Нардеп Рудык: 24 февраля военком мне говорит: "Призвать нардепа – это уголовная ответственность. Ни за что. Никогда". Я отвечаю: "Мил человек, орки под Киевом. О какой ответственности ты говоришь?" G

24 февраля военком мне говорит: "Призвать нардепа – это уголовная ответственность. Ни за что. Никогда". Я отвечаю: "Мил человек, орки под Киевом. О какой ответственности ты говоришь?

– Сергей, добрый день.

– Приветствую.

– Я рада вас видеть, рада вас слышать, рада вас приветствовать на нашем канале. Сразу хочу вас представить нашей аудитории: перед нами Сергей Рудык. Это народный депутат Украины, который добровольцем в первые дни широкомасштабного вторжения России в Украину ушел на фронт. И сейчас вот Сергей вернулся из-под Бахмута. Мы не будем уточнять, откуда именно. Сергей, много к вам вопросов, но я начну, наверное, вот с чего. У вас вышло на днях интервью изданию "Цензор". Вы очень интересно рассказывали, как встретили войну: что было, как вы проснулись и как ваш день 24 февраля – почти год назад – из чего он состоял. Расскажите, пожалуйста.

– Самое интересное в этой истории было... Это было мое первое интервью за время войны. И я не знал, когда общался с журналистами, писать ли о собаке. Но меня заверили, что нужно писать. Потому что это оживляет историю. Тем более что это правда. Дело в том, что я более внимательно слушал информацию западных разведок и предупреждения западных посольств. И меня, конечно, как отца семейства, как мужа волновала безопасность своей семьи. И я в день за неделю-полторы... Помните, первый день вторжения назывался 16-го?

– 16 февраля.

– И я так, неоднократно, давал четкие сигналы семье, мол, "давайте уезжайте куда-нибудь в Западную Украину". У меня мама из Черновцов и живет там. "Езжайте к маме, к моей учительнице можете поехать, можете поехать в село дедово, где есть сельский дом, это все же безопаснее, чем то, что, как нам говорили, будет в Киеве в ближайшие дни". И мне это наконец удалось за день до войны, 24-го числа. Мы сошлись с женой на том, что они поедут в Трускавец. Если все нормально, то они попьют водички и вернутся. А если не нормально... Вот о "не нормально" никто не думал, кроме меня.

Да и я так себе: откровенно говоря, будто одним ухом слышу, но не верю, что так оно и будет. И вот семья уехала 23-го числа и оставила мне собаку. Которую нужно утром и вечером как минимум выгуливать. Я встретил известие о войне, гуляя с собакой во дворе. Мне позвонили из Печерского военкомата и говорят: "Так и так. Майор – тогда еще – Рудык, прибудьте максимально срочно в 25-й кабинет Печерского военкомата". Что все-таки война, вот так я узнал.

Скриншот: Алеся Бацман / YouTube

– То есть вы даже не из интернета, не от взрывов... Потому что меня подбросило в постели без 10 минут пять от взрывов.

– У кого есть домашние животные, тот знает, что лучше будильника работают они. Поскольку эту миссию в обычное время выполнял не я, а средний сын, то, собственно, где-то между половиной седьмого и семью я уже с этим псом гулял и узнал об этой истории. Начал связываться с коллегами, конечно. Узнал о том, что сессия на восемь утра. И нужно заканчивать эту процедуру, а собака все не готова.

Ну, успел я буквально за две минуты до голосования прибыть в Верховную Раду, проголосовать за введение военного положения. Хотя, откровенно говоря, мы это должны были сделать как минимум 23-го числа. И все на это рассчитывали. Но почему-то обошлись версией о чрезвычайном положении. И понеслось.

Проголосовали, собрали нас уже на аналог согласительного совета. Там было включение от ГУР, от Буданова. Он нам объяснил планы россиян: о том, что они хотят взять Киев в кольцо. Соответственно, все, кто, скажем так, недостаточно серьезно относился к этим предупреждениям, начали строить свои планы. И через минут так 10 парламент резко опустел.

Как-то недавно мой коллега Виктор Боднар, который, как и я, первые недели был все время в Киеве, озвучил цифру – не знаю, насколько она соответствует действительности, – что в начальный период вторжения, в первые три недели, в Киеве оставалось максимум 10 депутатов. Все остальные в разных направлениях отбыли. Ну и я среди них. Еду я в Печерский военкомат...

– 24-го.

– 24-го. Встречает меня военком. И вот эта история, о которой я уже говорил. Говорит: "У нас формируется рота охраны". По званию я подхожу. Я так понимаю, я или командиром, или заместителем командира этой роты должен был быть. И все идет к тому, что я им становлюсь. Пока не подходит кто-то из офицеров военкомата, которые, возможно, меня знали, видели. Говорит: "Так это же народный депутат". Тот меняется в лице и говорит: "Какая мобилизация? Куда?" А я с собой приношу... У меня такая бумажка была – контракт резерва первой очереди "Бумажка" – это очень не толерантно будет сказано. Это документ, который я заключил за год до войны с одной из воинских частей, взяв на себя добровольное обязательство до 26-го года ежегодно проходить военные сборы, спецподготовку и, в случае часа "Ч", который как раз и наступил, быть мобилизованным в первой волне.

– Сергей, а почему вы так сделали? Сейчас такое отступление немного сделайте. Почему вы этот контракт заключили?

– Я вырос в такой среде и сформировался как политик, где война с Россией выглядела как неизбежный и свершившийся факт. Вопрос был только во времени. Не о нашем нападении шла речь. Однозначно, речь шла о нападении России. Собственно, война продолжалась с 14-го года. И я понимал, что это время дано нашей стране для того, чтобы накопить силы. Потому что я видел, в каком состоянии находились Вооруженные силы после побега Януковича. Собственно, долгое время мы действительно строили армию, максимально, насколько это было возможно, исходя из своих финансовых возможностей, которые были в стране. И я понимал, что рано или поздно Путин не остановится и пойдет в наступление. Будет ли это настолько масштабно, как, собственно, и произошло, или это будет какая-то локальная история, связанная с южными областями, никто точно не знал. Но чувство, что это обязательно произойдет, у меня было.

Я окончил Черновицкий университет, это первое мое высшее образование. Там была военная кафедра. Я по специальности – артиллерист. И я прекрасно понимал, что депутат, бывший руководитель двух центральных органов исполнительной власти должен был бы, по идее, быть каким-то командиром, командовать людьми. А я последний раз гаубицу видел во время, собственно, военных сборов, получая первое – лейтенантское – звание. И я понимал, что надо эти навыки повышать. И первый свой такой шаг к повышению этих навыков я сделал еще в 18-м году. Правдами и неправдами мне это удалось. Я прошел полноценные месячные сборы в составе 40-й артбригады, получив базовый... Ну как? Это уже не был базовый уровень. Это было, по сути, восстановление старых знаний. И когда этот контракт у меня истек, я подписал контракт вызова первой очереди. Он был краткосрочным. У тех, кто меня тогда пригласил на сборы, возникли проблемы по службе.

