+19 Киев
Это изверги. В плену били с самого начала и до самого конца. Издевались как хотели. У меня ни одного целого ребра нет
– Александр, добрый вечер!
– Добрый вечер, господин Дмитрий!
– Я думаю, что у вас после того, что вы пережили, каждый вечер, утро и день добрые?
– Да. Уже дома, в родной неньке-Украине, поэтому немного легче.
– Давайте начнем с начала. Где вы родились, жили?
– Родился в Хмельницком. Последнее место жительства – Лисичанск. Поехал служить в зону АТО, там и остался: в 3-м пограничном отряде.
– В Хмельницком родились. Какое у вас образование?
– Высшее. Хмельницкий университет экономики и предпринимательства.
– Для вас война началась в 2014 году, я так понимаю?
– В 2015-м.
– Вы хорошо понимали, что на самом деле происходит?
– Как вам сказать? Тогда так сильно не осознавалось, что может случиться такая ситуация, как сейчас. Но все равно осознавалось, что нужно защищать свою землю, чтобы москали сюда не добрались. Немножко у них получилось, но мы, наверное, постараемся все вернуть.
– Как для вас началась большая война?
– Тогда меня отправили в командировку. Я находился под Валуйками в Луганской области. С 23-го на 24 февраля мы услышали, как заводится техника. Там все начало светиться. Полетели вертолеты. Началось нападение.
– Вы понимали, что 24 февраля начнется?
– Да, понимали.
– И командиры говорили вам быть в готовности?
– Конечно. Мы были уже подготовлены, чтобы встретить врага с полным отпором.
– Как вы попали в плен?
– Это мы уже переехали в Харьковскую область. Там есть населенный пункт Боровая. У нас было боевое столкновение с их колонной. Мы ее обезвредили полностью. Это было 11 апреля 2022 года. А 13 апреля мы должны были немного в сторону Лимана отойти. Я на дозорном автомобиле ехал. И наш автомобиль был расстрелян. Я был ранен в ногу. Пока оказывал себе первую медицинскую помощь, то меня и потащили к себе эти плохие люди, иначе не назовешь.
– Они не люди совсем, я думаю. Какие были первые слова, вы помните?
– Я видел только их ноги. Я лежал на земле, а меня били. А дальше уже связали, забрали все. Поснимали цепочки, часы, телефоны. "Посмотри, какие у него педали! Посмотри, какие у него куранты! Он еще и верующий!" Я только в трусах... Еще и multicam. У меня multicam – форма американская – была полностью в сборе. Забрали все. Они же в железных касках времен Великой Отечественной войны ходят. Это нонсенс!
– Били вас?
– Это изверги. С самого начала и до самого конца. Издевались как хотели. У меня ни одного целого ребра нет. У меня еще на правой руке герб Украины цветной, Котигорошко и на руке – стихотворение Шевченко о москале. Так я там у них был гвоздь программы. Ну ничего, вытерпел все.
– Куда дальше вас повезли?
– Я не знаю, потому что у меня были заявязаны глаза. Где-то неделю нас катали по оккупированной территории. Или Луганская, или Донецкая область. Когда уже перевезли на территорию России, там палаточный городок был для военнопленных – не знаю, где он находится. Мы там немного побыли. А потом нас уже перевезли в СИЗО. Мы там пробыли около полугода. Белгородская область, по-моему. А потом уже нас перебросили – по-моему, Ивановская область. С 1 октября до тех пор, пока меня не обменяли 3 января, мы там находились.
– Первые допросы. Что у вас спрашивали и кто спрашивал?
– Мы лежали лицом в землю. Они не давали, чтобы мы смотрели на них. И передвигались мы также изогнутые. Руки за спиной, с закрытыми глазами. Расспрашивали, где находится военная техника, где находятся места с боеприпасами. Я отвечал, что я не знаю. Чем больше наговоришь, тем больше себе навредишь.
– Были люди среди тех, кто допрашивал, которые что-то понимали?
– Есть такие. Один говорил: "Если бы мы не напали на вас, то Зеленский отнял бы у нас Кубанскую область и Астрахань". Я говорю: "Нам только Астрахани и Кубанской области не хватает, а так у нас все хорошо". Раза два-три меня допрашивали – и потом поняли, что со мной общаться никакого смысла нет. Так и ждал, пока не обменяют.
– В СИЗО тяжело?
