Рэпер Серега: В Германии у меня была грязная работа, я отмывал яйцесортировочные комплексы от грязи G

– Сергей, добрый вечер.

– Добрый вечер, Дмитрий Ильич.

– По жизни вы Сергей Пархоменко. По профессии, по сценическому имени – Серега. Как вас лучше называть?

– Как вам теплее.

– Мне "Сережа" нормально.

– Можете меня Сережа и на "ты"...

– Можно Петей (Смеется).

– ...потому что я всего лишь в три раза младше вас.

– Да вы что? Судя по бороде, я думал, мы с вами ровесники. Но нормально все равно. Значит, тогда договариваемся так. Я вас называю Сережа. Вы меня называете Дима. И мы переходим на "ты".

– Переходим.

– Хорошо. Ты родился в Гомеле и там же провел детство. Вот что за город был Гомель времен твоего детства?

– По "Википедии" пойдем.

– По "Википедии".

– Это был советский город со всеми прелестями уездного советского города в Белоруссии.

– Уютный?

– Очень уютный. И как я сейчас понимаю, очень маленький. Я ходил в обычную школу. Мои родители были инженерами. А ваши, как я понимаю, тоже.

– Мы на "ты" уже. Да, мои тоже.

– Вот. Обыкновенное, стандартное детство. Пионерские лагеря, по субботам и воскресеньям звук выбиваемых ковров во дворе. Игры с пацанами: футбол, "пекарь", ножички... Мама, уходя на работу, подчеркивала карандашиком или ручкой программы телепередач, которые нужно было посмотреть.

– Святое.

– Автоматы с газированной водой по три копейки.

– По одной ты не пил?

– При большой жажде пил и по одной. А на некоторых автоматах были такие места, куда можно было воздействовать определенными усилиями, – и они выдавали воду бесплатно. По крайней мере без газа и без сиропа.

Учился в школе. Учился с удовольствием. Особенно нравилась литература, язык иностранный. Выучил немецкий хорошо. Во 2-м классе попал в спецшколу с углубленным изучением немецкого языка. И преподаватель мой – Вайтишкин Леонид Филиппович, очень правильный еврейский мужчина – заприметил талант во мне к языку – и максимально его форсировал. Я выигрывал олимпиады. В общем, мне нравилось знать немецкий язык. Так получилось, что после школы через некоторое время, проучившись год или полтора в университете, я уехал в Германию, и там знание языка пригодилось.

– В университете имени Франтишека Скорины.

– Абсолютно верно.

– Какой факультет?

– Германистика.

– Вот так.

– Да.

– Скажи, в Гомель тянет сейчас? Или все, что ты там мог, все, что там хотел, уже позади?

– Для меня это часть какой-то жизни: той еще, прошлой – прямо совсем прошлой. Это совсем далеко от меня. Почти все мои близкие родственники там не живут. Кто где: кто в Америке, кто в Крыму...

– Это другой город сейчас?

– Это очень красивый город сейчас.

– Лучше, чем был?

– Тогда он был уютным по-советски, а сейчас по-современному. То есть градоначальники облагородили. Это очень красивый, уютный, тихий город, в котором много порядка, много мира, много вкусных, интересных, разнообразных мест, где можно поесть, отдохнуть и погулять.

– Ты сказал, что после двух лет обучения в университете уехал в Германию. Почему?

– Это были 90-е годы. И искали, где заработать денег.

– В Гомеле не получалось?

– Кое-что удавалось и в Гомеле. Но тогда была тема с машинами. Гоняли машины. Знание языка помогало плюс удалось – опять же, благодаря знанию языка – закрепиться там и поступить в университет. То есть учились и работали.

– Сколько удавалось заработать благодаря тому, что ты гонял машины, в месяц?

– Несколько тысяч иногда удавалось заработать.

– Долларов?

– Да. Евро, долларов. Марки тогда были.

– Ну неплохо для 90-х.

– Солидная сумма была, да, для мальчишки в 19 лет.

– И тебе казалось этого мало.

– Нет. Мне казалось, это очень даже прилично.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Когда ты ездил в Германию за машинами, тебе там понравилось?

– Если бы мне понравилось жить в Германии, я бы там остался. Но я очень быстро почувствовал, что это не моя страна. Сейчас я могу четко сформулировать, что именно мне не понравилось. То есть уже тогда там чувствовалась атомизация общества определенная. Этим болеет сейчас вся Европа. Тогда я это там почувствовал. Привыкнув к такой, высокой достаточно, температуре общения, как бывший советский человек, человек, который на этих, на славянских, территориях рос и общался с людьми, я там попал в такой вакуум эмоциональный. Я сразу почувствовал, что это не мое. От местных веяло холодом. Я увидел неискренность, закрытость какую-то. Увидел, что каждый сам за себя. Человек – существо социальное. Я уверен в этом. Человек – социальное существо. И мне – человеку, вышедшему из той системы ценностей, о которой мы начинали говорить, – очень не хватало этой теплоты в общении. Поэтому я достаточно быстро уже понял, что уеду оттуда. Это было только вопросом времени.