Опять же в связи с тем, что я народный депутат, к сожалению, эта история имела место тогда и имеет сейчас. Мы, кстати, в конце прошлой каденции с Таней Чорновол, которая, как известно, тоже сейчас служит... Она уже не народный депутат, но тем не менее достаточно героически себя ведет со всех точек зрения: как женщина и как офицер. Мы зарегистрировали законопроект, к сожалению, даже не дошедший до комитета: о том, что народные депутаты и топ-чиновники могут служить во время войны. Мы понимали...

– А сейчас это невозможно сделать. Я так понимаю, вы реально столкнулись с бюрократическими процедурами и это было сложно претворить в жизнь. Да?

– Это было очень сложно претворить в жизнь. То есть чтобы попасть в 18-м на сборы, я обратился к коллеге – народному депутату, которая когда-то была советником министра обороны, у которой были какие-то личные отношения с отдельными представителями Генерального штаба. И по большому блату удалось это сделать. Причем я обещал, что никому не буду говорить, что я народный депутат. Что, собственно, я и делал. Пока где-то не вычислили. Не знаю: кто-то сдал, что ли, извините за терминологию. Но это произошло тогда. И я то же самое сделал в этом созыве: подписал этот контракт резерва первой очереди. И летом 21-го года тоже прошел полноценные сборы.

– И что вам говорит военком? Возвращаемся в 24 февраля.

– Да, прошу прощения за лирическое отступление. Военком мне говорит: "Вы что? Призвать нардепа – это уголовная ответственность. Ни за что. Никогда" – и все в таком же духе. Я говорю: "Мил человек, ну посмотри: орки под Киевом. О какой ответственности ты говоришь?" Объективно тогда опасность была, вы же знаете, по факту очень серьезной. Мы реально не понимали до конца, какой у них стратегический план и с каких направлений орки будут заходить в Киев. Одним из вариантов было направление Кагарлык – Обухов, которое, слава Богу, осталось свободным и стало возможным для выезда большого количества людей.

И Печерский военкомат как раз на тот момент стал центром штаба 2-го сектора обороны Киева, включавшего в себя два района – Голосеевский и Печерский. Собственно, это уже стало известно днем позже. Военком говорит: "Нет, оружие я тебе не дам, призвать депутата нельзя – давай подумаем". Но я вижу, идет время – и ничего не происходит. И в этот момент я узнаю о том, что мои коллеги – народные депутаты – получают оружие в Главном управлении внутренних дел в Киеве. Соответственно, я все бросаю и еду туда. Едва мне хватило этого АК. Ибо количество людей было невероятным. Чтобы вы просто понимали, пришедшие первыми могли получить, как мне потом сказали, и на себя, и на своих помощников. А уже когда приехал я, то было даже ощущение: если бы не депутатское удостоверение, то уже не достался бы автомат. Потому что огромное количество киевлян пришли за оружием, чтобы защищать свой город. Получил АК, еще раз заехал домой, собрал сумку. Я не раз ездил в зону боевых действий в качестве волонтера, Новый год (2022-й) встречал под Попасной.

И у меня уже был так называемый чемоданчик. Не чемоданчик, а полноценный рюкзак с броником, с каской... Ну, со всем, что нужно, чтобы встретить врага. У меня есть табельный пистолет. Соответственно, стартовые возможности для того, чтобы начать работать против русских, у меня уже были. А после получения АК эти возможности увеличились. И я повторно приехал опять в Печерский военкомат, попросил уже военкома: "Давайте так. Мне запись в трудовой книжке не нужна. Оружие у меня есть. Вы никаких не нарушаете внутренних регламентов. Давайте я буду на общественных началах выполнять то, что нужно для защиты города". Так началась моя служба.

Сначала на общественных началах, назовем это так. Ну а потом она уже переросла в полноценную военную службу, потому что я нашел контакты со своей воинской частью. Там тоже было все достаточно сложно. Потому что подразделение там, где я служу, – я не могу сказать где, говорю как оно есть, – было атаковано русскими в первый же день. То есть первые взорванные воинские части были именно наши. И был достаточно большой хаос, не было понятно, куда ехать, где сейчас пункт постоянной дислокации.

И когда все эти вопросы уже были урегулированы, я связался со своим командиром. И на основании контракта резерва первой очереди был мобилизован как майор Рудык. Хотя когда меня попросили в Верховной Раде, кстати, дать документ, который это подтверждает, я не смог этого сделать. Потому что приказ о своей мобилизации я увидел только после того, как менял часть, а это уже было в мае. И все документы идут под грифом "совершенно секретно", поэтому такая вот история. Так закончилось 24-е.

– Сергей, что вы увидели в первые дни вторжения? Что было в Киеве? Что вы делали?

– В каждом районе был создан батальон территориальной обороны, которая должна была быть создана давным-давно. Но, к большому сожалению, ключевой закон парламент одобрил только в июле 21-го года. И полноценно территориальная оборона, движение сопротивления и другие подразделения должны были формироваться с 1 января 22-го года. По сути, они были в стадии законсервированной: кто-то белил стены, кто-то выбивал из органов местной власти какие-то средства, потому что государство ничего еще не выделило. Это начало бюджетного года. И все это приходилось делать с колес. И 24-го числа как раз и была такая история. 24-го, 25-го, 26-го формируются отряды территориальной обороны – если это мы говорим о Киеве – в разрезе каждого района.

Мы прогнозируем, откуда будут заходить орки. К этому моменту уже понятно, что стратегическое направление для них – это житомирское, заход через Святошино, через проспект Победы (прежнее название). Это номер один. Потом видим, как они надвигаются и пытаются прорвать дамбу, зайти через Оболонь, и первые их какие-то успехи, небольшие, были. И одним из этих путей мы видели, может быть Голосеевский, Печерский районы. Поэтому первым делом мы пытались перекрыть все мосты с левого берега.

Фото: Serhiy Rudyk / Facebook

– А танки на Оболони были российскими?

– Ну, там были эпизоды. Мы тогда это видели. Когда российский танк или БМП... там БМП, по-моему, раздавила обычную легковую машину. Чудом мужчина остался жив. Были наскоки, были прорывчики небольшие, но в целом нам удалось их сдержать. Были даже попытки прорваться на Воздухофлотской. Рядом находится ГШ, в том же районе рядом находится Министерство обороны. То есть были такие попытки.

Плюс Гостомель и Жуляны. После того как мы поняли, что орки идут на Гостомель, и нам удалось ценой невероятных усилий сдержать их там, очень велика была опасность получить прилет их транспортных самолетов – и, возможно, не только транспортных – в Жулянах. Благодаря, опять-таки, тем, кто оказался в том месте, – а это уже сегодня известно, это генерал Кривонос. Мне, кстати, тоже коллеги предлагали присоединиться к ним. Слава богу, русские не пошли на Жуляны. И мы смогли... Как бы вам объяснить?.. Смогли стабилизировать ситуацию вокруг окружения Киева. Затем был взорван мост примерно в четырех километрах от КПП по житомирскому направлению. Остановили мы их там.