– Тяжело, да. Заставляли фамилии учить. Распечатали текст – там 160 фамилий детей. Это в Донецкой области сделали "аллею ангелов". И все эти фамилии – якобы это от наших рук погибли дети. Так мы их должны были выучить на память. И они переспрашивали. Если в одну букву ошибся или еще что-нибудь – прилетало. А информации о том, что происходит в Украине, мы сильно и не знали. Пока они нам не дали списки своих – я их называю – псевдогероев, погибших на территории Украины. Мы уже по этим спискам поняли ситуацию, что они, простите за слово, козлы, сидят на одном и том же месте и обосрались. Потому что они нам сначала говорили, что "в Хмельницком уже все, у вас уже от генераторов заряжают телефоны – Зеленский только не хочет Киев сдать". Что они уже почти полностью захватили Украину. А потом начал Красный крест… Мы писали письма родителям. И стали нам приходить ответы. Не всем давали читать. Некоторым пришли из Киевской, из Николаевской области. И мы уже осознали, что более или менее стабильная ситуация, что они нам лапшу вешали. Путинские подстилки – больше о них ничего не скажешь. Просто зомбированные люди, которые на одном стоят: это мы виноваты.
– "И если бы не мы на вас напали, то вы бы на нас напали"?
– Конечно. Нам Кубани не хватало только.
– Чем вас кормили в лагере, в СИЗО?
– Картофельные очистки, супчики. До того как попасть в плен, я весил 115 кг. А из плена пришел – 75. Это сейчас немного на реабилитации набираю форму. Ну, что там давали? Половина тарелки каши утром на двоих. Выходило по три ложки. В обед – тарелка первого, тарелка второго, так же по три ложки, и полбуханки хлеба. С самого начала давали какой-нибудь чай, компот, а потом перестали. Из крана текла техническая вода. И зубы у ребят посыпались, начали хронические заболевания развиваться: и гастриты, и панкреатиты. Ужасно. Я смотрел, как к их пленным относятся… С вами тоже я смотрел интервью. Такое впечатление, что в санаторий попали.
– Я служил в советской армии хуже, чем они сидели в лагере для пленных.
– Я в 2009-м служил. Так их намного лучше кормят, чем нас кормили.
– Александр, какие у вас были мысли во время этого пребывания за решеткой?
– Мнения были разные. Но хотелось поскорее попасть домой, чтобы не видеть этого ужаса, издевательства и всего, что они вытворяют.
– Что они вытворяли? Кроме того, что избивали вас, требовали гимн петь утром…
– Как-то больно вспоминать. Издевались: шокерами и всем остальным.
– Давайте вспомним. Ваши показания очень важны.
– Ни одного целого ребра у меня нет. Ребятам и ноги разбивали. Шокерами били, большими, такими, как на скотобойне. Трудно это вспоминать, потому что почувствовал это на себе. Не очень приятно вспоминать. Издевались сильно. Пока не стал приезжать... Он представлялся прокурором. Тогда уже стало легче, прекратились пытки. Мы поняли, что хоть кто-то о нас знает. Что они немножко взялись за ум, что перестали издеваться над нами. Это более-менее стабильная обстановка стала. Но все равно, то шокером толкнут, то…
Говорит: "Ты готов умереть за свою страну?" Я говорю: "Конечно". Написал расписку: "Прошу расстрелять меня такого и такого числа"
– Вас пугали расстрелом?
– Два раза меня на расстрел водили, но не расстреляли. Еще здесь, на оккупированной территории.
– А как это было?
– Говорит: "Ты готов умереть за свою страну?" Я говорю: "Конечно". Написал расписку: "Прошу расстрелять меня такого и такого числа". Потом вывели, говорю: "Только не ставьте меня лицом к стене, я хочу вам в глаза смотреть". Разрядили рожок, отвели. Потом через день снова говорят: "Мы тебя сегодня точно пристрелим". Снова расписка – и снова не расстреляли. Как в фильме "ДМБ": "Взятку предлагал, но не дал".
– Какие мысли у вас были, когда вас повели на расстрел? Вы ведь понимали, что они не шутят.
– Я тогда сильно не обращал внимания. У меня ранение было: сильно болела нога, потому что мне медицинскую помощь еще тогда не оказали. У меня там был осколок... Я не знаю... Я стоял за свое государство. Расстреляли бы – ну и расстреляли. За государство.
– Были моменты, когда вам хотелось умереть?