– А сколько ты пожил там?

– Я прожил там около пяти лет.

– Ну, немало.

– Да.

– И чем занимался?

– Я учился в университете, работал.

– Удавалось заработать?

– Было очень непросто. Но я нашел там возможность подрабатывать. Это была достаточно грязная работа, низкоквалифицированная.

– А именно?

– Это была фабрика по ремонту яйцесортировочных комплексов. Я занимался тем, что отмывал эти яйцесортировочные комплексы от грязи.

– "Отмывал" – мне уже нравится это слово.

– Да. Тогда я начал отмывать впервые.

– Когда ты решил заниматься музыкой? До того, как начал отмывать, или после?

– Я сейчас припоминаю, что на мне был такой комбинезон синего цвета. Что-то типа того, какие носят авиатехники. И в каждом кармашке у меня был огрызок карандаша и лист бумаги. Я время от времени, пользуясь тем, что мыл эти яйцесортировочные комплексы, находясь в облаке пара от пароочистительной машины, был не заметен в этом облаке пара, и мастер не мог наблюдать, чем я там занимаюсь, – я время от времени доставал карандашик и на бумаге что-то себе писал. То есть идеи музыкальные у меня рождались постоянно. Но природу происхождения этого всего я тогда не понимал и не мог себе объяснить.

– Задам сейчас глупый вопрос. Как возник псевдоним "Серега"?

– Евгений Калмаков – один из важных людей для "Ляписа Трубецкого", для Сергея Михалка – однажды, просто не подумав о последствиях, во время того, как фотографии, сделанные на одном из музыкальных фестивалей, где я тоже участвовал вместе с группой "ТТ-34", а Женя Калмаков этой группой тоже занимался... Нужно было как-то подписать. И вот там была одна из фотографий, где я в кепке и в красной спортивной мастерке с надписью "СССР". И Калмаков забыл мой сценический псевдоним – тогда это был "Диез" – и сказал: "Серегой, по-моему, зовут". И так и подписали: "Серега". И я увидел эту фотографию потом где-то на сайте. И разозлился на Женю: "Ну какой "Серега"? Что это за имя такое – "Серега"?" А потом думаю: "Да пусть будет "Серега". Так и осталось.

– Первый музыкальный успех какой у тебя был? Помнишь?

– "Загубили Лялю". Это, наверное, 2001-й или 2002-й.

– Напой немножко, чтобы встряхнуть зрителей.

– Не хочу, чтобы отписалось от меня сейчас несколько десятков человек в TikTok. Был такой Коля Мещеряков на "MTV – Россия" в программе "Центр рифмы". Он занимался тем, что продюсировал эту передачу, которая показывала рэп-новинки того времени, и параллельно вкладывал, насколько я помню, в робототехнику. И вот Коля говорил: "В шоу-бизнесе нужно не только уметь пафосно размахиваться, а потом бросать шарик – нужно уметь формировать шарик. Потому что шарик покатится, а кубик не покатится".

– То есть главное в шоу-бизнесе – "шарик"?

– Да. Главное в шоу-бизнесе – форма шара. Главное – создавать "шарики". Но потом, забегая вперед...

– Дойдем и до "кубиков".

– "Кубики" же всегда рядом с "шариками" в нормальном, веском шоу-бизнесе. Я просто говорю к тому, что Коля Мещеряков сказал тогда фразу, которая врезалась мне в память. То есть это была формула, которая впечаталась мне в память, и я с тех пор всегда старался сделать этот самый "шарик".

Ты спросил про первые успехи. Заметив песню "Загубили Лялю" и сделав так, что клип, снятый за одну бутылку водки на гомельском телевидении замечательным человеком – моим другом и режиссером Павлом Пунтусом...

– Дорого у вас там.

– Такие тогда были сметы. Попал на MTV и прозвучал в эфире. И я поверил в то, что мой талант действительно чего-то стоит. И потом налегке написалась песня "Черный бумер", которая, собственно говоря, и привела меня сюда.

– Мы сейчас дойдем до "Черного бумера". А почему "Загубили Лялю"?

– Так песня называлась.

– Я понимаю. А почему ее загубили?

– Ее сгубила любовь. Она доверилась не тому человеку, как это часто бывает. И стала жертвой своих чувств.

– И доверчивости.

– Да. И того времени – жестокого.

– А жестокое время – 90-е – было?