Такова была на тот момент ситуация. Первые дни не было общих паролей. Первые дни была масса слухов по поводу разных опознавательных знаков, которыми пользуются русские. Первые дни было большое количество ДРГ. Проезжая по центральной улице города, ты не знал до конца, кто напротив тебя стоит и кто на блокпосту стоит. То есть было много таких нюансов. Но где-то примерно на четвертый, может быть, день вопрос с блокпостами был урегулирован.

Перевозим гранатометы из Голосеевского в Печерский военкомат. Мне говорят: "Ярославович, по нам стреляют". Это не укладывается в голове, но по нам действительно стреляют

– Даже у вас были случаи, когда чуть не убили свои же? Расскажите.

– Ну, к сожалению, в эти дни были "200-е" в разных спецподразделениях наших, что как раз и было вызвано тем, что у кого-то нервы сдали, кто-то неправильно оценил. На блокпостах стояли в большинстве своем люди без специальной военной подготовки. И у меня тоже была подобная история. Мы перевозили гранатометы из Голосеевского в Печерский военкомат. Кто знает, где находится Голосеевский военкомат, – там очень сложно не увидеть, откуда машина выезжает. Там одностороннее движение между улицей, кажется, Васильковской и ниже идет... Не помню название улицы. Они стратегические в городе Киеве. Расстояние между этими улицами примерно метров 500. И Голосеевский военкомат находится примерно посередине. И это мы выезжаем отсюда, со мной два бойца. И мне говорят: "Ярославович, я за рулем, по нам стреляют". Это не укладывается в голове, но по нам действительно стреляют.

Слава Богу, первую очередь пустили над машиной. Подбегает нервный человек в военной форме. Ну, по традиции: руки туда, машину заглушить, открыть и так далее. Но у меня не укладывается в голове, что он дает такие команды, стоя на расстоянии максимум 200 метров, а может, даже меньше от этого поворота из Голосеевского военкомата. Я себе думаю: "Не может быть наш". Потому что наш бы знал. Соответственно, это, скорее всего, российская ДРГ. Если мы сейчас послушаемся, ляжем на землю, разложим ноги, руки, как они просили, то прозвучат выстрелы в затылок – и на этом вся история закончится.

Мои два бойца, которые были со мной, послушались команды, а я в этот момент... Была включена машина. И я успел заползти за машину. И пистолет, который у меня был, – сам по себе пистолет без предохранителя. И я на всякий случай держал магазин с патронами, не вставленный в сам пистолет. Поэтому, пока эта манипуляция с патронами продолжалась – буквально это были доли секунды, – этого хватило, чтобы выбежали люди из Голосеевского военкомата и начали кричать этому теробороновцу – я до сего дня не знаю, кого он представлял, – что это наш. Я понял, что наши и с той стороны, и с той стороны. Поэтому можно послушаться команды. Собственно, мы буквально где-то минуты за две эту историю разрулили – и уехали по своим делам.

А у нас через час буквально в Печерском военкомате заседал штаб, где были приглашены представители всех силовых ведомств, и теробороны, и ДФТО (добровольческое формирование территориальной общины. – "ГОРДОН"), и самоорганизованных групп – и такие были на тот момент. Кстати, мост с Дружбы Народов, который идет на левый берег, контролировала – это будет громко сказано, но – какая-то, там, сотня афганцев. Тоже они это все сделали: профессионально заминировали. Сделали все, чтобы русские в случае чего не прошли на правый берег. Вот мы собрались, и этот мой случай был как раз наглядным примером того, что произойдет в городе Киеве, если мы не наведем порядок с паролями, опознавательными знаками и общими сигналами, которые должны быть едиными и действовать по всему Киеву. Это, собственно, произошло у нас. Аналогичные мероприятия прошли по всем секторам безопасности. И, в принципе, где-то уже после этого через день можно было относительно безопасно – по крайней мере, с нашей точки зрения, с точки зрения защиты Киева – передвигаться по городу.

Первые две недели полномасштабной войны точно Верховная Рада не была безопасным местом. Обсуждали в том числе вариант созыва парламента за границей

– Сергей, вот вы сказали про ваших коллег, что Верховная Рада опустела очень быстро. А что они стали делать после 24-го? Ну, в основном. Кто чем занимался? И как готовились вы вообще как народный депутат и вы как народные депутаты, как Верховная Рада Украины? Потому что в одном из интервью председатель Верховной Рады Руслан Стефанчук сказал, что Украина готовилась к войне.

– Я не хочу... Я и так достаточно до войны критиковал власть. И сейчас есть у меня поводы так считать. Но я 1 марта был на согласительном совете с автоматом и пистолетом. Когда я потом показывал эти фотографии кому-то, кто знает режим пропуска в Верховную Раду, народ мягко говоря очень удивлялся. То есть хаос был достаточно серьезным. Я не знаю, как кто готовился к 24-му числу, но был большой хаос.

В Верховную Раду завели УГО, а возможно, еще какие-то спецподразделения. Есть мне что сказать об их действиях в стенах Верховной Рады, но это не выглядело как организованная история, которая готовилась заранее. Был период хаоса. Хорошо, что в парламенте или была ПВО, или у россиян не было планов сорвать парламент, но, скажем так, первые две недели точно парламент не был местом безопасным.

У народных депутатов было жесткое правило не сообщать о заседаниях сессий. Рассматривались варианты проведения сессий не в Киеве, а где-то, где более безопасно. Были сделаны специальные сигналы, как собираться в случае "Ч". Обсуждали совершенно разные варианты: в том числе созыв парламента за границей. В результате все сложилось нормально. В середине марта орки отошли – и парламент снова начал работать.

Фото: Serhiy Rudyk / Facebook

– Скажите, пожалуйста, а сколько ваших коллег сейчас воюет? Если количественно говорить.

– Где-то трое точно. Я знаю лично трех человек. Вот я знаю Рому Лозинского. Потому что он пошел по моему пути. Я вообще отдаю ему уважение и должное, потому что если я хотя бы сборы проходил и имел какую-то спецподготовку, то он вообще, только подписав контракт, даже эти сборы не проходил.

– Он молодой же человек вообще, да.

– Он пошел рядовым и пошел в первые дни марта. И по сей день он военнослужащий. Знаю про Люду Буймистер, которая тоже в марте, как и я, призвалась. Она сейчас тоже поменяла подразделение. Она сейчас в луганской теробороне. И луганская тероборона – это точно не мукачевский котел и не буковинский курень, поверьте мне на слово. И точно я знаю, что она служит. Знаю, что в распоряжении главнокомандующего находится генерал [Михаил] Забродский. Не знаю, в каком формальном статусе находится Роман Костенко, но точно он первый месяц войны проявил себя наилучшим образом в Николаеве.

