко Дню рождения [Адольфа] Гитлера, – это дико раритетные альбомы. У меня рука не поднялась его купить. Хотя это раритетная книга, издание... Но я не могла. Я развернула, я посмотрела. Я не смогла.

– Я Hugo Boss не покупаю вообще по причине того, что он Гитлера одевал.

– Я не знала, что Hugo Boss, например... Понятно? Прошло столько времени, и другие люди... И "Виллерой" (Villeroy & Boch. – "ГОРДОН") посуда тоже.

– Да-да.

– Поэтому в Израиле ее не любят. Я эти вещи, например, не знала. Но это предметы роскоши, о которых мне говорили. Война – это концлагеря, это смерть, это голод, это вши – это все, что угодно. А вот здесь я тебе скажу другое: в Болгарии есть уже надписи: "Русским не продаем". Вот дом продается, и написано "русским не продаем". Я сейчас не говорю про всех. Нет, конечно. Ты когда заходишь как турист, люди рады, потому что это бизнес. Но не все. И когда ты сталкиваешься... Вот я построила дом – и я могу сказать, что я начала немножко понимать.

– Лола...

– Да при чем здесь это? Они воевали на стороне фашистов.

– Лола, потому что Россия, сука, везде лезет: в Украину лезет, в Грузию лезет, в Молдову...

– Россия хотела построить газопровод...

– В Молдову лезет. В Сирию, сука, лезет, в Ливию лезет – везде лезет. Сиди занимайся собой, занимайся Россией. У вас хренотень творится. Москва – блеск, супер, но в Тамбовскую область... Ты знаешь, что в Тамбовской области?

– Я не знаю. В Болгарию никто не лезет. Наоборот, ей хотели газопровод построить. Правильно?

– Там столько влияния, в Болгарии... А в Сербии что творят, а в Черногории правительство чуть не сменили...

– Вот честно, я про это не знаю. Я знаю про Болгарию. Опять-таки, давай спрашивать меня про то, что я знаю, чему я являюсь очевидцем.

– "Хороша страна Болгария", как пели раньше.

– Поэтому я тебе говорю, что я это увидела на себе и на многих. Когда мы сталкиваемся с проживанием, когда есть там какая-то недвижимость – вот тут ты можешь ощутить на себе. Во-первых, желание бесконечное тебя отыметь экономически. Да, есть "русским не продаем". Есть такие дома. А остальное – желание отыметь. Понимаешь?

– Понимаю.

– А вот тут я очень прямо делаю так. И вывешиваю еще флаг.

– Я говорю с тобой не только как с красивой женщиной, это не так интересно – я говорю с тобой как с умной женщиной.

– Я не умная.

– Ты умная, не прикалывайся. Я тебя знаю много лет.

– Я не умная. Была бы я умная – я была бы уже при каких-нибудь регалиях... Не в смысле регалий, я противник званий. Я имею в виду, как-нибудь так: я не херачила бы в своем бизнесе в 56 лет, наматывая...

– Была бы женой миллиардера.

– Нет. Жена миллиардера – это не моя история. Я должна сама зарабатывать.

– Ты бы сама была миллиардером.

– Да. Но просто если бы я была умная, я бы уже понимала, там, в бизнесе, я была бы...

– Хорошо. Пококетничали – все. Не умная, хорошо.

– Я была бы дипломатичнее. А я не дипломат.

– Лола, я в детстве себе задавал вопрос... Вот страна Германия, мы сейчас здесь находимся. Я езжу по улицам и задаю тоже этот же вопрос: как такая культурная, цивилизованная нация – нация Шиллера, Гете, Ницше, Бетховена – как она могла при Гитлере лечь под эту "коричневую чуму", под эту идеологию фашизма? Что с ними произошло? И я понимаю: их оболванили посредством геббельсовской пропаганды. Я задаю тебе вопрос. Ты наверняка не можешь не видеть, что все эти шесть лет с 2014 года каждый божий день в прайм-тайм на всех, сука, федеральных российских каналах тема Украины. В России проблем не осталось. В России все класс. Украина – "фашисты", "бандеровцы", "хунта", "сволочи" и так далее. Вот скажи, пожалуйста, тебе не противны российские федеральные каналы? Тот же, бл...дь, негодяй, подонок [Владимир] Соловьев – которые каждый день издеваются над твоей Родиной?

– Давай я тебе скажу так. Я приехала в Германию, и здесь мне тоже люди, которые живут, рассказывают, что в Бундестаг уже прошли фашисты – люди, проповедующие фашистскую эстетику, будем говорить так. Что касается федеральных каналов – я их не смотрю. Что касается Соловьева... Знаешь, когда с человеком общаешься лично... Я ведь со многим тоже могу быть не согласна из того, что ты говоришь, но это не изменяет моего человеческого отношения к тебе и того, что связывает. И твои слова про Иосифа Давыдовича Кобзона, которого начали гнобить...

– Я его люблю, я не скрываю.

– Да. Когда вот начался конфликт, Кобзон, который уже в преклонном возрасте, больной раком, – и его за все хорошее не пускают. Но ты встал на его защиту. Так вот я тебе могу сказать и про Соловьева такую вещь. Когда ты общаешься с человеком лично...

– Он обаятельный.

– Ты не говоришь с ним про эти вещи. Я не смотрю телевизор приблизительно уже года три. Когда я поняла, что это действует на мою психику... Мама смотрит украинские каналы. С мамой невозможно говорить. В семье одно время были конфликты. Потому что мама все время... "Мама, стоп. Мама, стоп! Мама, вот 280 каналов я проплачиваю из Москвы: National Geographic, "В мире животных", "Рыболов-спортсмен". Мама, только не смотри. Кино, премьера, голливудские, "Оскары"... Мама, пожалуйста, все, тему закрыли". А мама смотрит украинские каналы. И нервная система возбуждается. Я говорю: "Мы эту тему закрыли. Давайте ничего этого не обсуждать".

– То есть что такое телевизионная пропаганда, ты понимаешь.

– Она везде одинаковая. И в Америке такая же.

– Но тебе не кажется странным, когда шесть лет только Украина, только Украина?

– Я не считала, честно говоря.

– Шесть лет. 

– Я не смотрю, потому что...

– Я смотрю.

– Это твоя профессия.

– Да я рыгать хочу, но я смотрю. Рыгаю – и смотрю дальше.

– Если бы люди перестали смотреть телевизор, то было бы, наверное, проще. Если бы они стали в большей массе опять читать книги, заниматься образованием... Ведь самая главная проблема, которая произошла, – убили образование. То, что при коммунистах было нормой и считалось, что если ты не учишься, если ты не стремишься получить знания, поступить в институт... Да, тебе нужно было быть членом партии, иначе у тебя, там, диссертация не получится или еще что-нибудь такое, но люди рвали. Поэтому диссидентство было интеллигентнейшим, высокоинтеллектуальным. Поэтому... Но вопрос в том, что когда диссиденты начали возвращаться, нажив даже немалые средства за границей талантом и умом, и тиражами, их власть купила.

– Да.

– И эти люди, о которых говорили на кухне... Но это же был такой интеллект...

– Ну не все. [Владимира] Буковского власть не купила, смотри.

– Кого-то не купили.

– Были люди, которых не купили.

– Неважно. Да, есть же примеры. Люди все равно помнят и они ассоциируют. Но с другой стороны, мое поколение и твое поколение – это поколение приверженцев образования. Дальше идет пробел с какого-то определенного времени. И когда всем объяснили, что образование – не главное, "на фига тебе институт?", потом оно стало платное. Оно стало платным, и не все могут себе это позволить. Далеко не все. А те, кто позволяют, – они могут сразу купить себе диплом. Отсюда идет вся беда. Вот почему я... Хочешь, я скажу тебе честно?

– Очень.

– Я очень понимаю это время как апокалипсис, как конец света, описанный в Библии. Я считаю, что это конец. И вот, ты знаешь, есть люди, которые – митинги, площади – это их стезя. А я убрала из программы весь намек... У меня были монологи, которые вполне можно было назвать политическими. Смешные, ядовитые. Я убрала все. Где бы и теперь ни была. Я все убрала. Эти люди – у них психика болит, у них все болит от этого. Дайте им успокоиться. Никто не дает. Не смотрите телевизор.

– Ты знаешь, ты только что говорила об этих людях – диссидентах и прочих светочах мысли. Один из светочей мне говорит: "Ну вот вы говорите, что в Киеве все нормально, а как же быть с факельными шествиями? Как же быть с тем, что люди идут и зигуют по улицам Киева?" Я ему говорю: "Скажите... Вы такой умный человек... Вы понимаете, что это все делается под камеры российского телевидения с помощью российской агентуры? И что многие лидеры украинских националистов являются агентами российских спецслужб?"

– Я слышала у тебя это в интервью. Но ты сказал, что тоже скажешь ведущему за кулисами. Я даже спрашивать не буду, кто это.

– Я сам тебе потом скажу.

– Лучше бы я в подъезд не зашла... У меня в жопе вода не держится. Зачем мне знать агентуру?

– Я три с половиной месяца перед выборами ходил с охраной группы "Альфа". Меня 20 человек охраняло.

– Потому что ты занимаешься политикой.

– Потому что я говорил об этом. Понимаешь? Потому что там Россия. Но я сейчас не об этом.

– А я не верю в то, что... Знаешь, почему не верю? Потому что любой полицейский, если в государстве нет этой темы, фашизма... Любая полицейская команда сделает ручки назад, дубиночкой – автозак и дубиночку поглубже.

– А если те, кто должны крутить, тоже из той же конторы, что делать?

– Я вот...

– Но я не об этом.

– А я – знаешь о чем? Я знаешь, что вспомнила? Мне было шесть лет. Нижний Вал, 37. Нас очень много детей во дворе. И вот очень многие пережили войну, и мы еще находили какие-то каски, пробитые пулей, какие-то снаряды использованные. Там сараи стояли – многие еще с эвакуации не разбирали. Мы помогли им разобрать люстру хрустальную... Вот так были наши окна коммуналки и вот здесь балконы. Не помню, как его звали. У него была внучка, которая с нами гуляла. И вот наши бабушки сказали, что "вот этот был полицаем". Он был ровесник бабушки. У него была жена-еврейка. И он ее лично в Бабий Яр отвез на инвалидном кресле. И весь двор... Это был огромный колодец, огромнейший. Нижний Вал, 37. Он такой и есть. Или когда деревья были большими... Понимаешь? Мы не дружили с его внучкой.

– А его под белые рученьки никуда не отвели?

– Нет, он отсидел штрафбат. Он жил по соседству, его ненавидел весь двор. С ним не здоровались, не общались. И эта бедная девочка все время плакала. Она ни при чем. Она ровесница. Но "твой дедушка был фашистом". Для нас это было так серьезно... Я не могу понять. Если ты мне сейчас говоришь, что это агентура и все остальное... А я тебе скажу. Для меня есть понятие одно – больная психика или здоровая. Со здоровой психикой невозможно придумывать эти схемы. Я за экономические схемы. И хер с вами. Если у меня мозг так не работает, ну имейте меня уже – и все. Значит, я такая дура. Но дайте мне завод, дайте мне место, где я буду свои болты чинить – и все, или полы мыть – в чем я удобна. Я за экономические схемы. Всегда есть кто-то, кто умнее в этом смысле. А это... Это раковая опухоль, это нездоровая психика. И она может быть везде: на Украине, в России, в Германии, в Италии, в Болгарии – в любом государстве. Это уже не лечится. Поэтому то, что люди придумывают "зиг хайль!" и все остальное, и вот это под камеры... Понимаешь, если бы общество в целом было здорово, то, конечно, оно бы на это так не смотрело. Один-два раза п...здюлей – и никого нет на улице. Правильно?

– Да.

– А сейчас нету. А когда я была маленькая, то и мой отец бы вышел, и папы моих этих – и как наваляли бы... И вот эта рука бы уже торчала... Отсюда бы вышла!

– Я тебе скажу очень важную вещь. Когда Зеленский стал президентом Украины, меня попросили включиться по Skype в программу "Первого канала" "Пусть говорят".

– Я видела.

– Нет, не "Пусть говорят"... Артем Шейнин, "Время покажет". И я сказал очень важную вещь: "Сегодняшний день означает крах всей российской пропаганды. Потому что..."

– Почему только российской?

– "...потому что в фашистской, бандеровской Украине, как говорите вы, в которой правит хунта, президентом стал еврей Владимир Зеленский, которого избрало 73% населения. При этом действующий премьер-министр – еврей Владимир Гройсман, а лидер оппозиции – еврей [Вадим] Рабинович".

– У вас еще не убрали премьер-министра?

– Нет. Убирают скоро.

– А, то есть еврея будут все-таки менять...

– Нет. Того еврея уже убрали, но на момент избрания Зеленского президентом... Посмотри: эта фашистская, по мнению Соловьева, этого подонка... Это мое мнение, ты с ним можешь не согласиться. Скажи: "Ты не прав". Скажи мне. Я это приму.