– Нет. У других ребят было. Я говорил: "Ребята, не делайте. Вы горе только своим родителям, своим родным причините. Ждите. Рано или поздно все равно придет время, когда нас обменяют".
– А у ребят были такие мысли?
– Были. Просто у кого-то нервная система сильнее, у кого-то – слабее. И надо как-то находить, как говорится, золотую середину, чтобы с ребятами общаться. Нас шесть человек в камере было. Надо было общаться между собой и как-то приходить к общему решению, что нужно ждать, терпеть.
– Были предложения от россиян, чтобы вы сотрудничали с ними?
– Конечно, были. Даже принять их гражданство, чтобы идти... Давали нам анкеты заполнять, чтобы идти служить в их псевдоармию. Раз пять эти анкеты приносили. Хотели, чтобы мы там остались, потому что у них "очень хорошо". Я говорю: "У меня дома лучше".
– Кто-то из ребят пошел с ними сотрудничать?
– На этот вопрос я не готов вам ответить, потому что нас водили по одному в кабинет… Может, кто-то и согласился, но я – ни в коем случае.
– Может, надо было сказать: "Я подумаю". Может, чтобы лучше жить и выдержать эту пытку?
– Я просто патриот своего государства. Я давал присягу на верность украинскому народу – и свое слово держу. Я военный. Я не бросил службу, дальше пойду служить. Сейчас немного будет реабилитация, а потом пойду защищать Родину.
– Сколько времени вы провели в плену?
– 21 месяц.
– Была надежда, что вас обменяют? Были ли мнения, что можете сгинуть там?
– Надежда всегда была… Сначала были маленькие обмены… То одного из камеры забрали… У нас списков никаких не было. Они просто открывали камеры: "Такой-то и такой-то – на выход с вещами". Мы так понимали. И потом эти фамилии на вечерних проверках называли, а они отсутствовали. Иногда они подопьют – и между собой: "Вот поменяли наших столько, ваших столько". А мы тихонько у дверей, ухо пригрел – о, есть информация! Было легче и нам. Уже ребята не думали, что с собой делать. Ожидание – это самое страшное было. И срок большой вышел. 21 месяц – это очень много.
– И вы весь этот 21 месяц не знали точно, что происходит на фронте, в Украине вообще?
– Они постоянно расспрашивали, где находится Бахмут. Я говорю: "Я не знаю". Хотя в Донецкой области служил, в Харьковской, Луганской. Я постоянно говорил, что не знаю. Не нужна им эта информация была. Там они рассказывали о своих вагнеровцах. А как дали эти списки, там почти каждый третий – вагнеровец. Попасная, Бахмут, Харьковская область. Мы по этому начали понимать, что никуда они не продвигаются.
– Вас грела мечта, что вас выменяют все-таки?
– Конечно, только на это была надежда.
– О чем вы мечтали еще, кроме обмена?
– Чтобы наступил мир в стране. И чтобы люди, начавшие эту войну, понесли ответственность за то, что они натворили. Сколько погибло людей и сколько они беды натворили в нашей стране. Это самое страшное.
– Как ваши родители жили все это время?
– В ожидании. Мать ждала, ночей не досыпала. Но дождалась. Когда нас обменяли, я позвонил: "Не плачь, тебе нельзя. Все будет хорошо"...
– Отец?
– У меня родители в разводе. Я общался с отцом, но он не дождался, в позапрошлом году умер. Я еще был в Донецкой области, ему звонил. Он заболел, говорит: "Наверное, я тебя не дождусь". – "Дождешься. Все будет хорошо". Не дождался.
– Как вы почувствовали, что вас будут обменивать?
– Это было неожиданно. Мы уже поужинали, должен был быть отбой. Открывается камера: "Зарва! Зарва, инициалы". Я назвал. "С вещами на выход". Вижу, что из нашего, можно сказать, пролета начали ребят из камер выводить… Было два корпуса, и нас перевели в другой корпус. Потихоньку ребят начали стягивать, нам начали давать вещи, чтобы одеваться. Уже примерно поняли, что должен быть обмен. А когда уже ехали в автозаке, один из их псевдовоенных сказал: "Вы знаете, что вы едете на обмен?" Я сказал: "Знаю". И тогда уже началась наша дорога домой. В родную неньку-Украину.
– На прощание избили?
– Нет, на прощание пальцем не тронули.