– Да.

– Он спецназовец. До того, как стать народным депутатом, он был, кстати, одним из самых молодых полковников в истории Украины. Ему в 33 года за боевые заслуги дали внеочередное звание. Мне руководитель аппарата Верховной Рады говорил, что где-то до 10 народных депутатов, не давая четкую оценку. Это была история по состоянию на декабрь месяц. Может, кто-то еще не открылся. Может, кто-то не хочет об этом говорить. У каждого есть своя история.

Я не хочу быть не знаю кем, но точно не как два народных депутата, о которых говорил Руслан Стефанчук, вызвав бурю эмоций в среде... Потому что меня аппарат Верховной Рады регулярно стимулирует через моего помощника писать какие-то бумажки о том, где я и что я, насколько это возможно. И каждый месяц у меня есть типичная формулировка. Поскольку я участвовал только в трех заседаниях Верховной Рады – как раз тогда, когда с кворумами был напряг, извините. И большинство "героев" появилось с автоматами в Киеве после того, как орки от этого Киева отошли. Так пришлось немного поработать. А так в основном, когда у меня есть возможность доступа в интернет – особенно когда я на передке... Вот есть Starlink – я могу войти через Zoom в заседание моего комитета. Это комитет аграрной политики. Ну, нет – так нет. Поэтому вот такая история.

Я дважды должен был находиться в месте, куда прилетали ракеты. Дважды Бог отвел

– Сергей, я так понимаю, на передовой вы уже провели около 100 дней. Может быть, больше. Да? Вот вы рассказали историю, которая была еще в начале широкомасштабной войны: когда реально было опасно с точки зрения того, что вы уже, там, думали, с жизнью ли прощаться или, наоборот, что-то делать, чтобы другие с жизнью прощались. Но вот расскажите, за все это время – почти уже год – какие самые опасные ситуации были связаны лично с вами? Где это было, когда это было, что это было? Ну понятно: то, что можно рассказывать.

– Большинство незапланированных историй происходит тогда, когда ты этого не ждешь. Меня дважды Бог отвел. Я дважды должен был находиться в месте, куда прилетали ракеты. То есть я осознал опасность только после того, как узнавал об этом факте. Даже когда я получал удостоверение или офицерский билет, я должен был приехать в расположение своей воинской части в ночь. Это мой первый выезд за пределы Киева после того, как орки его окружили. Орки еще не отошли на тот момент окончательно от города. И не было жесткой необходимости прибыть ночью, но выглядело так, что это так случится. Я провел часов пять за рулем, но потом решил заночевать в Черкасской области – и утром уже прибыть в расположение своей воинской части. В четыре утра в место, куда я должен был приехать, прилетело четыре ракеты. Одна история.

И была такая же история с командным пунктом одним, куда я должен был прибыть. По странному стечению обстоятельств, у меня сломался автомобиль. Причем такая деталь, которая никогда – тьфу-тьфу-тьфу – не ломалась. И вообще нелогично, что она сломалась. Я должен был поехать в Донецкую область: по моим планам, в семь утра, чтобы засветло прибыть, – а нам пришлось уезжать в 12.00–12.30. И тоже оказалось, что это была бы для нас роковая история. Потому что тоже случился прилет.

Ну, были у нас "200-е", и мы могли быть среди них. Поэтому я бы пока больше о таких историях не рассказывал. А историй таких хватает у моих друзей. Вероятности получить пулю на передке намного, конечно, больше. Хотя, видите ли, после того, как русские начали "работать" по инфраструктуре и по городам, от ракетного обстрела не застрахован практически никто.

Мы на Бахмуте стоим достаточно крепко. И даже удается достигать тактических успехов, отодвигая противника

– Если брать линию фронта, где сейчас горячее всего? Где сейчас тяжелее всего нашим ребятам?

– Ну, судя по всем данным, это вся зона разграничения, начиная от Кременной и к югу. В первую очередь, это украинский Донбасс: Луганская и Донецкая область. То есть Кременная (она проблемная) – и аж до Угледара. Я думаю, что конечная точка – Угледар. Если посмотреть на карту сверху вниз, то вдоль линии столкновения идут постоянные попытки. Мы не знаем на сегодняшний день, какова будет ситуация на юге. Есть вопросы по Запорожской области. Но тяжелее всего – это Донецкая область.

И причем это системная история. Я в последний свой приезд... Если можно назвать это приездом. Это был декабрь – январь. Но самое массовое количество столкновений – 54 столкновения – было на бахмутском направлении. Причем не на бахмутском направлении, а именно под Бахмутом. Потому что бахмутским направлением называют зону ответственности начиная от Парасковеевки – это маленький городок на севере – потом сам Соледар, который уже оказался под оккупацией орков, потом сам Бахмут – и дальше пошли населенные пункты: Курдюмовка, Клещиевка, Озаряновка, Андреевка... Названия сел, которых никто бы не знал, потому что их достаточно много, и никто бы не запомнил. Но там идут такие плотные бои, что интересующиеся и участвующие в этом знают эти населенные пункты. И аж до Угледара.

Задача им ясна. Очередная история... До какого там – 1 марта – теперь они хотят взять и выйти на границы административные Донецкой и Луганской области. Они таким образом пытаются расшатать с разных флангов нашу оборону, потому что, видите ли, мы на Бахмуте стоим достаточно крепко. И нам даже удается достигать тактических успехов, отодвигая противника.

Фото: Serhiy Rudyk / Facebook

– Все говорят о вероятном новом наступлении орков. Когда и где оно может быть, по вашей информации?

– Ну, я бы согласился с тем, что сказал [секретарь СНБО Алексей] Данилов буквально несколько дней назад: что оно уже началось. Рост интенсивности боев – это и есть характеристика этого наступления. Мы ждем еще информацию по нескольким российским бригадам: когда их перебросят из Крыма, возможно, с территории России, а не только с украинских оккупированных частей. Но интенсивность столкновений, количество столкновений и огневых поражений говорит о том, что это наступление началось. Я думаю, что Угледар – это уже была такая, серьезная попытка с их стороны это наступление начать. И представим себе ситуацию, если бы им это удалось. У нас совсем была бы другая...

Почему-то неудачное наступление россиян под Угледаром объясняют плохой подготовкой мобилизованных солдат России, какими-то просчетами. Но это удачная работа наших Вооруженных сил. Нам действительно там удалось

– Но их там наголову разбили. Я видела сегодня информацию, что даже какое-то типа элитное российское подразделение мы там разбили.

– Ну, за один день нам удалось уничтожить 14 танков и 18 БМП. Периодически в Telegram-каналах появляется информация по этим танкам. Это действительно одно из самых больших было наших достижений. Потому что отчего-то – и наши [эксперты] в том числе, – комментируя историю неудачного наступления россиян под Угледаром, больше аргументируют это плохой подготовкой мобилизованных солдат России, какими-то там просчетами и так далее. Это удачная работа наших Вооруженных сил.