– Я как взрослый человек понимаю, что каждый человек кормит свою семью. А дальше наступает личная ответственность...

– Да он сука. Пока он кормит свою семью, люди убивают друг друга. Ты понимаешь? Под воздействием его долбаной пропаганды.

– Ни ты, ни он не могут это остановить.

– Хорошо. Твое мнение – что он хороший человек и он кормит свою семью. Пусть кормит дальше.

– Послушай. Я просто говорю о том, что люди, которые не занимаются политикой... Ни ты, ни он не занимаются политикой.

– Пусть кормит. Все. Отпустим его грехи. Пусть кормит.

– У каждого своя личная ответственность. Не зависит это ни от тебя, ни от Соловьева – прекращение войны.

– Я хочу сейчас до тебя достучаться.

– А что до меня стучать? Я не политик. Что до меня стучать?

– Я хочу достучаться. В Украине, которая, по мнению пропаганды российской, является фашистско-бандеровской страной...

– Да не говорят так.

– Как? Посмотри Соловьева. Он говорит: "Вы нацисты! Вы фашисты!" Он кричит.

– Он это говорит конкретно кому-то.

– Да нет. Он говорит: "Украина – это нацистское государство". Да посмотри. Ну что ты!

– Я не слышала про то, что "Украина – нацистское государство".

– Лола, поверь мне на слово. Итак, в этой стране...

– Я должна посмотреть это реально.

– После нашей беседы ты посмотришь. В этой стране побеждает 73% голосов еврей Зеленский, действующий премьер-министр – еврей Гройсман, и лидер оппозиции – еврей Рабинович.

– Это получается Израиль, а не Украина.

– Охренеть. Понимаешь? Вот это "фашистская страна".

– При чем здесь одно к другому? При чем здесь то, что еврей победил на выборах? 

– Ну как? "Бандеровцы" же руководят.

– Скажи мне: фашиствующие элементы есть? Все-таки есть?

– Как в любой стране. И в России есть, и в Украине есть. Конечно.

– А до чего мы договорились? А 20 лет назад нельзя было представить такой ответ.

– Лола, за националистов проголосовал 1% на выборах.

– Когда-то в Германии – ты сам сказал – так же начиналось. Гитлера не принимала аристократия.

– У нас нет прецедентов для продолжения. В России националисты тоже есть, и это нормально. В Германии есть. Везде есть.

– Они есть везде.

– Просто некритическая масса.

– Пока некритическая масса. Вот меня это волнует. Понимаешь? То, что мы сейчас говорим о том, что это вдруг стало нормой – даже 1%. А через 10 лет их будет 5%, 7%, 10%. Мы идем к этому. Мы просто идем к этому. Потому что, понимаешь, от меня толку мало. Вот я тебе сказала: да, кто-то ходит на митинги, а я убрала всю политику из концертов. Потому что я как раз за здоровую психику и за то, чтобы люди... Чем меньше ты реагируешь, чем меньше ты отвечаешь вообще такими... Вот ты сейчас меня провоцируешь.

– Нет. Я задаю вопросы.

– Нет, ты меня провоцируешь.

– Ну нет. Задаю вопросы.

– Как профессиональный журналист, занимающийся политикой, ты меня провоцируешь. А я тебе сказала, что я не космополит, но в то же время я не приемлю все, что происходит. Поскольку я не аналитик, у меня другая работа. Я не могу к тебе сейчас апеллировать фактами, которые будут контрфактами.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Скажи, пожалуйста: за действия России против Украины, как сегодня россиянка, чувства жгучего стыда ты не испытываешь? Ну просто стыда, ну не жгучего.

– Хочешь, я тебе скажу честно?

– Да.

– Все, с кем я общаюсь, – глубоко интеллигентные люди – ни разу себя не противопоставили Украине. Те, с кем общаюсь на Украине по-прежнему, – никто не противопоставил себя россиянам. Поэтому в наших отношениях этот вопрос не возникал. Значит, то, что называется "пропагандой" и идет на любом телевидении... Когда меня еще пускали, я включила телевизор в гостиной. И, естественно, я всегда смотрю украинское телевидение. Все всегда говорили что в отношении шоу-бизнеса оно в этом смысле – по технологиям, по творчеству, по всему – классное. И всегда Россия, творческая Россия, уважала и любит. Я попала на какие-то передачи, связанные... В России, кстати, этого еще не было. Связанные с отрезанными головами, с траншеями, с изнасилованными беременными женщинами... И вот это... Я его выключила. Это было украинское телевидение. Оно ничем не отличалось от того, что ты сейчас рассказываешь мне. Так где тут истина? Еще раз говорю: если кто-то, выбрав такую профессию, древнейшую, так или иначе, – обладает ресурсом и вынужден обладать, и вынужден содержать свою семью и тоже жить хорошо, как все журналисты, занимающиеся политикой, бедствующих я не вижу, честно говоря, и каждый к какой-то политической силе адаптирован...

– Нет. Я – нет. Ни с одной.

– Если бы я понимала в политике, я бы сказала.

– Я на все силы чихать хотел.

– Я к тебе отношусь как к человеку, у которого была газета, мною любимая, который делал творческие вечера, который создал галерею портретов, которую и сейчас хочется пересматривать, потому что она чистая и в очень хорошем смысле наивность – та, которой нету сейчас ни в разговоре, ни в глазах. Это другая галерея портретов.

– Лола, смотри. Политиков презираю практически всех.

– Но ты занимаешься политикой.

– Нет.

– Да. Ну как, "нет", когда "да"?

– Я вообще говорю как абсолютно искренний человек, который имеет свою точку зрения. И мое финансовое состояние позволяет мне не сверять свою точку зрения ни с кем и ни от кого не зависеть.

– Не бывает такого.

– Клянусь тебе!

– Это чудеса. Потому что завтра придет какая-нибудь сволочь, которая, как ты говоришь, лапки поднимает, – и вот тут ты будешь делать выбор. Либо они скажут...

– Нет. Я уйду. Из профессии уйду.

– Тебе уже есть на что уйти.

– Так мне изначально было. Поэтому я и могу быть незаангажированным и говорить...

– Я не верю в неангажированность всего, что показывается.

– Клянусь тебе.

– Это условия игры страны любой.

– Нет. Полная незаангажированность. Полная. При Порошенко я говорил, что ненавижу Порошенко. Ненавижу. И сделал много для того, чтобы Зеленский выиграл. Потому что не хотел, чтобы Порошенко был еще раз. Потому что Порошенко и Путин – друзья.

– Подожди. Чтобы выиграть любые выборы, нужны ресурсы финансовые. Никакое телевидение особо... Да, оно какой-то процент даст...

– Я тебе что-то сейчас скажу – ты будешь смеяться. Я поддерживал на выборах в первом туре кандидата Игоря Петровича Смешко.

– Благодаря тебе я узнала об этом человеке, который мне безумно симпатичен, из-за интервью с тобой.

– Я обожаю его. И ты знаешь, я говорил с [бизнесменом Игорем] Коломойским... Это я никому не рассказывал. Я говорю: "Слушайте, у Смешко было 1.8 миллиона гривен. Он потратил всего. Это беспрецедентный факт. Он набрал 6%". И Коломойский говорит: "Зеленский вообще ничего не потратил. Он заработал". Я говорю: "А как Зеленский заработал?" – "Концерты". Предвыборные концерты кандидата в президенты Зеленского позволили ему еще заработать деньги. Понимаешь? Вот что такое украинская политика.

– Я думаю, что это мировая политика.

– Ну все тратят, а Зеленский заработал. Ты понимаешь, как интересно? Беспрецедентный факт.

– Ты знаешь, мне тоже очень хочется верить в то, что есть какой-то абсолют...

– Лола, Украина – другая история, смотри. Другая история совершенно. Куча независимых людей.

– Человечество идет только по определенному пути развития, который описан. Римская империя погибла так или иначе. Все, к чему мы приходим, – это Римская империя. Она со всех сторон.

– Согласен.

– Да. Это когда деньги затмили разум совсем, когда человеческая жизнь ничто, когда один президент, может быть, и не сможет остановить войну, потому что ему надо народ накормить, но ему надо, чтобы еще было тепло. Моя мама говорит бесконечно: "Ну что ж такое, твою мать! Не убирают подъезды. Никому не дозвонишься. Горячей воды нет зимой".

– Правда.

– Я ей колонку передала поездом, я ей плиту передала поездом. Да. Кого тр...хает народ? Да никого. Это бабки, смертельные бабки. Я не знаю Коломойского. Он когда в последнее время в интервью перед выборами...

– Он очень веселый.

– Я поняла, что он очень веселый.

– Любит петь.

– О, я поняла. И шоу-бизнес. Я поняла. Это все здорово. Только я понимаю, что это мощный политик, может быть, с отрицательным как бы знаком. Хищный, мощный, и, в принципе, то, что я слышала как обыватель, – что как раз благодаря Коломойскому на Украине... В Украине появились люди, которые со свастикой. Вот что я слышала как обыватель. Ты сейчас можешь мне, конечно, парировать. Я тебе сказала: да, это разговоры бабок-сплетниц, которые я слышала.

– Я Коломойскому лично задал этот вопрос. Веришь? 

– Он тебе сейчас взял и ответил.

– Но мое дело – спросить. Я спросил: "Это правда: что вы финансировали националистов?" Я его прямо спросил об этом. Вот видишь, ты говоришь об этом. А я его прямо спросил. А знаешь, почему спросил?

– Почему?

– Потому что я не завишу ни от кого. И от Коломойского в том числе.

– Хорошо. Ты не зависишь. Отлично. Он тебе так вот и ответил. Он что, должен перед тобой отчитываться?

– Мое ж дело – спросить. Его дело – ответить.

– А мы не знаем ответа на этот вопрос.

– Не знаем.

– А для меня было страшно услышать, что еврей Коломойский, который в Израиле, – он как бы поддерживал людей, или, как говорят, создал людей, которые вот со свастикой и всей этой штукой. Вот у меня параллель обывателя. Понимаешь?

– Понимаю.

– Для меня это страшно. И при чем здесь Украина как страна или Россия как страна? Люди... Господи, какой же процент людей, имеющих власть? Не знаю, как он исчисляется. Какой-то ноль – чего-то, там.

– Но от них все зависит.

– Зависит. В этом вся и беда.

– Хотя Украина показала, что и от людей зависит. Смотри, дважды вышли. Столько людей вышло – и дважды сменились режимы.

– Да был бы толк еще от всего.

– А это правда, это правда.

– Ты понимаешь, слово "режим" мне не нравится.

– Был бы толк. Да, ты права.

– Как говорят, экономика всегда в любой стране, когда тоталитарный режим...

– Помнишь, при Брежневе: "Экономика должна быть экономной"?

– Да.

– Мы еще помним Брежнева.

– Помним. И пятилетку похорон.

– Да-да-да. 

– Это был любимый шантаж педагогов в институте: как только погибал генсек... А я похоронила всех, пока училась. Мы валили с лекций. И если нам говорили: "Вы что, с ума сошли?" – "Вы что, не поддерживаете власть?" Понятно, что мы издевались и были манипулянтами, но тут ничего не скажешь как бы против. Но ведь только при тоталитарных режимах расцветает экономика.

– Лола, скажи... У тебя много коллег, и многие из них так, очень сильно, поддерживали Путина: [Олег] Газманов, там, [Николай] Расторгуев, [Лариса] Долина и так далее. Я не прошу фамилии. Вот сегодня, когда вы встречаетесь, есть ли среди твоих коллег люди, которые уже начинают о чем-то задумываться? "А чего против нас санкции ввели? А чего весь мир Россию не любит? А что происходит вообще? А чего курс падает?"

– А почему я не чувствую, что весь мир Россию не любит? Я россиянка. Так затр...хали, задолбали, что когда я приехала в Америку на гастроли несколько лет назад: "Говорить или не говорить по-русски?" – "Ой, а вы откуда? Из Москвы?!" Да похер людям, что говорится "вот Россию не любят". Русские люди, какая разница, по национальности кто они: удмурты, татары, евреи, украинцы... Хорошо, этнически, я имею в виду. Мне же психопаты не попадались, которые говорили: "Вот ты приехала, там, красная Москва..." Да ни фига. Ничего этого нет. Я на себе это не ощущаю. Они же не знают... Я зашла в магазин – я для них не артистка – я просто покупатель, там, обыватель, турист из России. Почему я не чувствую? В Болгарии я столкнулась только по той простой причине, что когда у тебя недвижимость, ты в любой стране столкнешься. То, что мне рассказывают наши русские немцы, которые здесь живут, не красит Германию. Это нам как туристам здесь офигенно.

– А чего русским не хотят в Болгарии продавать жилье, а швейцарцам – хотят?

– Послушай. Газопровод много бы изменил. Или что там? Газопровод.

– Да.