– Мне просто ребята рассказывали, что их били зверски перед обменом…
– Нет, нас не трогали. Мы были удивлены. Просто мешки на головы натягивали, когда нас везли и в автозаке, и в самолете, и в автобусе.
– Сколько везли, откуда и куда?
– Я вам этого не могу сказать. Потому что нас везли автозаком, потом погрузили в самолет. У нас же часов не было – примерно часа два мы летели. А потом мы приземлились, нас посадили в автобусы, надели мешки. Я четко не помню, сколько мы ехали к месту обмена. Где-то полтора часа. Потом уже, когда мы подъезжали к месту обмена, с нас сняли мешки. Зашли наши ребята в нашей форме, с нашими флагами. "Слава Украине!" – и мы уже поняли, что мы на месте. Я смотрел, какие ребята худые, слабые выходили, а их – с такими лицами выходили… Они около нас проходили. Махали ручкой. Я им показал, извините, перевернутый танк. Тогда уж нас обменяли. Сразу спросили, что хочу. Я говорю: "Только позвонить матери и узнать, что с ней". Самое интересное, что я помнил матери номер, а на эмоциях забыл. Вспомнил только второй номер. Позвонил другу, говорю: "Беги к матери". Когда услышал голос матери, я понял, что нахожусь дома, что все будет хорошо.
– Что мама сказала?
– Что сказала? Я в госпитале был в Киеве. Приехала ко мне, пообщалась. Я говорю: "Все будет хорошо, мам. Главное – не переживай. Победа будет за нами все равно".
– 21 месяц в плену. Вы говорите, что мысли покончить с собой не было. А плакали иногда?
– Некоторые плакали, у кого слабее психика. Бывало, иногда находило. Но можно было переключиться на что-то положительное: о семье, о родных подумать – и оно уходило. Главное – не падать духом, держаться.
В плену мне говорили: "Вы кушаете наши пельмени". Я говорю: "Какие это ваши? Это японское блюдо. Вы придумали самовар, балалайку и валенки. Больше ничего у вас нет"
– У вас ни телевидения, ни интернета… Чем вы занимались целый день?
– Книги давали читать. Но я их не читал.
– О Павке Корчагине?
– О Ленине, церковная книга была о Сергее Радонежском. Я о нем прочитал, потому что верующий. То, что они рассказывали, мне вообще не интересно было. Их книги мне неинтересно было читать. И их песни, которые они включали по громкоговорителю: Газманов, "Любэ". Около 130 песен бамкало целый день. И в СИЗО включали по радио "Соловьев Live". Можно было с ума сойти. Соловьев рассказывал, что они не могут форсировать Днепр, потому что глубина достигает пяти тысяч метров. Марианская впадина в Днепре, что ли? Люди вообще не понимают, что говорят.
– Так вы сидели с Газмановым?
– Да, с Газмановым и "Любэ". Разные песни. И военные… "Катюша" – чего там только не играло!
– Когда услышите на свободе эти песни, какие эмоции будут?
– Думаю, у нас их никто включать не будет. И не нужно. Пусть они там слушают.
– Ваша эмоция, когда вы увидели маму?
– Как бы вам сказать? Увидел просто родного человека. У меня безграничная радость была, что жива-здорова... За кого я больше всего переживал – только за мать.
– Здоровье сильно подорвали в плену?
– Когда-то я занимался спортом. Оно держит немного. По здоровью нормально все.
– Каким спортом вы занимались?
– Когда-то еще давно рукопашным боем, по чуть-чуть, для себя.
– Какие у вас планы?
– Дальше идти служить. Немного реабилитируюсь – и на службу. Если не я, если еще кто-нибудь откажется, то кто будет неньку защищать? Некому будет. Я просто насмотрелся на зверства, как они в Луганской, Донецкой, Харьковской областях занимаются вандализмом. Я просто не хочу, чтобы такая ситуация случилась, допустим, у меня в Хмельницком или другом регионе. Чтобы они пришли и тоже жилье у меня забрали. Не хочу, чтобы это происходило.
– Что вы думаете о сегодняшнем этапе войны? Что сейчас, по вашему мнению, происходит и что будет дальше?
– Я еще так сильно не вник, потому что еще на реабилитации. Что будет дальше? Только победа. Иначе никак. У нас сильная нация, сильный народ. У нас только победа. Не можем мы москалям отдать нашу неньку-Украину.