Спрогнозировать, в буквальном смысле этого слова, по каким путям пойдет противник, заранее их заминировать, сделать вид, что там безопасно, и дать возможность им туда пойти – это тоже военная наука. И прогнозирование действий противника – это большая часть работы Вооруженных сил, ГУР и других спецподразделений. Поэтому нам действительно там удалось. Неизвестно, как это произойдет в будущем. Я держу кулачки за то, чтобы подобные успехи у нас происходили и на других участках.

Как написал один мой коллега... Я, пожалуй, не смогу воспроизвести... "Русские танки, – что-то там, – напали на мирные украинские мины, которые никого не трогали и были зарыты на путях передвижения российской техники". Но еще не все их резервы, конечно, подтянуты. Поэтому это наступление будет продолжаться как минимум до тех пор, пока Путин что-то не скажет: я так понимаю, где-то в 20-х числах, буквально через две недели.

– 21-го или 22-го что-то хочет сказать. Да. Скажите, пожалуйста, а что у русских сейчас? Много ли у них техники? Какой? Чем они пользуются? Много ли у них сил? И эта живая сила – какого она сорта? Ведь мы видим: даже те, кто в плен попадает из россиян, – зэки, уроды, просто я не знаю, как их людьми назвать. Но некоторые наши военные говорят мне, что все же за этот год во многом русские тоже научились воевать и что стало труднее. Вот какая ситуация сейчас?

– По количеству я не готов давать вам комментарии. То, что я вижу в открытых источниках, видят, очевидно, все: что на донецком направлении по самолетам, по БМП, по танкам, РСЗО, то есть по современным видам вооружения, – преимущество на их стороне. Это тысячи. Тяжело, тяжело, тяжело со всех точек зрения. Это как минимум то, что я могу сказать о противодействии им. Когда вспоминают о зэках... Видите ли, то, что они не ценят жизнь этих зэков, понятно. И когда мы слушаем их перехваты, как они говорят: вышло 90 человек, первая атака – 70 человек зэков – погибло, назад они идти не могут, потому что их расстреливают свои же и бросают вперед. Они получают задачу занять окопы, а дальше фиксирует эти окопы их же десантура или другие подразделения: скажем, морпехи, которые имеют для этого какие-то навыки. И благодаря этим критическим жертвам им, собственно, и удалось, очевидно, взять Соледар и понемногу продвигаться по населенным пунктам в Донецкой области.

Фото: Serhiy Rudyk / Facebook

Но я согласен с вами: они тоже учатся воевать. Сначала они, конечно, не ожидали такого нашего противодействия, но уже те подразделения, которые бросают сейчас, – они уже готовы, я так понимаю, к тому, что им противостоят сильные наши подразделения. Поэтому их подготовка существенно лучше.

Но наш расчет на то, что мы армию трансформируем. Натовские стандарты, о которых было принято говорить на эфирах и всуе, – это не просто формальные какие-то требования, к которым наша армия приблизилась гораздо плотнее, чем армия любой из стран на постсоветском пространстве.

Наши командиры получают больше инициативы, мы даем возможность младшему и среднему командному составу принимать тактические решения, которые могут обезопасить наших людей, добиться тактических и стратегических результатов. У них эта совковая история, единоначалие, до сих пор продолжается. И в этом наше преимущество.

То, что у них постоянно происходит эта конкуренция между [основателем ЧВК "Вагнер" Евгением] Пригожиным, [главой Чечни Рамзаном] Кадыровым, их какими-то топами, желающими занять нишу – я не знаю, – по-видимому, [умершего лидера российской партии ЛПДР Владимира] Жириновского... По-другому – я не понимаю, как они могут противостоять тому же Путину. Это тоже играет нам на руку. Потому что они между собой конкурируют, и в этой конкуренции не всегда решение принимается единоначально. Это очень важно: чтобы центр координировал действия со стратегическим уровнем управления армией, тактическим уровнем управления армией, вплоть до самого низа: до уровня батальона, роты и ребят, которые непосредственно в окопе. Поэтому такая ситуация.

Сколько их там сейчас? Видите ли, мы не знаем, насколько растянется новый фронт, если будет дополнительное наступление. Если мы говорим об админграницах Донецкой и Луганской областей, то преимущество наше состоит в том, что там эти полтора миллиона, о которых они говорят, в которые, возможно, разрастется российская армия, – там они не поместятся. Есть критический предел, где может поместиться такое количество личного состава. И там не нужны... Миллион – так точно. Да, конечно, 300 тысяч военнослужащих российских вдоль Донецкой и Луганской областей не прибавят нам оптимизма, и тонусом это не назовешь. Это тяжело, это сложно. Особенно, когда они восстанавливаются и посылают новые бригады.

Но это как принцип ближнего боя... Я не знаю, насколько будет корректным это сравнение, но выросшие в сложных городах дворовые или ребята со сложной биографией знают, что профессионалы терпят крах. Я вспоминаю даже потасовки в парламенте, которые были в созывах... Я, к сожалению, не застал их как народный депутат, потому что очень хотелось бы принять в них участие. Это олимпийский чемпион... Может, его кто-то помнит. Он воспитал многих известных помощников.

– Эльбрус Тедеев.

– Да. Ему наш Миша Головко, который сейчас председатель Тернопольского областного совета, так хорошо навалял, не будучи профессиональным спортсменом... Понимаете? То есть есть ситуации, где узкий участок фронта, где количество не бьет класс. И тактические действия нашего командования – они играют важную роль. И, безусловно, стойкость и мотивация наших солдат и офицеров. И отсутствие такой стойкости, я надеюсь, и мотивации с российской стороны.

– Сергей, а вот сейчас как россияне экипированы? Как они одеты? Во что? Какие у них аптечки? Чем они воюют? Потому что я знаю и видела, что было в начале войны. Ну, это, в принципе, Советский Союз. Теперь – я знаю, что России не хватает своего – она разместила заказ где-то там, во Вьетнаме, чтобы форму им шили, еще что-то. Те аптечки реально просто ужасающие. Потому что даже антибиотика нет. В принципе, когда наши ребята берут в плен – сколько таких случаев, что там уже черви в ранах у орков ползают... Потому что они просто даже помощь не могут себе никакую оказать. Вы же, наверное, сталкивались, вы видели, общались там с пленными. Вот что у них в голове? О чем они говорят? Какой это уровень? Потому что, в принципе, все, что мы видим, – это просто человеческий такой мусор, я бы сказала. Потому что с нашей стороны это лучшие на фронте, а с их стороны – ну просто...

– Я не могу рассказать вам об аптечках, честно вам скажу. Почему-то не обращал внимания. Но могу сказать, что мы взяли себе для коллекции их проднабор. Ну он воняет. Я не знаю, что там. Мы боимся его открывать. Мы взяли себе для пробы. Он стоит там у нас в шкафу, и нашим ребятам жаль выбросить, потому что это какой-то такой... Ну, не трофей, но интересный пример.