– Много бы изменил. Потому что у болгар безумно: они топят дубом, что абсурд на сегодняшний день... Представляешь, я покупаю дрова дубовые. Да в любой стране мира люди бы застрелились от мысли, что дуб можно спилить на дрова. А в Болгарии топят дубом. Понимаешь? Значит, отопления нет.

– Болгария очень бедная.

– Очень бедная. Ее бы спас этот провод. Турки что-то, там, кричали, кричали – раз! – открыли. Потому что экономика победила.

– Турки сейчас не друзья, да.

– Я говорю о конкретном факте экономическом. Что значит "друзья, не друзья"? Потом смотрю – раз! – газопровод открывают. Правильно газопровод? Потому что я путаю – нефтяная, газовая...

– Как пел Розенбаум, "бабки вместо берез шелестят над страной"...

– Понимаешь, в этом все дело. Турки подумали о том, что им нужен газопровод и что их людям нужно, – значит, это их экономика. И они развивают ее, и плевать хотели на всех. Поэтому они продают жилье. В Болгарии ты даже уже ничего не продашь. Потому что мы покупали – оно было дешевле, чем, допустим, у нас. У нас в Подмосковье дороже стоило, чем там, например, квартира. А теперь я ее за две копейки могу только продать. Зачем? Пусть стоит. И экология. Из-за того, что продукты другие, пропадают аллергии, ты дышишь воздухом... Я терпеть не могу море – оно мне не нужно. Там в августе тоже эта кишечная палочка. Но, кстати, только русские добились, чтобы вывели этот говноотсос. Да-да-да, ты не поверишь. Потому что только русские, приехав и получив имущество, обнаружили, что говно стекает просто у берега. Потому что они понастроили жилья быстро-быстро. И русские заставили обратиться в Евросоюз с письмами. И болгары вынуждены были.

– У нас в Одессе говно тоже туда же стекает.

– Но просто здесь все собрали письма. Люди-собственники просто писали.

– Удобряет море.

– Нет. Там сильная палочка кишечная, после которой у детей до 10 лет развивается астма.

– Летом 2014 года в интервью радио "Говорит Москва" ты назвала Путина гением, а [экс-президента США Барака] Обаму – идиотом и дебилом. Ты до сих пор так считаешь?

– Я объясню. Эта моя фраза была связана с конкретной ситуацией. Вот ситуацию я не помню. Слова помню. За них отвечаю. Зуб даю. А это было связано с какой-то очень конкретной ситуацией, где... Вот сейчас я ее не вспомню, но тогда Обама выглядел просто злым... Ну, не гением, а... Еще помню: девушка [бывший спикер Обамы Дженнифер] Псаки. Фамилию запомнила.

– Да, я тоже помню Псаки, да.

– Вот я помню Псаки. И меня это поразило. Потому что я живу в стране, в которой то, что она говорит, не происходит. И что-то сказал такое Обама, на что Путин очень парировал мягко и нормально. Не было такой ситуации.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Ты бы такого мужа, как Путин, себе хотела?

– Знаешь, покажи мне женщину, которая бы не хотела мужика, за которым будешь, как за каменной стеной. Неважно. Единственное я могу сказать: сейчас я про мужика. А вот мужа-президента – никогда. Потому что его будут все ненавидеть. Нет такого президента, которого бы любили. Нету, невозможно. Только одна страна есть, где заставляют плакать, даже когда почил. И не плачешь – тебя сразу... Но я не думаю, что... Может быть, у них и вытравлено человеческое состояние "люблю – не люблю", им не дают возможности сомневаться. А вот для всех остальных: ты принял такой закон – одним он хорош, а другие говорят "нет".

– Ты с Зеленским хорошо знакома?

– Конечно, с Вовой хорошо знакома. Не близко, не как приятель, который ходил друг к другу в гости. Но у нас очень теплые отношения закулисные. Очень теплые.

– Что ты о нем думаешь? 

– Я думаю, что это страшное испытание. Это страшнейшее испытание. Потому что уже сложились олигархические кланы. И я не представляю, как артист с прекрасным чувством юмора и реакцией может победить это шуткой. Здесь надо быть серьезным экономистом и надо включить зверя. Потому что ты не будешь мил всем. Ты не можешь... Всегда будет что-то, что надо будет принять в угоду людям, но это будет невыгодно какому-то олигархическому клану, который уже такой спрут везде в экономике... Я не знаю, как справиться.

– Да это мафия.

– Мне страшно, например. Я не знаю, что чувствует Володина жена. Я не знаю. Просто я бы не хотела быть женой президента никогда.

– Она страшно не хотела, чтобы он даже шел в президенты. Она была категорически против. И узнала о том, что он идет, последней. Интересно, правда?

– Ну, жена всегда узнает какие-то вещи. Просто меня тошнит, потому что я все время... Почему я должна делать выбор? Почему я должна Россию называть "агрессором", Украину – там, "агрессором"? Почему я должна это делать? Объясни мне. Я так не живу.

– Нет, не должна. Ни в коем случае. Никто ничего не должен вообще.

– Для меня эта верхушка – она вся живет отдельно. Причем практически во всех странах. Все живут отдельно. А мы здесь все черви могильные. И реально я не шучу про перенаселение. Я понимаю, что это все – дебилизация стран, отсутствие медицинского образования – это все к могильным червям. Они подохнут. Потому что хрен его знает, как ими управлять. Они же все равно периодически своенравны. Этим хочется то, этим – еще чего-то. Работать, кстати, уже никому не хочется. Воровать хочется, а работать не хочется.

– Да, невозможно найти тех, кто работает.

– Да. Я тебе могу сказать, что очень сложно найти просто на физическую работу.

– В 2012 году в эфире телеканала НТВ прошел бенефис "Госпожа президент", где ты решила пофантазировать и представить себя в роли президента страны. Сейчас на месте Путина или Зеленского ты себя можешь представить?

– Никогда в жизни. Никогда в жизни. Это как представить себя министром культуры. Кажется, что это круто.

– И просто.

– Да. А это библиотеки... У нас все свелось... Судя по прессе, которая, кстати, выражает мнение и ничего завуалированного, больше всех, по-моему, министру культуры доставалось и достается. Я, правда, не знаю, тот ли у нас или не тот остался. Не слежу за этим.

– Меняются.

– У нас все свелось опять к выяснению, какие бюджеты на фильме выделены, – и все.

– Конечно.

– А это на самом деле, понятно, музыкальные школы, библиотеки... Все, чего не существует фактически...

– "Бабки вместо берез".

– Поэтому я бы никогда не хотела, еще раз говорю... Я даже не представляю, что такое президент.

– Украина, где ты родилась и выросла, тебя тянет?

– Тянет. Я никогда этого не скрывала. И могу сказать... Кстати, Володя Соловьев за меня не раз заступался, когда кто-то начинал... Когда мою фразу из контекста вырезают и вставляют. А вот он как раз заступался: "Она имеет право. Это ее Родина". Поэтому, ты знаешь, нету такой... Блин, я давно перестала думать, что истина... Она даже не посередине. Я не знаю...

– Истина в вине.

– Кстати, хорошая вещь. Хочешь?

– Да, хочу.

– У нас есть лех. Мне в Германии все время дарят. 

– "А у нас с собой было", как Жванецкий говорил.

– У нас, по-моему, красного бутылка есть. Нам дарят все время зрители. Я мужикам отдаю, но у меня может и быть.

– Сейчас, если есть, было бы здорово. Мы идем дальше. Я цитирую сухие строки протокола: "23 апреля 2017 года при пересечении границы Украины Лолита Милявская была снята с поезда "Москва – Киев" в Конотопе в связи с запретом СБУ въезда на территорию Украины сроком на три года". Как это происходило?

– Это было максимально тактично, о чем я и говорила. Передо мной пограничники извинились. Сказали: "Мы ничего не можем сделать. Смотрите. Вот здесь написано: сайт "Миротворец". До этого я ездила три года спокойно на гастроли. Зацепились за интервью, которое я давала керченской газете. Потому что я была на акции, которая была придумана изначально Украиной, когда на стадионе все деньги от проданных билетов идут на покупку формы, оборудования для секции малоимущих детей. Значит, эта акция – она и осталась. Люди, кто занимался ею, когда это было Украинское государство, не бросили эту акцию, когда это стало российское государство. Они ее проводили. И я не знаю, как сейчас, проводят ли они ее каждый год. И я принимала в ней участие. И там были собраны колоссальные деньги на футбольную форму, мячи, на ворота – на все. На то, чтобы тренера могли получать зарплату. И вот за совершенно невинное интервью о спорте и о том, что хорошо, что эта акция осталась, хорошо, что те, кто ею занимался... Никакой политики нет. И вдруг...

Поеду ли в Украину? Конечно

– Ты помнишь, что ты ощутила в тот момент, когда тебя не пустили домой фактически?

– У меня все дрожало. Дрожало лицо, я дико материлась. У меня как бы мат сквозь слезы. Но очень тактично вели себя пограничники. Очень.

– Сколько лет ты не была в Киеве?

– Ну вот три года уже не была. Мои подписчики в Instagram считают и пишут прямо. Я не считаю. Я думаю так: "На все Божья воля".

– Три года. Срок вроде заканчивается.

– Не пустят.

– А ты поедешь, попробуешь?

– Конечно, поеду. Ничего, что у меня там мама, ребенок мой? Ибо они ко мне в Москву... Мама не любит, во-первых, пересадку в Минске. Для моей мамы это уже импоссибл. Это 77 лет. Значит, исключен самолет. Поезда... Вот Украина пустила поезда в таком отстойном состоянии... "Хотите ехать в свою сраную Москву? – называется. – Велком".

– Да, поезда очень плохие.

– Это все, что можно было найти где-то. А чем виноваты люди, у которых смешанные семьи, у которых работа? Ну тогда дайте им, твою мать, рабочие места – и никто не поедет в Россию зарабатывать. Ну, или, опять-таки, любовь – кто ее отменял? Одноклассников, однокурсников, которых растащила... Ничего. Люди в Америку друг к другу ездят, а тут нельзя. Им надо, как свиньям, подать чуть ли не товарняк, сраный совершенно. Раньше я могла посылку маме передать. И не потому, что мне надо... Знаешь, я купила что-то – чтобы маме побыстрее, пока мы встретимся, пока я доеду... Лекарства. Сейчас я хрен посылку передам. Ее же никто не возьмет. Поэтому я буду тебя просить забрать с собой сумочку.

– Заберу.

– Я купила маме лекарства. Там ничего запрещенного.

– Заберу, заберу. 

– Отчиму – ботинки. Дочке – костюм. Понимаешь абсурд? Я не могу посылку передать. С каменным лицом стоят: "Не положено".

– Говорят, что запустят сейчас авиасообщение.

– Значит, тогда есть проблески мира. Или это опять только ради коммерции? Скажи.

– А есть проблеск здравого смысла. Потому что...

– Кому-то бабки нужны. Простаивают самолеты.

– Если запрещать движение, то запрещать все движение. А то почему одной рукой запретили авиасообщение, а не запретили поезда? Тогда запретите все или ничего не запрещайте.

– Тогда это тоталитарный мир абсолютно. Давайте еще колючую проволоку поставим, форму, автоматчиков...

– Много глупостей еще на всех уровнях. Но мы понимаем в Украине, что Россия – это страна-агрессор. Это абсолютно понятно.

– Почему ты так говоришь про всех людей? Ну почему? Я гражданка России. Я агрессор?

– Я не говорю про людей.

– Ты говоришь "Россия". Тогда надо говорить...

– "Государство Россия" говорю я.

– Давай говорить тогда, что вы считаете. А я считаю, что...

– Российская власть.

– Да. Есть люди, которые зарабатывают на войне. Так нам, кстати, еще в школе объясняли, что самый прибыльный бизнес – война. Мы, кстати, об этом не знали. Мы даже не додумывались, что война приносит смертельные деньги. Во всех смыслах смертельные. Так вот есть люди, которые любят воевать, с одной и с другой стороны. При чем здесь люди? Почему одних надо называть агрессорами? При чем здесь россияне, у которых тоже своих полно проблем? И украинцы, у которых тоже своих проблем полно.

– Знаешь, я к россиянам отношусь с большим уважением. И меня, в общем-то, как не радует только одно: почему честные россияне не спросят у своего правительства, как спросили честные американцы у своего в 1975 году. Они спросили: "А что мы делаем во Вьетнаме?" Почему россияне не спросят у своего правительства: "А что мы делаем в Украине?"

– В 75-м году, насколько я помню, Джейн Фонда и многие, кто стирал флаг от крови американской, – они получили по полной.

– Американцы влезли во Вьетнам – совершили роковую ошибку. Руководство.

– А сколько людей там погибло?

– Да страшное дело.

– Сколько инвалидов, сколько покалеченных психик...

– Страшное дело. А вьетнамцев сколько положили...

– Да, и вьетнамцев.

– Но американцы спросили у своего правительства: "А какого хрена мы там делаем?"

– Через сколько лет?

– Хороший вопрос.