– Какая у вас прекрасная мама! Воспитала такого сына! Настоящий герой, настоящий украинец!
– Благодарю вас, господин Дмитрий.
– Маме поклон большой.
– Спасибо.
– Скажите, пожалуйста, момент победы... Кстати, что для вас победа Украины?
– Победа? Выгнать кацапов с нашей территории. И чтобы кто-то понес ответственность за все, что они натворили. Кто-то говорит, что немного нам осталось дожать их. И мы их дожмем. Я уверен на 200%.
– Момент победы – каким он будет? Что вы сделаете, когда узнаете?
– Я даже не знаю, что вам ответить. Радоваться буду, наверное. За себя, за своих собратьев, что мы добились чего-то.
– Я не сомневаюсь, что у вас много мыслей было и во время плена, и сейчас о вашем личном будущем. Война рано или поздно окончится. Что дальше?
– Как-то оно будет. Я думаю, что нужно еще немного времени буквально.
– Чем вы будете заниматься после победы?
– После победы? Я службу бросать не буду. Мне военная служба нравится. Это моя карьера, мое будущее. Мне нравится защищать Родину.
– Так вы станете генералом, думаю.
– Генералом? Может быть, полковником. До генерала мне еще далеко.
– Что нового во время войны вы узнали об Украине и об украинцах?
– Что мы сильный и несгибаемый народ. Они хотят нам навешать, что мы бендеры, – не бендеры. Они сами не понимают, кто это вообще. Они не учат историю. Они деревянные по пояс, можно сказать. Я с ними ссорился не раз… Говорит: "Вот вы кушаете наши пельмени". Я говорю: "Какие это ваши? Это японское блюдо. Вы придумали самовар, балалайку и валенки. Больше ничего у вас нет". И потащили меня в карцер. С ними можно было общаться, кто не боялся. Я, к примеру, их не боялся. Ну, побьют меня. Заживет – ничего страшного. Надо было им доказать, хоть немного им объяснять. Потому что они не понимают вообще ничего.
– Вы испытывали уважение к себе со стороны даже этих изуверов?
– Они никого не уважают. Они даже своих родителей не уважают. Они бестолочи. Зарплата у того вертухая – 27 тыс. рублей, 13 из которых он платит за коммунальные услуги. Чего они там сидят? Они боятся, чтобы их на фронт не забрали. Сидят в этих колониях, нас охраняют.
– Что вы думаете о россиянах и России?
– Это вообще не нация и не общество. Это изверги просто, которые живут одним днем и не понимают, что происходит. Что им рано или поздно придется за все ответить. Может, определенный процент населения есть против этой войны. Но Путин потянет за собой всех. Все будут нести ответственность.
– Что вы думаете о Путине?
– Как ультрас пели, так и думаю. Вы эту песню сами прекрасно знаете.
– Что с ним будет дальше, как вы думаете?
– Не знаю. Но нужно, чтобы он понес ответственность за все. И он понесет. Так будет справедливо.
– У многих ребят, которые были в российских лагерях, я спрашивал: "Как вы относитесь к россиянам?" И некоторые говорили: "У меня ненависти нет. Мне их даже жалко". У меня лично – ненависть безумная к ним. А у вас как?
– Наверное, так же, как и у вас. Они нарушили нашу спокойную жизнь. Мы хорошо жили, прекрасно – влезли! Ненависть к ним безумная.
– Вы способны когда-нибудь простить их?
– Ни в коем случае. Я не считаю их нацией, народом. Как они говорили: "Мы братские славянские народы". Не братья они нам и не сестры, нет у них ничего святого.
– Вы мужественный человек. Вы сами собой гордитесь? У вас есть чувство, что вы героический парень?
– Нет, обычный военнослужащий, защищающий свою Родину. Может быть, гордится мной мать. Я просто выполняю свою работу. Я принимал присягу. И уверен, что ребята, которые со мной принимали присягу, также защищают украинский народ.
– Мне очень приятно с вами общаться. И я считаю, что Украина – это вы, это другие ребята, мужественно защищающие ее от проклятого агрессора. Я вам желаю поправиться до конца.
– Спасибо.
– Я вам желаю послужить еще Украине. Желаю выжить, потому что вы Украине нужен живой после нашей победы. И такие ребята, как вы. Пусть у вас будет все хорошо, удачи. И маме поздравления!
– Спасибо, господин Дмитрий!