Но я не знаю, что у них там. Я не знаю, весь ли это такой у них набор. Потому что я знаю, что наша еда и наш сухпай нормальные. Я это видел и в мирное время во время сборов, и сейчас: во время войны – абсолютно пригоден для использования во всех смыслах этого слова. Что касается одежды, то на бахмутском направлении зэки, шедшие в первых рядах в декабре и январе, не отличались особой экипировкой.

Мы, кстати, знаете, как вычисляли, что меняется подразделение? Когда мы видим в приборах дальнего видения, что они начинают подбирать своих "трехсотых" и "двухсотых", мы понимаем, что, скорее всего, произошла какая-то ротация, и на усиление зэкам и вагнеровцам пришли какие-то регулярные подразделения. Потому что те вообще не ценили жизнь: у них установка была совсем другой.

Более того, у них было – и есть – на уровне приказа: если ты видишь, что у тебя товарищ рядом упал и его можно спасти, – пока ты не выполнил задание, ты никому не помогаешь. Поэтому те брали что могли, переодевались и в наше. И особенно когда поставили задачу "любой ценой" восстановить границу, взять Бахмут, Соледар, "а не возьмете – вам конец" – они стали переодеваться в нашу форму.

У нас было много сигналов, когда заходят... И это не просто ДРГ. Ибо то, что ДРГ переодеваются и пытаются под видом наших военнослужащих попасть на какую-то часть нашей территории, – к этому, собственно, нужно было привыкать. Но вплоть до того, что они через сутки меняли опознавательные знаки, свои эти полоски, повязки, цвета... И в том числе, конечно, одежда. Каска, которая у меня есть – мне на день рождения подарили каску русскую – я бы такое не надел.

– Мне рассказывали наши военнослужащие, что прямо у них там покойник на поле боя свой лежит, и они вместо того, чтобы этот труп забрать и похоронить потом по-человечески, первое, что делали, – сдирали с него теплую одежду, на себя одевали – и бежали дальше.

– Те пленные... Опять же, я, возможно, вас разочарую, но пленные, которых я видел, не принадлежали к топам. Это была как раз категория людей "обнять и плакать". Первым, кого я увидел на лиманском направлении, был представитель Луганской области, который вообще пытался нам рассказать о том, что он вышел покурить, купить вечером, в одиннадцать часов, а его загребли и взяли. Они легко сдались. Наша группа вошла. Старший пробовал сопротивляться и остался там навеки, а четверо спокойно сдались и сохранили себе жизнь. Но никаких особых военных тайн не рассказали, потому что видно было, что это как раз не самое боеспособное подразделение было. Поэтому не делайте из моих слов каких-либо глобальных выводов. То, что я не видел каких-то других пленных, не означает, что они все такие.

И вообще, когда идет общение с военнослужащими... Мы же видим войну каждый на своем сегменте ответственности. Чем ниже уровень, чем меньше звание... И опять же, без глобальных выводов. Высокие звания, меньшие звания... То есть ты гранатометчик – ты видишь свою зону ответственности и ты не можешь знать, что происходит на той стороне. Все знает ГШ. И когда даже идут сигналы о том, что нужно согласовывать свои выступления, информационное поле, – это не просто так. Человек искренне может информировать об увиденном своими глазами, и он будет абсолютно, на сто процентов, прав, но он не будет знать, что происходит на периметре: на соседнем участке, где соседняя рота, взвод... Но реально мы видим по всем признакам, что он сражался и знает, о чем говорит. Это тоже отдельная история. Поэтому об этом нужно спрашивать у топ-представителей ГШ. Но они, очевидно, говорят меньше. Потому что основная задача – победить, а не проинформировать телезрителей о происходящем.

– Сергей, по вашему мнению, кто первый сметет Путина: украинская армия или все же свои какой-то мятеж ему устроят и раньше еще это сделают? Может, какой-нибудь военный переворот? Или не будет там ничего? Вот как вы думаете?

– Скептически отношусь к их внутренней революции и даже внутреннему перевороту. Пока что в той части, где я интересовался политической жизнью в России, – я вижу, что они ищут Путину типа оппонента на следующие выборы. Соответственно, типа партию, которая может теоретически конкурировать с "Единой Россией" и подтянуть голоса электората а-ля Жириновского. Но я не представляю, что Пригожин, Кадыров – кто там у них еще появляется? – могут реально составить конкуренцию Путину. Они представляют такую риторику, которая, скорее всего, может увлечь определенный сегмент электоральных симпатий. Но это не будет сегмент, который может иметь большинство в российском обществе. Потому я не думаю, что это будет переворот. Я бы хотел, конечно, чтобы наши союзники помогли, как помогли с [Усамой] бен Ладеном.

– А возможна ли такая история?

– Мне кажется, что они тоже не примут на себя такую ответственность. Мы живем в демократическом обществе, и нам бы очень хотелось, чтобы это произошло. Потому что пережившие и знающие, что это за существо, конечно, ни перед чем бы с этой точки зрения не остановились. А там могут быть разные соображения: как к этому отнесется их избиратель, а "не обидится" ли, а если "обидится", то не нажмет ли на кнопочку...

– Сергей, скажите... Вы подполковник, вы сейчас на фронте. Путин, кстати, тоже подполковник. Но я у вас хочу сейчас...

– (Смеется). Не надо таких сравнений. Мне в Печерском военкомате в свое время сказали, что Петр Алексеевич тоже подполковник.

Скриншот: Алеся Бацман / YouTube

– Вас уже больше, вы видите... Но я вас вот о чем хочу спросить сейчас не как военного, не как человека, с оружием в руках защищающего свою Родину, а как политика, тоже защищающего свою Родину. Вот если бы вы встретились с Путиным, что бы вы ему сказали или, может быть, сделали?

– Я ничего не скажу, что я бы ему сделал, но надеюсь, что "Лебединое озеро" сыграл бы. Все мы соскучились, кто родился в СССР, а я родился в СССР... Все помнят этот первый канал советский: особенно 80-е годы, когда на протяжении нескольких лет "Лебединое озеро" включали...

– Часто.

– Слишком часто для неокрепших пионеров-комсомольцев, которые не могли понять, как это: такие выдающиеся личности уходят и включают такую музыку.

– А вы знаете, что у них сейчас в феврале или в марте "Лебединое озеро"? Они анонсировали в Москве: в Большом театре. Так что есть шанс (смеется).

– Я не о том "Лебедином озере".

– А я как раз о том, о том. Я говорю: вы в Москву не собираетесь как раз под это?

– Ой, я под российскими санкциями, по-моему, с 2015 года. Больше всего переживал, что не удастся у мавзолея шашлычок пожарить. Но кто знает, чем закончится и когда?