– Никто сразу... Когда тебе говорят, что твоя идея национальная – то-то, и тебя определяют, ты привык верить. Почему ты должен не верить своей стране и государству? В какой-то момент ты веришь. Ты потом можешь, испытав ужас, прийти... Я до сих пор знаю, что война – плохо. Потому что тому, что мы говорили про Донбасс, я услышала подтверждение от обычных людей. Я не должна забывать про то, что это страшно. Просто я человек, который теперь, если стреляют салюты... Ты не понимаешь, у меня мокрые штаны. Потому что мне кажется, что это зенитки. А любой мудак теперь покупает петарды – и стреляет.

– Да.

– Понимаешь? А для меня это звук войны. И я не представляю, что эти люди... Поэтому американцы спросили – через сколько лет? До этого они тоже подвергались репрессиям.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Лола, но ты в Киев поедешь?

– Почему же я не должна ехать?

– Прекрасно.

– Я хочу сказать, что мои друзья часто ездят. И особенно мои друзья-геи. У них тоже много романтических связей. Они говорят, что Киев прекрасен и никто никого не трогает.

– Помнишь, как у Высоцкого: "Мои друзья хоть не в болониях, зато не тащат из семьи. А гадость пьют из экономии..." Кстати, мы пить будем?

– Да. Наливайте.

– Про "гадость"... Дайте бокалы.

– Мы из граненых. 

– Все должно напоминать детство. Будем пить из граненых стаканов.

– Ой, это классно.

– Только подъездов нету.

– А помнишь, как-то грушки-яблочки?

– Да, конечно, грушки-яблочки.

– 78 копеек стоили.

– Какое говно мы пили в подъездах жутких...

– И выросли все людьми.

– Да. Грушки-яблочки.

– Так и называлось.

– Да.

– А алкоголики пили "Шипр". И в подъезде пахло. Потому что они мочились там же.

– Нет, пахло потому, что они мочились "Шипром".

– Они мочились "Шипром".

– "Мы за мир, за дружбу, за улыбки милых, за сердечность встреч..."

– Да. Вот хоть бы от этого что-то зависело...

– В Украине запрещены гастроли многих российских звезд.

– Всех? И мои тоже.

– Ну нет, ездят. [Андрей] Макаревич, [Борис] Гребенщиков... Да целый ряд людей. [Михаил] Жванецкий, вот чьи концерты проходят. Я к Михаилу Михайловичу дважды в год прихожу всегда. И ряд других исполнителей. Тебе нравится то, что многих российских звезд не пускают в Украину?

– Нет. И знаешь почему? Потому что это как бы еще одна черта безумия чьего-то. Потому что украинские артисты – их никто не делит на украинских... Есть одна категория: "популярный" и "не популярный". Украинские артисты приезжают, работают, доставляют удовольствие. И никто не устраивает пикеты: "Езжайте к себе. Шо вы тут приехали наше бабло собирать, российское?" Никому это в башку не приходит. Наоборот: классно, любят, аплодируют, цветы дарят... Где эта агрессия? А у себя... Вот много друзей моих, с которыми я разговариваю, иногда по ночам разговариваем, – в трубку плачут. Твою мать, у себя же в стране пикеты, забрасывают. Человек должен оправдываться. На чистейшем украинском языке – не на русском. Поют на украинском. Ну, есть и на русском кто поет. Что это за безумие?

– Я тебе объясню. Потому что некоторые украинские звезды, я не хочу называть фамилии, потому что к большинству из них я очень хорошо по-человечески отношусь, – некоторые украинские звезды в момент, когда между Украиной и Россией по вине России такие отношения, поют на концертах, посвященных российской армии, в Москве, в Кремле и так далее. То есть мы же не можем себе представить, чтобы Клавдия Ивановна Шульженко или Марк Наумович Бернес в 1942 году поехали в Гамбург или в Бонн выступать. Не можем представить.

– Ты знаешь, это пример, который я слышу от всех журналистов.

– То же самое.

– Нет. Эдит Пиаф пела. Но она сказала, что она поет для зрителя.

– Сказать можно все, что угодно.

– Она не пела для ССовцев.

– Язык для того, чтобы говорить. Правильно?

– Людям надо поддерживать отношения и их настроение и, наоборот, доказывать, что в этом нет агрессии. Если уже артисты позволяют себе... Артисты позволяют себе слово "страх". А еще рынок устроен таким образом... Я могу сказать, что вот этот водораздел, который провели, – он во многом помог украинской культуре.

– Конечно. Однозначно.

– Потому что наконец-то стали замечать своих. А кто мешал, твою мать? Такие талантливые актеры... Но почему у наших российских артистов безумное уважение ко всем украинским артистам? Есть талант, гениальность, способность, а есть – кто "круто расчистили рынок, и теперь я здесь лягуха – главная в болоте". Правильно? Есть же и такие.

– Лягуха – нет. Но появились такие классные. Monatik появился, какие ребята...

– А его как любят в России...

– Да, так он классный.

– Так а почему же не любить-то хороших? Наоборот, это же круто.

– Но он в Россию не ездит, заметь.

– А его любят.

– А он не ездит.

– Как его можно запретить любить?

– Любовь запретить нельзя.

– Его музыка звучит, его в iTunes скачивают.

– А знаешь, почему он не ездит?

– Почему?

– Потому что Россия – страна-агрессор, и он не хочет туда ехать.

– Я лично с ним не знакома. Не знаю.

– Вот такой пацан, талантливый. (Поднимает вверх большой палец).

– Я знаю, о нем многие говорят. А я россиянка, я не знаю.

– Он собрал недавно стадион – 60 тысяч.

– Ну, вот я тебе хочу сказать... При чем здесь одно к другому? Я верю только в то, что кто-то кому-то сказал: "Ай-яй-яй, по жопе получишь. Вот будешь – по жопе получишь, если вот поедешь туда". А кто-то покупается за какие-то корпоративы – и не ездит.

– Смотри. Вот я ездил до 14-го года каждый месяц-полтора в Москву. Два дня "Ритц-Карлтон", один из лучших номеров – и череда прекрасных собеседников. Я записывал по пять-восемь интервью за два дня. Я с 14-го года не еду. Думаешь, я не хочу поехать в Москву?

– Ты занимаешься политикой.

– Нет, я не занимаюсь политикой.

– Ну как, "нет", когда "да"?

– Да ну что ты! Свободный человек, ни на каком политическом посту не нахожусь. Думаешь, я не хочу в Москву или в Питер? Я служил под Питером.

– А тебе нельзя?

– Можно. Но знаешь, почему я не еду? В знак внутреннего протеста. Честно. Я честно тебе говорю.

– То есть, грубо говоря, люди, с которыми ты дружил, – они должны ощутить твой внутренний протест...

– Лола, за это время умерли Иосиф Давыдович Кобзон, Евгений Александрович Евтушенко...

– А на похороны Кобзона ты не поехал?

– Аллан Владимирович Чумак, Вилли Токарев и Михаил Задорнов. Не поехал, не смог поехать.

– А при чем здесь похороны к политике? Скажи мне. К "стране-агрессору". Проводить в последний путь человека, которого ты обожал и любил, и не один. Почему не поехать? При чем здесь это? Это означает, что "там не поймут". 

– Нет. Мне все равно вообще.

– А если бы меня пускали... Это не дело, когда Саше Маршалу на границе урну... На похороны матери не пустили. Ну не пустили.

– Вот смотри. Мне все равно, что обо мне думают. Меня занесло на пару лет в Киевсовет депутатом. Я выиграл у всех конкурентов от правящих партий – и все. За эти пару лет я несколько раз голосовал один против всего зала. Знаешь почему? Пожалуйста: переименование Московского проспекта в проспект Бандеры. Я голосовал против. Один. Принципиально. И мне пох...р, что обо мне подумают.

– А все за.

– А все за. И знаешь, почему за? Они тоже многие против. Боятся, зависимые. А я голосовал против один. Пох...р на все. У меня есть моя позиция. Она не стыкуется с позициями партий, групп, формирований. Понимаешь?

– Да. Но ты сейчас и ответил на это – что артисты некоторые боятся.

– Боятся, конечно. Некоторые боятся.

– И я думаю, что, глядя на многих, кто занимается шоу-бизнесом, представить, что у них прямо все мысли о политике, об "агрессорах"... Да они даже такими категориями не мыслят – не то что формулируют.

– Я вспомнил Иосифа Давыдовича. Ты помнишь, как на пятилетии "Бульвара" вы вели с [Романом] Виктюком. И сначала ты заставила стриптиз танцевать [Олега] Блохина...

– Он у меня на коленях сидел.

– Да. А потом: "Иосиф Давыдович, а вы разденетесь?" И он начал раздеваться. Ты помнишь?

– Галстук, да.

– Рубашку снял.

– Да, галстук и рубашку. Эти вещи нельзя же забыть. И я же их не делю. Для меня раздел человеческий настает уже однозначно тогда, когда я точно понимаю, что у человека психология фашиста, зверя, ему ничего не стоит убить... Но у меня в кругу таких людей нет.

– Лола, сегодня российский шоу-бизнес...

– Я страх понимаю.

– Я тоже. Конечно. Сегодня российский шоу-бизнес – на 90% выходцы из Украины.

– Он всегда был таким.

– Всегда. И я тебе больше скажу. Я как-то пытался пересчитать киевлян – звезд первой величины в России. У меня человек 12–15 получается, понимаешь? Почему так? Почему именно украинцы?

– Да никто... Из них большая часть евреи, допустим. Ну и что? Или – я не знаю – из других национальностей, с Польшей связано... Тут же все перемешалось. Никто никогда не считал. Так получается. Я не знаю почему. Но в этом есть какая-то национальная идея.

– Хорошо. Есть же киевляне: ты, Таня Овсиенко, Люба Успенская, Клара Новикова, "Кролики", там (артисты Владимир Данилец и Владимир Моисеенко. – "ГОРДОН")...

– А "Кроликам" за что достается? За что сейчас сорваны их концерты?

– Я договорился встретиться с Володями и спросить, за что им достается.

– Ну правда, я не могу понять.

– У меня есть свое мнение. Хочешь, я тебе скажу?

– Что, "Кролики" политикой занимаются?

– Нет. Они выступали постоянно по России. И поэтому есть какие-то...

– А артист для чего вообще работает? Чтобы его знали. Херовый артист, если его знают только на его улице.

– Ты знаешь, мне один продюсер высочайшего класса, он очень известный человек, мой друг – он мне сказал: "А чего мы должны не работать в России? Пусть Украина тогда нас обеспечит едой, пусть она нам тогда даст столько денег, сколько мы в России зарабатываем". Я ему говорю: "Послушай, во время войны все теряют. И я тоже теряю. И мне, может, хотелось бы интервью и дальше брать. У меня куча друзей в России, в конце концов. Но я тоже теряю. И финансово теряю. Ну что теперь?"

– Дима, ты, во-первых, не сравнивай себя, человека, который давно состоялся, в том числе экономически, и людей, которые начинают заниматься этим бизнесом. Я имею в виду, шоу-бизнесом к примеру, – и они делают все для того, чтобы прославиться. И в том числе это не просто эгоизм творческий...

– Ты знаешь, я их не осуждаю. Я просто хочу их понять.

– А я считаю, что эти люди прославляют страну. Я считаю, что артисты, когда зрители приходят...

– "Прославляют"... Когда поют на праздниках армии, которая громит нашу армию?

– Ты имеешь в виду 23 февраля?

– Да, конечно.

– Это давно День защитника Отечества, который мы знали со школы. В Киеве мы мальчикам дарили – я уже не помню, какую херню. Мальчики на 8 Марта... Какое мы отношение имеем к Кларе Цеткин, Розе Люксембург и ко всему прочему? Но пупсики мы дарили. Это праздник, который остался. Да многие уже в армии не служат.

– Лола, я тебе что-то скажу. Я служил в советской армии. И я 23 февраля – лично я – отмечаю. Потому что это моя юность и оно со мной. Но я против отмечания этого праздника на государственном уровне.

– Что мы сейчас зацепились? Артисты поехали... А кто-то вообще не ехал ни на 23 февраля, ни на 8 Марта, а просто большие сборные концерты.

– За большие сборные концерты. (Пьют).

– Почему им там нельзя петь для обычных людей? Ну вот я не ездила ни на одну акцию, еще раз говорю, в Крыму... Сразу говорю, что я не вхожу в расчет. Мне тоже позволяют иметь свое мнение, но я его не то что фильтрую, но я просто реально всегда держусь подальше. У меня много друзей, которые в каких-то сферах имеют отношение к власти. Никогда мы даже об этом не говорим.

– За кем из украинских артистов ты сегодня следишь? За чьим творчеством?

– За всеми. "Квартал" я смотрю постоянно. "Квартал" у меня просто для повышения настроения. Кстати, если бы не мои друзья, я бы не узнала фильм "Слуга народа" (главную роль в сериале "Слуга народа" исполнил нынешний президент Украины Зеленский. – "ГОРДОН"). А так – мы друг другу передавали: "Ты видел, ты видел?"

– Хорошее кино, да?

– Офигенное кино. Мне не нравится фильм, который по кинотеатрам пошел. Во-первых, это очень честная история. И суть этой истории только в одном: любой учитель, который придет к власти, ничего сделать не сможет. Дело в том, что эта история прописана настолько честно... И она уже сыграна.

– "И она уже сыграна". Какие грустные слова... А говоришь, не умная.

– Я не умная. Господи, я, честно, правда, не умная. Абсолютно.

– Скажи: по Саше Цекало ты не скучаешь?

– Никогда. Упаси Господь. Я вообще так устроена, что если я когда-то кому-то вынесла приговор для себя человеческий – могу сказать, что так получалось, что я в 90 процентах [случаев] не меняла свое мнение. Потому что я всегда сужу по поступкам, а не по словам. Меня нельзя обмануть хорошими фразочками и всем прочим. Поэтому я сделала свой вывод. Он не имеет отношения к окружающим. И потом, я не могу скучать и по дуэту "Академия". Я принимаю это как свою юность, свое творческое начало, с данью уважения к партнеру бесконечному. Потому что во многом это его заслуга, я всегда это говорю. Есть человеческие качества, которые меня никогда не устраивали. И иногда – мы все равно в одном пространстве – я со стороны вижу, что я во многом права.

– Плохой человек он?

– Не об одном человеке. Я говно конченое, давай так скажем. Мне проще так сказать. Я вот недавно уволила домработницу, у меня костюмерша вылетела. Прямо посередине немецкого тура я стирала рубашки музыкантов и за это еще немножко хайпонула.

– Красавица.

– Вот у меня до сих пор моющее средство стоит. Я все постирала, повесила. У меня мужики пахнут на сцене. Ты знаешь, я говно вот для этих людей. И для домработницы, которую поймала на воровстве, и для костюмерши, которая выпустила меня на сцену, а у меня рукава расстегнулись – она не проверила. Для нее я говно. Как я могу сказать о человеке?.. В нас во всех столько всего... Ты сейчас тоже выйдешь с ощущением... Кто-то посмотрит – и скажет: "О, подстилка кремлевская. О, сука, продалась. Вообще зачем она с Гордоном говорит? Он же тут..."

– "Он же продался сам".

– Я не могу с тобой не говорить, потому что нас связывает – сколько? – лет 25?

– Да.

– Почему я должна сделать выбор в угоду кому-то, если кто-то не согласен с тем, что ты говоришь как политический журналист? А для меня это другие отношения – то, о чем мы вспоминаем. Это Иосиф Давыдович, это наши вечера, это огромное количество артистов потрясающих, с улыбкой... Это "Бульвар"...

– Ты помнишь, когда-то в Запорожье Иосиф Давыдович отмечал День рождения? У вас был огромный тур.

– Ой, да.

– Он улетел – и мы остались ночью, и мы пели: Малинин, Гнатюк, Клара, ты была...

– Да.

– Светлана Моргунова...

– Да, это были невероятно интеллигентные, теплые вечера, по которым я скучаю.

– Потрясающе.

– Поэтому кто бы мне что ни говорил... Мне, кстати, говорили: "Ты осторожно, ты смотри". Я говорю: "Нас связывают другие отношения". То, где я не секу, – я буду говорить: "Я не секу, правда". И я тебе искренне говорю. Сейчас любой мудила уже рассуждает о политике.

– Это правда.

– Но ничего не понимает. Вот когда ты один раз понимаешь степень ответственности... И вообще самое страшное испытание – деньгами огромными. Я не знаю, какая психика может с этим справиться. И после денег наступает пресловутая власть.

– Возвращаясь к Саше Цекало... Я вот помню этот период...

– Господи, я уже забыла.

– Я так помню этот период...

– Помянем. 

– Да, безвременно ушедшего в мир иной. (Смеются и поднимают бокалы).

– Нет. Наоборот. Помянем отношения. Я не знаю, что ты собрался вспоминать.

– Нет, ну он же ушел в мир иной с другими девушками.

– В хорошем смысле. Моя психика не настолько гибкая.

– Вы прошли интересный путь от ненависти, когда вы ненавидели друг друга в одном коллективе у Ильи Ноябрева...

– Это нормально.

– До любви безумной. Да?

– Наверное, безумной. Если я пошла на эти отношения – это говорит только о том, что безумная.

– Боже, сколько было встреч... Вы были прекрасным дуэтом, конечно. Это было прекрасно. Это было новое, свежее, вы горели. Это было видно. Это было драйвово и классно. Потом было расставание, и я застал тебя в этот период. Ты была в совершенно расхристанном состоянии.

– Да.

– Это был кошмар.

– Конечно. Мне было 37 лет. И я просто не знала, состоюсь ли я в качестве сольной [певицы]. 

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Ты в психиатрической больнице лежала.

– Саша мне внушил это. Он мне говорил это все время, что "ты тысяча первая певица и ты никому не нужна". И поэтому я держалась в дуэте долго. Вообще это суть моей неправильной женской натуры – до последнего момента что-то терпеть и обязательно думать, что это константа, что за этим ничего нет. То есть за этим только загробная жизнь. Когда она будет и какая – неизвестно. Поэтому я все время неправильно себе представляла свою следующую жизнь на этой земле. Потом, конечно, я косячила сильно. Я себя доводила, изводила. И это не один раз. Господи, он родоначальник этого. А потом я еще пару раз влипала.

– Ты следишь за изменениями в Сашиной личной жизни?

– Нет. Но так или иначе, они такие громкие, что ты следишь – не следишь, но ты так или иначе на его изменения попадаешь.

– Тебе нравится его следующее воплощение?

– Я просто в восторге абсолютно.

– Они все лучше тебя?

– Они прекрасны. Главное – он молодец. Просто я в восторге. Я в восторге еще и от того, что, слава богу, я с этим не прожила до конца своих дней.

– Сейчас вы общаетесь?

– Нет.

– Но бывает, что сталкиваетесь где-то на концертах?

– Нет. Он же продюсер. Мы в разных как бы полях. Он все-таки в кино- и телевизионной индустрии, у него это успешно получается.

– Он талантливый человек, правда?

– Без сомнения. Он состоялся вне сцены абсолютно.

– Бывают моменты, когда вы сталкиваетесь? Как Иосиф Давыдович мне рассказывал, как они с Людмилой Марковной [Гурченко] просто по коридору...

– Это было на моих глазах.

– ...просто по коридору в "Останкино" шли, и она говорит: "Ненавижу".

– Это как раз из Киева мы вылетали. И он с ней столкнулся. Из ВИПа мы выходили: она позже, а мы уже с Иосифом Давыдовичем стояли, за поручни держались, к самолету. Она заходила чуть позже. Они не сталкивались. Нет, до такой степени... Я вот ставила себя на место, и я была свидетелем этой сцены, когда она ему сказала: "Ненавижу", – а он сказал: "Значит, любишь, сука". И вот две молнии... Я просто, честно говоря, думаю: может, у них такая забава была? Я просто не думаю, что так долго можно и любить, и ненавидеть. Вот не знаю. То ли я такая. Я, наверное, не способна любить так долго кого-то.

– Ты с Сашей сталкивалась?

– Конечно. Последний раз я его видела на Дне рождения у Аллы Борисовны [Пугачевой]. Это было давно. Уже не помню, сколько лет назад. И нет такого шанса – разойтись. И приходится: "Брат"... Как бы, честно, я к этому спокойно отношусь. Мне журналисты иногда говорят... Вот у него заходит вопрос обо мне – говорят, что он просто рвет и мечет все. Я спокойно отвечаю. Потому что у меня есть обаяние моего дуэта "Академия", которое перевешивает весь ливер с выходом в прямую кишку. Я была поражена... Я когда-то ему сказала: "Ты Крошка Цахес. Тебе очень повезло, что одна фея тебя когда-то погладила по голове". И прошло черт его знает сколько лет... Это я говорила еще тогда, когда мы расходились. Когда я ушла к клевому мужику...

– Арнольду.

– Да. Царство небесное.

– Хороший парень был.

– Я же эмоциональна, а тогда была вообще. Я вообще говорила все, что я думаю. И это все была правда. То есть эти все эстетские штуки: "Ой, не надо, ой, лучше бы..." – я не умею играть в эти игры. Почему я обожаю своего партнера по фамилии Цекало? Потому что прошло очень много лет, больше 10 точно – и я попала на какое-то его интервью. "Кого бы вы хотели сыграть?" Он говорит: "Крошку Цахес". – "Саня, йес! Ты все-таки по-пацански остался нормальным товарищем". Хотя нас ничего не связывает. Я искренне, скажем так, сожалею о его последнем разводе. Я не знаю его жену, но знаю Веру (Цекало был женат на сестре певицы Веры Брежневой Виктории Галушке. – "ГОРДОН"). Ну вот мне жалко, честно. С другой стороны, я поняла, что я не ошиблась в характеристике. Но это сугубо личностное, это не имеет отношения к творчеству. Мне жалко искренне.

– Я помню Арнольда Спиваковского. Замечательный парень был. Вот замечательный, реально. Настоящий такой.

– Да, мужик.

– Умер год назад. Он же серьезный человек какой был... Не будем говорить почему, но слушай...

– И что? Все проходили 90-е. Ни я, ни он – мы не скрывали этого.

– Он серьезный человек был.

– И в прессе нам доставалось очень сильно.

– Я бы сказал так: один из самых серьезных.

– Я не знала тогда.

– По нему ты скучаешь?

– Он очень близкий мне друг. И я общаюсь с его женой. И я ее люблю. И когда он умер, я дала себе слово продолжать любить тех, кого он любил. Но я имела в виду в первую очередь Ксюшу и маленького Арнольда Арнольдовича. Ксюша сейчас уже вышла из этого состояния. Но она и ее родители поддерживают меня, когда мне было в очередной раз не очень хорошо. Потому что мы остались на всю жизнь ближайшими друзьями. При этом с большим уважением к его половине. И он пытался сделать вид, что уважает мою половину. Хотя не уважал и не понимал мой выбор. Но я всегда знала, что у меня есть на всю жизнь моя стена. Вот настоящая, прямо мужская забота обо мне.

– Ну, он мужик был.

– Мне кажется, что я у них в семье уже стала младшим ребенком. И у меня даже завещание было написано так, чтобы он и еще один мой супруг были распорядителями моего имущества. Чтобы, не дай бог, с моей дочерью ничего не случилось.

– С тренером по фитнесу Дмитрием Ивановым, который младше тебя на 12 лет...

– Аж на 11 с половиной.

– Так... 

– Ну что это такое для бешеной собаки?

– Семь верст не крюк... Вы прожили восемь лет. Немало для тебя, правда?

– Нет. Почему? Это не рекорд. С Цекало – 12. С остальными – так, по шесть. Я всю жизнь замужем.

– Почему расстались с Дмитрием? И почему так некрасиво? Когда вся Россия пережевывает это все...

– А что делать? Лучше пусть пережевывают это, чем политику. Честное слово.

– Сто процентов согласен.

– Я таким образом воспитана, как все в шоу-бизнесе, – что, знаешь, я гниль не люблю человеческую. Если всплывают какие-то факты, которые за гранью... Не про измену. Совсем нет. То я даю сдачи. И даю сильно. А человек начинает защищаться на всю страну и на мне зарабатывать. Что я тоже прощаю, разрешаю. Поскольку – где же заработать дальше?

– Ты сейчас не одна?

– Да.

– Кто он, счастливый обладатель этого лотерейного билета?

– Нормальный мужик. О, я не знаю, как "лотерейный"... Нормальный. У меня нормальные, классные отношения. Ни про какие узы брака – я сказала, что я даже думать не буду сейчас. Потому что я посчитала: я 32 года отсидела. Просто "вышка". И хочется свободы. Потому что брак... Все равно вот я вышла – и у меня ощущение, что я расправилась, что у меня как будто горб сняли. То есть все время в чувстве ответственности. Особенно если мужик ничего не зарабатывает рядом...

– И не хочет. А зачем?

– Да. Поэтому такие отношения – опять-таки, это пагубные отношения. И я в них влезла, понимая... Но я подумала, что я Песталоцци.

– Но он был хорош собой, правда?

– Не был он хорош собой, Господи! Ну Дима, ну ты же мужик!

– Тренер по фитнесу...

– И что?

– Ну как? Молодое тело. Ну...

– У меня тоже хорошее тело было.

– Ну пацан молодой. Не с пожилым, там, – не знаю...

– Слушай, хорошо: мне 45, ему 36. Это же какой "молодой пацан"? Если бы ему было 18–20, я бы поняла: "молодое тело". Нет. Потому что это его работа. Моя работа – связки чтобы у меня звучали, ноги в форме были, потому что работа, нагрузка, мозг иногда включался... Его работа – болванки тягать. Это его работа. Ну а что тут такого? Потом, слушай: почему мужикам можно на 30 лет моложе? Никто не думает, что через 30 лет пройдет.