– Вот-вот, я хотела сказать. Может, еще и удастся. А может, и скоро.

– Начнем с освобождения Украины.

– Сергей, я хочу у вас спросить. Расскажите какие-нибудь такие, героические, истории наших героических ребят, девушек, которые вы все эти долгие месяцы наблюдаете. Вот если просто одну-две-три, чтобы наши зрители услышали.

– Ну, на самом деле чем больше человек сделал на войне, тем меньше он об этом говорит. Это общее правило. С кем я ни говорил из военных, которые там провели достаточно много времени, – честно говорю: все немногословны. Я бы сказал даже, косноязычны, если можно так на полурусском сказать. Вот я в моей группе воевал с другом, коллегой, товарищем. Он где-то примерно моего возраста. И он воюет без ноги. Вот для меня такой пример героизма. Никогда об этом не говорит и, более того, постоянно переживает, что об этом узнают и поэтому его комиссуют. Он потерял полноги в 18-м году и с протезом живет. Полтора года пролежал в разных госпиталях. В 20-м году назад вернулся и по сей день служит, и с нами совершенно полноценно пробыл эти два месяца. Более того, мне приходилось его постоянно удерживать от достаточно рискованных поступков. Потому не знаю...

Наверное, он не захотел бы, чтобы я называл его фамилию. Его зовут Игорь. Он где-то примерно моего возраста. Но для меня это проявление просто невероятного героизма. У него вторая нога немеет и куча там проблем, но одни "косят", извините, а другие на одной ноге пытаются скрыть свои явные физические недостатки, учитывая, что у нас есть ВК, через который должны люди проходить. Для меня великие герои – те, кто с начала широкомасштабного вторжения жил в сытой Европе. И по большому счету, кто бы им ту повестку туда привез? Сейчас только я узнаю, что кому-то приносят повестку в феврале месяце: человеку, который служит уже целый год. То есть хаос первых месяцев был достаточно в этой сфере распространен. А для меня герои – приехавшие из сытой Европы. Из Польши, Германии – по зову сердца – и воюют все эти месяцы и не переживают. Поэтому я бы о таких историях говорил.

Я общаюсь с героями, имеющими "Звезду" Героя. Сегодня я вычитал о том, что – это какой-то черкасский сайт – что 21 тыс. гривен герои, имеющие звезду Героя, получают ежемесячно. То ли это доплата для области, то ли это общегосударственная – я, честно говоря, не готов вам сказать. Поинтересуюсь. Но точно они не об этом думают. Совершенно нормальные люди, коммуникабельные, никогда об этом не скажут. Как и мне никогда не хотелось говорить на войне, что я народный депутат. Это, конечно, не то сравнение. Мне до этих героев еще копать и копать, откровенно вам скажу. Поэтому когда, там, где-то в социальных группах, в Facebook кто-то эмоционально пишет, что где-то я к тому числу принадлежу, я говорю: "Нет. Поверьте мне: есть гораздо большие герои". И их героизм в том и состоит, чтобы системно, постоянно, сцепив зубы, не рассказывая об этом никому... Есть такой один род войск, где слоган вообще такой: "Тихо пришел – тихо ушел" (речь о войсках Сил специальных операций ВСУ. – "ГОРДОН").

– (Смеется). А мы потом радуемся.

– Поверьте мне: при встрече с достаточно большим кругом российских предателей, которые у нас есть... Мы отслеживаем их, стараемся следить за их жизнью в том числе. Все, кто засветился, – все найдут свою могилу. И это будет точно не пафосное выступление с предупреждениями. Это будет, согласно нормам военного времени, утилизация без эмоций. И мы, возможно, потом узнаем, что кому-то за что-то дали какую-то награду. И это, вероятно, правильно будет.

– Сергей, думаю сейчас, во время интервью, спрашивать или не спрашивать, но тема очень важна. Вы знаете, наверное, что бывает, и всюду есть плохие люди, но самое главное – это реакция на эту тему и выводы. Вот глядя на то, что вы народный депутат, а не просто сейчас воюющий человек, я все же спрошу у вас. Как вы отреагировали на те коррупционные скандалы в Минобороны, которые прокатились по стране в последнее время? Что вы думаете?

– Я уже не буду повторять свои ошибки или, там, эмоциональную сложность, потому что очень трудно объяснять эти истории правильным речитативом. В интервью коллегам, о которых мы начали говорить – "Цензору" – я назвал их таким... Ну, матерился.

– Таким словом, которого они заслуживают. Кто они есть.

– Это ужасная история. Я сравниваю ситуацию, как системно идут ограничения по военным, особенно – военным, которые были мобилизованы. Может, кто-то помнит: в июле, по-моему, это произошло, когда было мобилизовано много людей, мужчин и женщин. И они получили две зарплаты: одну зарплату платили на прежнем месте работы – средняя зарплата – и армия им платила деньги. Затем шла надбавка в зависимости от места нахождения этого военного. Чем ближе к окопам, тем она была больше. Сначала сократили первую зарплату, потом – недавно – ограничили премии.

Идет ограничение с объяснением того, что в бюджете не хватает средств. И часть людей это понимает. Потому что расходы действительно огромны в пределах всего государства. А война может занять еще много времени. Затем следует ужесточение санкций по отношению к тем, кто, опять же, на передке, за проступки, которые в условиях мирного времени трактовались бы совсем по-другому. За то, что человек покидает поле боя, должны быть санкции, но не такие, как сейчас. За дисциплинарные какие-то поступки... То есть идут по отношению к уже воюющим. А большинство воюющих на передовой – я хотел бы подчеркнуть – это люди, добровольно приехавшие из-за границы, которые пошли в первых рядах в военкоматы... Да, к ним потом начали добавлять мобилизованных, которые, может, и не хотели бы служить, но получили эти повестки и достойно себя повели: вместо того, чтобы "косить" и придумывать себе какие-то болезни, начали служить. И когда этим людям, которые по семь-восемь... Вот мой брат. Я встретил под Бахмутом своего брата. Двоюродный брат, но мы как родные были в жизни. Я один в семье вырос, и у нас возрастная разница, которая делает нас достаточно близкими людьми. То есть из 12 месяцев войны он девять провел на передке. И вот он слышит о том, что выиграла фирма, которая имеет уставный капитал в 1000 грн, контракт на 10 млрд грн. Все же взрослые люди, все понимают, что речь идет о пустышке и не обошлось без чьих-то интересов. Это просто критическая история, это ужасная история, которая демотивирует людей. И хочется тем, кто там давно, прийти навести порядок. А они не могут, потому что враг номер один – это Россия.

И абсолютное большинство людей, которые в других обстоятельствах были бы уже и под Офисом президента, и под Министерством обороны, и под Кабмином и Верховной Радой, сейчас этого не могут сделать, потому что враг номер один – Россия. И нужно быть сейчас в окопах. Обратите внимание: практически весь круг моего общения, с кем я в политике последние 10 лет, – практически все там в разных структурах, в разных подразделениях, на разных участках. Но все эти участки максимально приближены к фронту. Ну большое количество людей. И погибшие из этого круга. Это политически активные люди с активной гражданской позицией.