– Нет, никто не думает.

– Вот. Ее будет тр...хать его водитель.

– Почему? Или охранник.

– Ну или охранник, да, если уж так повезло.

– Варианты есть.

– Да, много чего. Понимаешь? Какая разница? 11 с половиной лет... Да нет, при хороших отношениях разницы нет. И потом, моя работа – она все время в тонусе. И я просто чуть не погибла в этих отношениях. Чуть не погибла физически. Поэтому...

– В каком плане?

– Я не могу говорить сейчас об этом. Потому что этим делом правоохранительные органы занимаются. Я не просто так даю сдачи.

– Физически?

– Да, физически.

– Молодой человек... Да, я сказал "молодой человек". Он молодой человек, который рядом с тобой?

– 45 лет ему сейчас. Это молодой человек?

– Молодой.

– Ты знаешь, а мне 56, и я считаю себя молодой, офигенной телкой.

– Да ты красотка.

– Понимаешь, дело же не в том, сколько тебе в паспорте. 45 – с точки зрения социума, это уже мужик, который должен состояться, иметь хотя бы угол.

– Чем он занимается?

– Наверное, тем же самым.

– Тренер?

– Я думаю, что из профессии не уходят. Наверное, отчасти и тренер. Мир так жесток... О многих вещах из-за того, что я все время работала, я не подозревала. Политика... Какая политика? Тут просто такие вещи открываются, что мне ни до каких политик и не до того, что говорят по телевизору. Я себя не разрушаю. 

– Секс в 56 лет...

– Офигенный.

– Лучше, чем раньше? Что-то новое постигаешь или нет?

– Боже мой, я столько прошла раньше...

– Я могу только представить...

– Я не могу сказать, что меня чем-то... Ты знаешь, я тебе хочу сказать другое. Секс в 56 лет – это другие чувства. Просто другие чувства. Раньше хотелось все попробовать и...

– И быстрее.

– Да нет, может, не быстрее, но разнообразия больше – всего, экспериментов... И когда ты точно уже вычленил из экспериментов то...

– "Вычленил" – хорошее слово в данном случае.

– Да. Когда ты вычленил из экспериментов то, что тебе нравится, нужно, подходит, и в партнерстве тебе хорошо, тогда... Знаешь, уже нету самоцели. Секс-то – не самоцель. Вот когда тебе 18, и ты как кролик, тебе хочется, и тебя только выпустили из дома – конечно, тебе хочется все попробовать. По этой причине у нас весь курс сошелся в институте – и развелся к концу. Именно поэтому. Кто-то с детьми остался. Потому что это проба.

– Какие эксперименты были самые захватывающие?

– Я тебе потом скажу, на ушко. Хорошо?

– Да.

– После того, как съемка закончится.

– Но вспомнить есть что?

– Есть. И продолжает, кстати.

– И продолжает есть.

– И продолжает есть. Просто, понимаешь, чем ты взрослее, тем, наверное... Во-первых, исчезает слово "страх". Страх одиночества...

– А было?

– Был. Я поэтому в этот брак и вступила, в последний. Потому что я решила, что почему-то все. Почему я не слушаю социум? Потому что когда-то социум... Если у тебя есть какая-то болячка, то ты обязательно ухом уловишь то, что болячку сделает глубже. И вот на мою неуверенность в себе эта болячка легла: "Все, я останусь одна. Мне 45!" И я даже не замечала, что за мной такой вал ходил. А мне некогда. И вот это из серии "взять первое попавшееся". От страха. И думать: "Я буду честной, я понимаю, но я вложу силы, я помогу, я воспитаю..." Чуть не закончилось трагедией.

– Скажи, сейчас молодой человек есть, все понятно...

– Он не молодой.

– Ну почему "не молодой"? 45?

– Нет. 48.

– Подожди. Только что было 45.

– 45 – это предыдущему.

– Ага, 48. 

– Я не считаю... Когда человек зрелый, можно мальчиком и в 60 быть.

– Он есть. Поклонники ходят вокруг и вьются по-прежнему?

– Ты знаешь, я по-прежнему не сильно это замечаю. Потому что я вообще-то по натуре такой человек: если место занято, то все. Вот только если меня уж сильно допечь, тогда я начинаю взрываться.

– Подожди. Саше ты изменяла.

– Извини, сначала он много лет. Я долго думала. Я лет шесть размышляла на тему, нужно это или нет. Больше, к сожалению. То, что я появилась в изменах, означает, что когда это уже вот так, то тогда, извините, я считаю себя вправе это сделать. Но с точки зрения социума это называется "измена", поскольку вы муж и жена.

– А ты любила Сашу, когда ему изменяла, или нет?

– Нет, конечно.

– Уже все?

– Да.

– Все перегорело.

– Конечно. Просто это страх потери работы. Я все время была одержима страхами. Страхом, что я не состоюсь как сольная певица. Из-за этого я протянула шесть лет в дуэте "Академия", больше, чем... Но я так любила дуэт и обожала это партнерство – поэтому я могла и терпеть.

– При этом ты певица прекрасная.

– Ну это потом... Не то что прекрасная – я состоялась одна, но в самооценке мне очень помог Арнольд. Очень помог...

– Это правда, что Саша просто обманывал тебя на деньги?

– Да, это правда.

– Что он назначал гонорары – прямо заходил в туалет, чтобы ты не слышала, включал воду...

– Про туалет я не знаю.

– Наврали?

– Да нет, это уже все обрастает какими-то... Нет. Он там мог и с девушками общаться. То есть как многие. Он что, один, что ли, такой: в туалет зайти, закрыть двери, там, выйти...

– И какать.

– И делать вид, что какает, да. Поэтому – нет, про деньги мне уже потом... Мало того, покойный Шабтай Калманович мне рассказывал, он помогал ему счет втайне от меня делать в Австрии.

– То есть он продавал ваш дуэт по одной цене, а тебе говорил, что продает меньше?

– Мне вообще не всегда это говорилось. Поэтому я при разводе узнала только о маленькой части денег. Остальные... Но я ему все это в глаза сказала. Знаешь, сейчас это не какая-то тайна. Он все это знал. И он дал мне большой шанс себя уважать, когда мы разводились. Деньги назад я не потребовала. Но у меня и ресурсов таких особо не было. Это же все-таки другая страна. Это же не то что сейчас: заводишь адвоката – и все нашли, где и что. А тогда, когда мы расставались, он сказал: "Ты смогла пройти славу и деньги, а я не смог". И эту фразу я помню. И поэтому это шанс для меня очень важный: когда человек оставляет возможность себя уважать. Поэтому если у меня есть какие-то человеческие, мои личные претензии, они ни в коем случае не касаются социума. И я разделяю творческие идеи, амбиции, талант его – правда – и человеческие, где последующие поступки показали, что мое нутро меня не обмануло. Моя проблема в том, что я готова была терпеть из-за страха потери работы. Не из-за того, что я теряла любимого мужика, нет. Мы очень любили друг друга до той поры, пока не появились деньги. Не с моей стороны. Я-то к нему была привязана, потому что я очень ценила песни, которые он писал. А потом одно, второе... И потом, когда я уже ушла – мне Шабтай рассказал про этот счет и про очень много чего другого. Тут я уже крушила. Я была неопытная.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Еве сколько лет сегодня?

– 21.

– 21 год... У нее есть молодой человек?

– Ну, сейчас начинается период ухаживания. Дело в том, что я ей задала вопрос на эту тему. Моя приятельница с родителями одного парня в Швейцарии очень-очень прямо... говорят, хорошая партия будет. И я говорю: "Ева, м?.." – "Мама, ты знаешь, я хочу учиться". Как же она мне ответила? Как-то хорошо так она мне ответила... "Еще не время". Я говорю: "Ты знаешь, такая партия... Если бы я сейчас помоложе была, я бы туда свистнула просто". Она говорит: "Всему свое время". Сейчас кто-то за ней ухаживает. Она так, очень вскользь... Но она сидит с утра занимается, она на "отлично" учится...

– Хорошая девочка, да?

– Она с такими человеческими понятиями... Почему я и хотела, чтобы Арнольд участвовал в моем завещании так же, как и еще один мой супруг, который был после Арнольда.

– Я помню его.

– Да.

– Приятный человек, кстати.

– Замечательный.

– Приятный очень.

– И тоже не последний человек далеко.

– Слушай, миллиардер, насколько я понимаю.

– Ну, слушай, я из тех людей, которые никогда не лезут в чужие банковские счета и никогда не спрашивают, даже будучи женой. Он мог себе много позволить.

– Я тебе нескромный вопрос задам. Ева – Сашина дочка?

– Нет.

– Чья, ты можешь сказать?

– Нет.

– Саша это знает?

– Конечно, знает. 

– Он Еве сегодня помогает?

– Он никогда не помогал.

– Никогда?

– Никогда. Он только давал интервью вначале. Он очень боялся, что это такой пиар как бы... Я думаю, что когда-нибудь я расскажу эту историю. Она совсем не о распущенности. Я просто... Знаешь, когда-то она меня спросила, когда ей было четыре года: "Почему папа не поздравил меня с Днем рождения?" А он "папа" был. И до этого он как-то появлялся. Там, разошлись – он все время говорил: "Вот, она ушла к мужику. И не дает мне видеться с ребенком". Я попросила какое-то время не появляться, потому что у меня столько было ненависти в тот момент...

– Я помню, да.

–Да, прямо... Вот. И я попросила какое-то время с глаз... Ну, потом на какие-то интервью ты попадаешь, даже если не хочешь. Это пространство медийное – ты в нем живешь. "Вот я, там, помогаю". Зачем врать? Это меня еще больше драконило. Сейчас я к этому так спокойно отношусь, как к своему детству. И Еву я приучила к тому, что люди заняты, с детства. Так складывается – и здорово, что у него другая семья, детки. И потом она постепенно перестала спрашивать.

– Правда, что когда маленькая Ева болела, Арнольд посылал самолеты с врачами, чартерные рейсы, чтобы ей помочь?

– Нет. Но это не умаляет достоинства совершенно. Поездом передавалось все: и лекарства, и детское питание, которого не было. Мама переехала в Киев, и он ее маленькой носил на обследования. Она себя очень плохо чувствовала:, у нее было малокровие. И он ее брал маленькую. Например, врач, там, назначал на 8.00 утра какие-то сканеры – все, что надо было. Она же недоношенная – кило двести.

– Кило двести!

– Да. Такие дети развиваются скачками. И много-много опасностей. Единственное, что было, – у нас тут очень сложно было с социумом. Я себя всегда успокаивала и не допускала ни одной мысли, что будет что-то плохо. Наполеон, значит, Эйнштейн – они все в разряде этих цифр родились.

– Да.

– Поэтому социальная адаптация – это самое тяжелое. И он ее брал на руки – и ездил к врачам. Следующий мой муж – точно так же. Они, кстати, очень уважали друг друга.

– И было за что, я тебе скажу.

– Потому что это, знаешь, настоящая мужская порода. Люди, которые... Я, конечно, у них была камень преткновения какое-то время, но они очень уважали друг друга.

– Слушай, ну было у тебя тоже хорошее. Грех жаловаться.

– Почему "было"? Нет, я не жалуюсь. Я просто говорю, что я совершала ошибки, которые вроде бы – с чего вдруг я должна была совершать? Но я совершала. 

– У тебя замечательная мама, прекрасная певица Алла Никифорова. Она красавица настоящая. Тоненькая, красивая, породистая женщина. Она в Киеве сейчас живет?

– В Киеве, конечно.

– И Ева в Киеве?

– Ева учится, да.

– Где Ева учится?

– Варшавский филиал университета. Мы думали, что в Варшаву она поедет, но для бабушки это смерть. Она сказала: "Если ты у меня ее заберешь..." И вот много лет для мамы моей... У нее в этом браке, в котором она 20 с чем-то лет... Кстати, муж на 17 лет моложе.

– Это у вас семейное.

– 25, что ли, лет они вместе. Поскольку в этом браке нет детей, понятно, что моя дочь – для них это общий ребенок, и для маминого мужа Саши. Поэтому мама мне когда-то сказала: "Если ты у меня ее заберешь, я тут же умру". И как бы мне ни хотелось, чтобы мой ребенок был рядом, но я понимала, что бабушка – это здоровый желудок, бабушка – это надзор за учебой. Потому что – хорошо, я взяла гувернантку-фигантку, оттуда, оттуда, из Лондона... А если она маньяк? Что это за жизнь, под камерами? А поесть? Смотреть, а плюнула она в борщ или не плюнула?

– Ты сумасшедшая мама, да?