И происходящее, и коррупция вызывают множество вопросов. С одной стороны, нам говорят о единстве... А какое здесь может быть единство? С другой стороны, нам говорят о том, что надо сцепить зубы, средств нет у страны, а у нас делаются... Снова делались дороги. Я сам это видел своими глазами. Надо, может, где-то делать, но не там, где завтра снова может прилететь ракета. Ну, дальше остановите меня. Потому что я что-то могу наговорить такое, что потом меня будут ругать.

Бой за Крым будет жестоким. Крым нашпигован оружием. Я думаю, что там и ядерное оружие есть

– По вашему мнению... Самый главный вопрос был, есть и остается: когда наша победа? Когда, по-вашему, уже сможем праздновать нашу победу? И к чему всем украинцам нужно готовиться?

– Мне как политику хотелось бы сказать, что победа скоро. Но мне кажется, это будет не скоро. Видите ли, эта, наверное, депутатская и не только депутатская история с публичной политикой побуждает некоторых говорить то, что нравится людям. А людям нравится надеяться, что мир наступит завтра, что это завтра получит какая-то каста хорошо оплачиваемых людей-военных, которые в условиях профессиональной армии будут одерживать победу, а люди будут жить своей повседневной жизнью. Нет. Это желание нравиться, мне кажется, и побудило власть тогда, когда нужно было говорить людям правду и говорить неприятные вещи – не об отдыхе... Это уже сегодня общеизвестные всем фразы: о шашлыках, о том, о сем.

Надо было говорить о бомбоубежищах, надо было местные власти напрягать эти бомбоубежища массово делать, центральным органам власти нужно было делать. Людям нужно было раздавать инструкции, готовиться к ракетным обстрелам и ко всему тому, что мы сегодня видим.

Поэтому сейчас я бы говорил людям: не ждите завтра нашей победы. Лучше я буду плохим прогнозистом, но пока мы не получим оружие дальнего действия, мы из окопов не сможем сломить количественно превосходящую на сегодняшний день армию России. Поймите меня правильно. Еще месяца не прошло, как западные партнеры стали говорить о том, что дадут нам разные типы оружия: начиная от танков и заканчивая еще не обещанными, но анонсированными самолетами.

– Истребителями.

– Истребителями. То есть еще месяц назад мы только могли об этом мечтать. Сейчас начались сигналы о том, что это будут дальнобойные ракеты, до 400 километров. Если это произойдет, тогда, поверьте, наши возможности улучшатся. Но бой за Крым будет жестоким. Крым нашпигован оружием. Я думаю, что на 100% или 99,9% там и ядерное оружие. И это будут очень сложные бои. Видите ли, мы так привыкли: что мы держим Бахмут, держим донецкое направление столько времени. Вдумайтесь: это с июля месяца. Это семь-восемь месяцев постоянной войны, постоянной крови, постоянных погибших.

Я понимаю, что мы говорим об их погибших, но и наши погибшие есть, и наших погибших достаточно много. Посмотрите: нет сегодня, пожалуй, ни одного села, где не хоронили бы какого-нибудь украинского героя. Потому это долгая, длительная борьба. Максимум, на что можно надеяться, – что нам удастся дойти до какого-то там... Ну, это не передышка. Видите, что бы я сейчас ни сказал – оно не будет на 100% соответствовать.

Нам нужно добиться восстановления территориальной целостности нашего государства. Но Россия-то останется. Пусть она, там, распадется... Всякие разные есть интерпретации, что будет. Россия останется. Их общество, которое, вы знаете, относится к нам... Мы все удивлялись... Помните, год-два-три назад делали социологические срезы отношения украинцев к россиянам и россиянам – к украинцам? Критически не отвечавшие друг другу.

Несмотря на то, что война шла с 14-го года, у нас было огромное количество людей, которые продолжали относиться к ним как к "братьям", назовем это так. Мэр Смелы в начале вторжения искренне в каком-то прямом эфире рассказывал, что "мы думали, что вы братья". Ну какие "братья"? С 14-го года идет война. Уже можно было как-то так, более адекватно относиться к этой ситуации. Но большое количество таких людей у нас было. И только сейчас люди начинают понимать – понятно, под влиянием каких-то жестких обстоятельств, – что это не так.

А у них системно раскручивалась эта история многие годы. Куда она исчезнет? Не исчезнет. Сейчас их там 130 тыс. лежат в нашей земле. Надеюсь, до конца этого года будет лежать втрое больше. Но у них останутся семьи, которые будут вспоминать об этих своих погибших, они будут культивировать желание реванша. И это будет вторая часть. Я думаю, что мы можем максимум рассчитывать на восстановление территориальной целостности нашего государства, но это не означает победу.

Потому что победа – это победить врага в его логове. Победа – это та победа, которая была в 45-м году, когда на Рейхстаге появилось советское красное знамя, появились флаги США, Великобритании, Франции. Вот победа. И только тогда можно прогнозировать на 10–20, возможно, лет изменение ситуации. А мы – максимум, о чем можем мечтать, – и нас к этому подталкивают наши союзники – это восстановление территориальной целостности. И даже говорят, опять же: "А давайте Крым – по отдельной программе. А давайте выйдем на границы 24 февраля 2022 года". Нет, нужно выходить на границы Украины 91-го года, но помнить, что пока Москва не падет, мы всегда будем жить в состоянии как минимум повышенной опасности, а как максимум – постоянных военных конфликтов с ней.

Фото: rudyk.org

– Сергей, то, что вы говорите, – это подтверждает ваш тезис, что нужно ехать на шашлыки: в Кремле жарить. Да? (смеется).

– Может, для тех, кто веган, можно и эти... Грибочки.

– Можно. Знаете, как в анекдоте: хоть шашечки, но ехать надо.

– Во время летних сборов 21-го года у нас была тренировка спуска с трех-пятиэтажек на стропилах. Ну, готовились к войне. И когда мы там это сделали, кто-то снял видео, и я сделал маленький ролик: я на вторую часть спуска наложил музыку известного украинофоба, когда он этого, вероятно, еще не осознавал, хотя кто его знает? – Михалкова – "А я иду, шагаю по Москве".

– (Смеется.)

– Я так спускаюсь, и, знаете (напевает): "На-на, на-на, на-на-на-на-на..." Я там показал людям, но мне кажется, те, кто не родился в СССР, тот фильм – не факт что видели. Не все поняли, но...

– Ассоциации сразу.

– Да. Но есть люди, которые это помнят и с удовольствием это повторят.

– Сергей, я вам очень благодарна за это интервью. Спасибо за то, что вы делаете. Берегите себя, берегите Украину. И слава Украине.

– Героям слава. Благодарю вас.