– Я нормальная. Я просто из тех, кто знает библейскую заповедь: "Разорвите – и тогда узнаем, кто мама". Поэтому я не рвала своего ребенка, именно из этих соображений. Понимала, что ей лучше и мама – лучший надзор. Я могла с мамой спорить, мне очень не хватало ребенка, сильно прямо. Я иногда выла ночами. Но этот маленький клоп когда ко мне приезжал, закрывалась дверь, и она говорит: "Мамочка, иди. Все у тебя будет хорошо". Недавно я ей задала этот же вопрос, когда ей 21. Говорю: "Как ты думаешь, у меня все будет хорошо?" Она говорит: "Мама, не знаю". Но это сделало меня сильнее. И еще потрясающий ответ. Я спросила: "Как ты думаешь, а что будет с Дмитрием?" С которым только разошлась, фитнес-тренером. И она мне сказала: "Он же читал 10 заповедей. Поэтому..."

– А читал?

– Ты понимаешь...

– Она ошиблась, он не читал?

– Я понимаю, какая у нее глубина. И конечно, это заслуга сейчас моей мамы. Сейчас она сидит занимается. То есть они сдали сессию, педагог... Польский она выучила за полгода. Потому что преподавание на польском. Сейчас латынь – очень быстро. Ну, латынь – один семестр, он ушел. Черт его знает, зачем она нужна была вообще. Теперь, значит, в Варшаву мы ее не отправили. Она продолжает в Киеве учиться. Очень довольна. И в институте пришлось немецкий учить. Она хотела французский. Но – немецкий. Поэтому с педагогом немецкий, английский. Ну, английский у нас с детства, я старалась.

– Скажи, пожалуйста: по примеру той же Аллы Борисовны ты не думаешь о том, чтобы у тебя еще появились дети?

– Нет. А почему я должна думать? Здесь я не хочу.

– Смотри, какая красота у Аллы Борисовны в результате, да?

– Замечательно.

– Красивые дети какие...

– Очень хорошо. Все дело в том, что у них есть замечательный еще отец. Макс – потрясающий отец, сумасшедший отец.

– Да-да.

– Поэтому если бы у меня была возможность раньше почувствовать плечо, опору, я бы... А вот тащить одной я не готова.

– Если у тебя появится человек, который будет замечательным отцом...

– Уже не тот возраст. Я хочу жить для себя. Пусть у меня будут внуки, честно. Но я не из тех, кто сходит с ума от большого количества детей. Моя работа – это мой ребенок. У меня есть ребенок. У мужчины, который... У него тоже есть дети. Он разведен. У всех есть. Это такое безумие, когда люди встречаются взрослыми, то очень хотеть ребенка от женщины в 56 лет или в 45 означает либо хотеть с ЭКО ее рака, чтобы она сдохла... Все это означает манипуляции. Поэтому я не верю вот в это. "Мы разошлись, потому что не было детей". Ни хера. Хотели имущества, потому что это опека над ребенком. Не потому, что я такая циничная. Мир уже устроен настолько... Какая тут политика? Тут внизу же все заражены. Поэтому проще подсадить на ЭКО, рак... Статистика рака сумасшедшая после ЭКО. О ней не говорят. Говорят, сколько зачало. А я считаю, что иметь детей надо только от тех, о ком будет приятно вспоминать всю жизнь, а не смотреть: "О, я родила тебя от этого".

– Что это за история, когда маму в Киеве избили ногами?

– Она шла из школы, вела Еву...

– Средь бела дня?

– Да, средь бела дня. Это была половина пятого, наверное. Четыре-пять.

– И?

– Она говорила по-русски. И сзади на чистом украинском языке: "Що, сука, розмовляєш на собачій мові?" Она получила в затылок. Еву не тронули. Один урод.

– Сумасшедший?

– Ну, наверное, сумасшедший. Давай тогда мы эту историю приплетем к национализму... А я все-таки считаю: психопат, который должен лечиться, лежать где-то, наблюдаться.

– Да Киев в основном говорит по-русски.

– Понимаешь? А моя мама получила с этой фразой. И не сразу подбежали люди. Не сразу его оттащили. Причем она держала кошелек в руке, как бабушки любят: тут хлеб, тут кошелек, и она с Евой разговаривала. Два светофора до школы. Из-за этого я взяла охранника. 

– И до сих пор?

– До сих пор, да. Маме, во-первых, уже как бы и легче, когда кто-то все равно есть.

– Тебе не хочется перевезти маму и Еву в Москву?

– Невозможно.

– Почему?

– Дима, когда нам будет столько, сколько моей маме, ты поймешь, что начинать жизнь в другой стране невозможно психологически. Моя мама комфортно чувствует себя летом только в Болгарии. Я давно купила квартиру, в 2006 году. И в этом доме на 700 квартир выросли дети вот такие, Ева. Сейчас уже эти в институтах, у кого-то внуки... Все подружки, медицина, которая тебя понимает по-русски... Это единственная летняя история для моей мамы, где она всех знает. Когда она приезжает ко мне в Москву, она... Надо еще, чтобы я по времени совпала. Без меня вообще никто не хочет приезжать. Театры, музеи... А у меня не всегда есть время. Вот она будет сидеть. Она никого не знает. Там друзей нет. Все подруги – либо Львов, либо Киев. Могилы близких людей. Вот она День рождения празднует – кого бы она в Москве позвала? Никого. Ну, там, мои подружки. И Ева знает всех. Ева выросла. Ей комфортнее. Москва – очень тяжелый город. Она тяжелее Киева в сто процентов. Москва – это столица, которая тебя подавляет. Киев мягче.

– Да, город для жизни.

– По природе мягче. Москва – очень жесткий город. Когда по молодости мы с Сашей приехали, может, она такая и была, но мы не замечали.

– Вы ее покоряли.

– Может, времени не было. Да. И нищета, и все. Сейчас все есть вроде бы.

– Лола, сильная нищета была?

– Ох, какая... Откуда оно могло быть?

– Что, есть нечего было?

– Было такое. Пять копеек в день. То есть и ночевки в подвале. 

– В подвале?

– Негде было. Всяко бывало. И бутылки, которые ходишь собираешь, чтобы сдать. Еще какая-то сволочь у тебя не принимает: там горлышко немножко... У этих отдельный ящик, они уже на "Волгах" ездят, а тебе, твою мать, пожрать 15 копеек надо. Такое мы прошли.

– Слушай, ну вы выдержали, конечно... Не каждый это вынесет.

– Дело в том, что многие проходят – не все остаются человеком.

– Я запомнил – знаешь что? Начало 92-го года: "Огонек" праздничный. Только распался Советский Союз. И Михаил Задорнов вел. Тогда он поздравлял советский народ. Ельцин забухал, Горбачева уже нет. И Задорнов...

– Какие у тебя сведения... Мы все этого не знали.

– И я помню, как "Голубой огонек", вы с Сашей, и Задорнов говорит: "Теперь фамилия Цекало не модная. Надо говорить "СНГкало".

– Да.

– Понимаешь? И вот из такой нищеты выбиться... За пару лет, наверное. Сколько вы терзались так?

– Ну какой "пару лет"? Нет. Если в 87-м году мы начали...

– 87-м. Года три-четыре.

– Четыре-пять лет. Да, так. И то – те деньги, которые я заработала на толкучке, – их все равно не хватило на самую дешевую комнату коммунальную в Москве. И мама с отчимом еще добавили 2 тысячи рублей. У меня было 4 тысячи после всех моих приключений с толкучкой.

– А кто-то подтолкнул вас чуть-чуть вверх или случай, опять-таки?

– Нет. А кто мог подтолкнуть? Кому вообще нафиг мы нужны? Вообще-то мы услышали в Одессе, потому что мы были приписаны к Одесской филармонии... Саша писал какие-то скетчи. Кто же это сказал?.. Дело в том, что потом, когда ты становишься известным, тебя все любят. Даже эта гребаная директор школы моей. "Это наша слава".

– "Я знала, что она талантливая".

– Да. Та, которая...

– "Проститутка".

– Да, вот из серии. Та же Одесская филармония... Я не помню, что там было. Когда у нас начался роман, он женат, я замужем. Общественное собрание. Комик-труппа "Маски", симфонический оркестр, который не вылезал из заграниц, но иногда они тоже должны были сидеть на этой комсомольской херне, и выступали все. "Вот, аморальное поведение..." Аморальное мое поведение. То есть мужика не рассматривали. "Вот она – проститутка". И помню, что-то там было. Сказали: "Да езжайте вы в свою Москву. Там типа занимайтесь своим творчеством". И мы тогда поехали. Но никто не ждал ничего. Просто сесть на поезд. И у него друзья были, барды. Да он вообще подходил в метро... Видит человека с футляром, кофр от гитары. "Здравствуйте. Я тоже музыкант. У меня дуэт будет. А вот скажите: где студия?" Вот так все начиналось. И люди настолько нараспашку были, что... "Пойдем, слушай. Я студию покажу". Так мы выходили на разных музыкантов.

– Ты знаешь, это нельзя не уважать. Это класс.

– Я это уважаю и люблю. Я это никогда не забуду. Поэтому я и говорила, что у меня нет такого, сильного, деления – до и после. У меня все-таки это воедино. И все это потрясающе.

– Твой крайний муж Дмитрий Иванов сказал, что ты принимала наркотики и лежала в психушке. Наркотическая зависимость была в определенное время?

– Хочу тебе сказать: крайний муж с мозгом олененка. Из этого он сделал вывод, что я ему изменяла. Потому что у него логика простая, и вероятно, кто-то подсказал. Олененок. Олененок – это Бэмби. Там же вот...

– Широко раскрытые глаза, да?

– Да. Поэтому Бэмби, мое признание, которое прозвучало в том числе и в журнале "Караван", не помню, в каком году, когда один год я употребляла кокаин...

– Только кокаин?

– Я боюсь уколов. Даже в задницу. И даже не оттого, что мне страшно. Я уже это сто раз рассказывала. Это скучно.

– Так а кто не нюхает в шоу-бизнесе кокаин, по большому счету?

– Не нюхают. Да никто. Многие ведут здоровый образ жизни.

– Серьезно?

– Ты знаешь, этот период, когда все... Кстати, не все. Но кто-то попробовал что-то... Кто-то попробовал выпивку – не идет у организма. У кого-то пошло. Все-таки шоу-бизнес – такая братия, больше спортивная. У нас очень тяжелые переезды. Ты знаешь...

– Выдержать тяжело.

– Выдержать. Мне 56, у меня почти каждый день 400 километров, 600 километров, сольный концерт, репетиция, распевка. Попробуй на наркотиках или на спиртном это выдержать. И чтобы связки еще звучали. Это невозможно.

– Но ты легко соскочила с этого?

– Я купила себе книгу о вреде наркотиков. Прочла ее – и положила.

– Умная девочка начала с книги.

– Вот. Я прочла, что кокаиновая зависимость у людей возникает через пять лет. И я подумала: "Господи, какое счастье! А мне уже через год плохо". Но я начала – и я это тоже рассказывала, это не новость, в интернете есть... Это 2006 год, наверное. Олень только вспомнил информацию...

– У него только начали расти рога.

– Да, он писять только еще, наверное, без памперсов начал. Так вот поэтому информацию берут... Что касается моего психиатра. Не буду говорить имя, просто обещала ей не называть. Значит, когда я попала с малокровием, Арнольд меня отвез в больницу. И на территории психиатрической клиники есть реабилитационный центр. Значит, раньше весь МХАТ – великие старики и старухи – лежали раз в год, потому что так любил директор театра. Все на капельницах. Откуда у великих стариков и старух такая память? Следили. И больница считала долгом, сосуды... Я лежала в реабилитационном центре. Там огромная территория. И озера есть, и храм. Вот на моей территории были косящие от армии. Это как бы такой закуток, оазис. Что касается психиатрической больницы – она находится настолько в отдалении, что люди лежат действительно с тяжелыми заболеваниями. Поэтому ты туда даже заглянуть не можешь: там сетка. И я с тех пор очень много своих коллег отправила туда. И все сказали "спасибо". Очень много. Она вытащила депрессии. Мы все подвержены... Из-за того, что мы неграмотные... Почему я делаю сосудистые препараты? Как она меня научила? Дважды в год... Вот вены у меня плохие – теперь я это делаю в мягкое место. Просто это больше. Было бы 10 капельниц, а моя попа принимает 36 уколов: весна, осень – "Отче наш". Ухудшается память – ты реагируешь, сосуды реагируют. Да, я перешла на вот эту фигню, на соску. Я бросила курить. Я проверила гортань – у меня даже нет налета курильщика. Я ничего не пропагандирую. Но если ты этого не делаешь, с возрастом процессы затухают. И потом – это гигиена мозга. И я ее использую. Поэтому все мои коллеги в курсе. И я делала это призвание. Звала и врача водила с собой на эфиры, и говорила: "Не будьте идиотами. Потому что это гигиена. Не дай бог, Альцгеймер или еще что-то".

– А с алкоголем были проблемы?

– Ты знаешь, нет. Есть такая штука... Я единственный человек, который никогда не корчит из себя целку. И если мне надо накатить, если это только не касается работы... Я пару раз попробовала. Невозможно петь, очень быстро садятся связки. А у тебя все время "военное положение", ты не можешь. Значит, завтра ты придешь на вливание гидрокортизона, адреналина, витаминов, алоэ в связки. Потом у тебя печень начинает болеть.

– Под фонограмму не пробовала?

– Никогда. Я же рок-н-ролл. Я не представляю свой концерт под фонограмму. И поэтому есть вещи, которые исключены. Но если мне нужно снять стресс или я в компании... Я не выпивала четыре месяца, а потом нашим говорю: "Слушайте, я боюсь. Сейчас скажут, что закодированная или триппер. Наливайте". Поэтому...

– Что пили?

– Я – вино красное.

– Вот и все.

– Я никогда не пила тяжелые напитки, я не люблю все невкусное. У меня единственное – размешивать. Раньше было, например, виски и кола. При этом виски и кола закончились песочком в почках. И мне врач говорит: "Если вы пьете, пейте виски чистым. Вы можете не мешать?" Я говорю: "Я не могу. Это невкусно". Я поменяла, значит, на джин с тоником. Думала, легче. Опять тоника столько... Врач говорит: "Ну хорошо". Три-четыре года я колы в рот – ничего. Она говорит: "Ну все, отлично. Ничего у нас нет". Нет, тоник теперь. Она говорит: "Но это же сахар. Это же все синтетика". В результате я очень спокойно могу выпить да хоть бутылку красного вина. Если я нахожусь вне работы, я могу себе это позволить. В Болгарии вообще вино домашнее у соседей. Они носят вот такими банками.

– Да, шикарное.

– У меня прямо стоит в погребе. Я все хотела, чтобы у меня, как на Западной Украине, бочки стояли. А потом, когда я поняла, что это такой геморрой с этими бочками и уход нужен... Соседи в пластмассовых банках дают мне то, что они отжимают. Вкусное, только потом губы синие и зубы долго отмываются. Поэтому нет у меня проблем с моим чувством ответственности. А поскольку я всегда говорила как есть, я захотела выпить – я выпью, а не захотела – я не буду. Приятно с тобой посидеть, выпить бокал красного вина. Почему нет? Почему надо все время что-то из себя корчить?

– Это не бокал – это стакан. Называем вещи своими именами.

– Что есть в номере... Вон еще и молоко стоит. Молоко, кстати, мне запретили. Вот красное вино мне можно.

Я дважды делала пластические операции. Ближе к лету еще раз пойду

– Ты всегда была красоткой и остаешься ею. А я вспомнил, как Юрий Квеленков... Это одноклассник твой или кто он? Вы в школе учились?

– Нет.

– Ты знаешь, кто такой Юрий Квеленков?

– Конечно. Он за мной ухаживал, когда я училась в школе, а он – уже в институте.

– Он однажды сказал: "Лола была такая красивая... У нее были груди – как устремленные ввысь ракеты". 

– Он за это уже получил неоднократно от меня. И когда он был женат на Кате Бужинской, уже отгреб. И за Катю получил от меня. Просто Юрик – вот он и Юрик. Я даже какое-то время на него обижалась, а потом...

– А по-моему, хорошее сравнение – про устремленные ввысь ракеты.

– Что у человека в мозгах, честное слово. Вот у него в мозгах...

– Ракеты.

– Да, ракеты. Нет, слава богу, с Юриком мы поцеловались пару раз, когда я в школе училась.

– А "ракеты" как же?

– "Ракеты", видно, видно было. И потом, он такой мальчик, с фантазией.

– Ты знаешь, я вот на тебя смотрю... Скажи: пластика какая-то была в твоей жизни?

– Я это и не скрывала. Господи, я всем своего хирурга пластического рекомендую. Потому что на мне не видно.

– Ты не боишься делать пластику?

– Я сделала ее один раз. Два.

– Только лицо?

– Да. А что еще должна была делать?

– Ну, многие грудь делают, попу, ребра...

– Сейчас все удаляют уже. А ребра – пилить ребра... Господи, зачем мне это надо? Подбородок – это часть моего наследства. Когда я поправилась плюс мышца от постоянного вокала ослабевает. И мне сделали нижнюю подтяжку, о чем я сообщила сразу. И через шесть дней я уже снималась для обложек журналов. Ну, еще небольшой отек был. Он всегда есть. И верхние веки восемь лет назад. Сейчас пойду опять делать. Ну, не сейчас, у меня еще тур. В общем, ближе к лету пойду.

– Людмила Марковна, бедная, говорила: "Только появляется морщина – резать. Только что-то мне не нравится – резать". У тебя не так?

– Я собой довольна.

– Ты остановишься?

– Я ничего не делаю такого. У меня потрясающий пластический хирург – Андрей Скорнев. Что он делает? Он многих выгоняет. Вот приходит кто-то... Есть же много проблем психологических. И люди приходят... Он говорит: "Я вообще ненавижу, когда приходят папики, берут импланты – и на телочек примеряют".

– Кошмар.

– Он ее оплачивает – и он потом ее приведет к раку. Слушай, весь мир удаляет импланты. Мне и своего богатства хватает.

– "Ракеты".

– Да. Поэтому я не собиралась никогда ничего делать. Я вообще боюсь.

– А ведут к раку импланты?

– Сейчас [российская телеведущая] Лера Кудрявцева сделала громкое заявление.

– Это ужас, да.

– Сейчас такая очередь на удаление имплантов... Она превышает намного очередь... Только идиоты сейчас могут надувать губы и... Уже и мода на это прошла. Я тебе скажу: это моя санитарная необходимость. Веки – моя санитарная необходимость. Потому что от грима... Визажисту, который работает со мной, тяжелее красить. Веки растягиваются, это кожа. Почему я в жизни никогда не пользуюсь гримом. В Instagram я большую часть без грима. На улице я никогда не в гриме. Я редко даже на какие-то дни рождения, там, какие-то мероприятия приду накрашенная.

– Ты очень похудела. Чем ты пользуешься, какой диетой, чтобы вот так похудеть?

– Ни одной диетой. Скажу, что из-за того, что когда ты находишься в абьюзивных отношениях с человеком с нарциссическим расстройством, это непросто сказывается на психике. Опять это наше невежество. Эти люди не всегда отдают себе отчет в своих манипуляциях. То есть они их совершенствуют, но у них другая химия крови, у нарциссов.

– А что он тебе внушал? Что ты полное...? Или что?

– Да нет. Это вообще тема отдельной передачи. Это отдельная передача. Весь мир считает это расстройством. И это внесено в категорию расстройств. Только у нас в стране есть это и прочие заболевания. Поэтому это невероятно сложная вещь, когда ты находишься все время в общении с человеком, и он манипулирует. Еще есть вещи... Поскольку сейчас занимаются этим органы, не могу говорить пока. Это все известно, но просто я должна юридическую базу подготовить. Я тебе скажу, я позвонила своему психиатру, позвонила эндокринологу, когда поняла... Меня два года исследовали – не могли понять, что со мной. Прибавляется вес. И два года меня близкие друзья клали в больницы. Где я только ни проходила лечение... Ничего. Мне ставят диагноз "психосоматика". Потом выяснилось, что я подвергалась еще воздействию препаратов, о которых не знала.

– Ух ты! Он подмешивал что-то тебе?

– И поэтому все серьезнее. Ты меня не выводи, пожалуйста. Я ничего не могу сказать, потому что это отдельная история. И правда, она криминальная.

– Кошмар.

– И поэтому я могу сказать, что никто не понимал, что со мной. И когда я за месяц восстановилась и начала сужаться за месяц... Мне действительно ставили "психосоматику". При этом все органы вроде бы работают, а я – не понятно. Просто я поняла, что я не могу работать, что я заканчиваю с работой, что все. И вот когда я нашла в себе силы выгнать человека...

– Олененка.

– После этого я позвонила психиатру и сказала: "Я не понимаю, что со мной происходит". И она обратила внимание на один гормон, который зашкаливал, на который до этого врачи не обратили внимания. И она говорит: "Такой гормон бывает только у людей, которые ходят героином по венам. Что у тебя? Я знаю тебя много лет. Это нереально". Выяснилось... Есть вещи, которые выяснились. И этот гормон – он как сопротивляемость организма. Он сигнализировал, что кранты. Еще немножко бы – и кранты. И поэтому я пришла в себя за месяц. На что врачи опять обратили внимание, и очень хороший психолог подключилась, и они все сказали: "Это нереально. За месяц прийти в форму, за месяц восстановиться психологически нереально. Тут что-то не так". И тогда уже начали искать.

– Ты неоднократно выступала в поддержку ЛГБТ-сообщества. Почему ты так любишь геев?

– У меня брат, похороненный во Львове, – гей. Который мне признался очень поздно.

– Родной брат?

– Двоюродный. Он работал на заводе "Электрон" – телевизоры, инженером был. Я жалею, что он очень поздно признался. Он считал, что будет в семье изгоем. И он признался мне и еще моему брату двоюродному Сереге, который всю жизнь отыграл в сборной Союза. Он уже в Голландии 25 лет живет... Он бы, наверное, не умер так рано. Потому что боязнь нелюбви в семье... Я не понимаю, опять, почему человека надо делить – гей и натурал. Слушайте, и то, и то натурально. Вот категория "педераст" – это "педераст". Но это другая категория. Эта категория не относится к половой ориентации. Просто совсем другое. И потом, я не могу сказать, что в войны впрягалась. Да их и нету. То, что, там, гей-парады, провокации... Я всегда это называла "гапонщина". Потому что только Гапон мог на Красной площади гей-парад... Послушайте, у каждой страны своя история. Никто никому не запрещает ездить в Германию. В Киеве есть гей-парады?

– Да.

– Но тоже ведь есть противники?

– Конечно.

– А есть страны, где мэр переодевается, мэр-гей. Ну, в Америке. Идут кварталы. В Израиле – кварталы, люди вывешивают флаги. Страна устроена так и допускает. Почему мне не поехать? Если мне так классно, я пойду туда. Чего я буду провоцировать у себя в стране, если у меня не готова ментальность страны, если ее история говорит о другом? Если ССовские флаги сбрасывали под кремлевской стеной, какие гей-парады? В этом нет никакого ущемления ориентации и еще чего-то. Очень много тоже из пальца высосано.

– Лола, что с Борей Моисеевым сейчас? Совсем плохо?

– Нет. Почему? Борька здоровее нас всех. Потому что здоровый образ жизни, розовые щечки... Да, он не может работать в том объеме, в котором...

– Но он выходит немножко?

– Он, мне кажется, не сильно-то и страдает.

– Он разговаривает немножко?

– Разговаривает.

– То есть вы общаетесь, все нормально?

– Мало, мало. Я езжу очень много. У него очень хороший директор, преданный. И Надя Бабкина, которая заботится напрямую, чтобы Боря покушал...

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Когда-то ты говорила, что ты совершенно без комплексов. Ты до сих пор без комплексов?

– Я не говорила. Я говорила, что без комплексов человек мертв. Он на кладбище без комплексов.

– Так...

– Нет, у меня тоже есть свои комплексы, но уже не столько, сколько было. И самое главное – что главный комплекс – самоуничижение, не любить себя – прошел. Моя последняя история поставила в этом точку.

– У тебя в Украине наверняка много осталось людей, которые тебе дороги. Кому бы ты хотела сейчас передать привет?

– Маме я передаю привет постоянно, потому что мы с ней на проводе. И Евочке. Со всеми я общаюсь. Я хочу – знаешь, кому передать привет? У меня очень много подписчиков, которые пишут: "Скорей бы вы приехали в Харьков, скорей бы в Днепропетровск, скорей бы в Киев... Как хочется на концерт..." Они же следят за лентой, и там я выкладываю из концертов чего-то. Одесса... И вот я, наверное, им хочу передать привет и сказать, что я очень хочу, чтобы они были у меня на концертах. Кстати, сюда, в Германию, приехала... Как-то пограничная зона. Тут из Швейцарии едут, там, из Бельгии, например. Четыре часа езды. Это ближе – в Германию на концерт приехать. Украина приезжает на концерт специально в Германию.

– Я помню, Юрий Евгеньевич Рыбчинский написал для тебя прекрасную песню...

– "Кудись я їду і мовчу..." 

– "І плачу, плачу, плачу. Я в жалю тебе ненавиджу за те, що так люблю".

– С Аркашей Укупником тандем.

– Замечательная песня. У тебя наверняка еще есть песни какие-то украинские в репертуаре.

– Есть и в концерте. Я в России пою, но я не делаю исключения.

– Ты знаешь, чтобы закончить на красивой ноте, я бы попросил тебя экспромтом хоть куплет с припевом – что-нибудь спеть на украинском языке.

– Вот песня, которая сейчас в концерте. Куплет идет на русском, припев – на украинском."Сяяло місто, яскраво сяяло місто, і ми збирали, як намисто, по всій землі свої гріхи" (поет).

– Спасибо тебе.

– Не за что. Спасибо.

– За тебя. 

– За нас. Чтобы абсурд закончился. (Поднимают бокалы).