– Дмитрий, я так понимаю, что это риторический вопрос.

– Ну вот их "лихими" называют. Я считаю... Для меня они были прекрасными, например.

– Они были разными. Но жестокости хватало в то время. Ее хватает и сейчас. Могу сказать, что они были тревожными. И они были тревожными скорее для поколения, которое было старше, чем мое. Потому что им было очень сложно переключиться, переориентироваться, найти себя в новой системе координат. Для меня они были просто тревожными. Просто я видел, что очень часто хоронят людей, молодых людей. Практически каждую неделю в нашем дворе или в соседнем дворе были похороны.

– Гомель такой, спокойный, же город был. И все равно...

– Он стал таким. Мы говорим сейчас про 90-е. То есть середина 90-х. После того, как президентом стал Александр Григорьевич Лукашенко, там все стало успокаиваться в одночасье. И в течение нескольких лет буквально все успокоилось.

– Ты стал знаменитым после своего хита "Черный бумер". Почему ты написал эту песню?

– Я много раз уже в интервью говорил, как все получилось. То есть я написал ее на спор. Я прямо видел, у меня было видение, – что должна быть такая песня, она должна так называться...

– Кино еще не было?

– Уже было. Уже практически полгода шумело-гремело кино.

– Извини. Нравится тебе это кино?

– Да. Очень хорошее кино. Я считаю, что гениальное кино.

– Да. Гремело.

– Но песни не было. А фильм просто нуждался в хорошем саундтреке. Не в обиду Шнурову будет сказано. И я видел, что если сделать сейчас такую песню, то она просто взорвет. Напротив меня сидел как-то бэк-вокалист и очень хороший человек, талантливый музыкант Станислав Сацура – тоже гомельский человек – и я ему сказал: "Стас, сейчас, спорим, я сделаю такую песню – и она прямо взорвет?" Не помню, на что мы поспорили. По-моему, просто на принцип. В итоге так и получилось.

– Долго ты ее писал?

– Нет. Такие песни быстро создаются. Она очень легко создалась. То есть все, что делается играючи, полушутя, очень часто бывает успешным.

– Я очень люблю фильм "День выборов", в котором звучит твоя песня "Воровская".

– Это не совсем моя песня. Ее написал Кортнев.

– Но ты исполняешь.

– Да.

– Нравится "День выборов"?

– В какой стране?

– Я имею в виду кино "День выборов".

– Это смешное кино.

– По-моему, супер.

– Это смешное кино, да. В этом году в США было еще более смешное кино. Мне интересно: кто-нибудь снимет когда-нибудь фильм про американский день выборов?

– А скажи: песня "Воровская" – она была написана специально для этого фильма или нет?

– Кортнев все песни, которые звучали в этом фильме, написал специально. То есть он прямо был композитором к этому фильму.

– Талантливый человек. Да?

– Очень.

– И прикольный.

– Вы не брали у него интервью?

– Да.

– Ну, у вас еще все впереди.

– Но ты изменился немножко за последние годы?

– Да. Борода поседела.

– Поседела. А в творчестве?

– Я достаточно долго молчал. То есть я достаточно долго накапливал.

То есть, конечно, рэп, который мы делали в конце 90-х – начале 2000-х, и рэп, который мы делаем сейчас, – это два разных жанра. Рэп сейчас – он стал очень массовым. То есть он, по большому счету, популярнее, чем самая популярная музыка. Подходы, конечно, к музыкальному продукту – назовем это так – очень изменились. В одной из песен у меня есть такая формулировка: "Рэп – это больше не музыка. Это маркетинг". Сейчас люди практически не слушают текст. Сейчас главное – чтобы это звучало, чтобы качало, чтобы соблюдались какие-то технологические тренды. Поэтому, конечно, это другое. Но я в каждый свой рэп – и в тот, и в новый, который сейчас делаю и буду делать, – закладываю всегда смысл. Он там всегда есть. То есть тот, кто ищет смысл, там найдет его.

– Ты говоришь "сейчас – чтобы качало и звучало". А вот в детстве, в юности, в гомельском детстве что ты слушал?

– Высоцкого. Когда мне было пять лет, это была моя любимая пластинка. Или несколько пластинок.

– По телевизору ты смотрел "Песню года", фестивали и так далее? Или это тебя вообще не интересовало – советская песня?

– Я почти не смотрел телевизор. Я был очень далек от песенного репертуара той поры. То есть слушал исключительно то, что мне нравилось. Мне нравились барды – Окуджава, Высоцкий, Визбор.

– Розенбаум?

– Тоже.

– Что это за проект "Полиграф Шарикоff"?

– Я очень люблю петь, очень люблю застольные песни. Это, наверное, от родителей у меня. Потому что родители – музыкальные люди. Папа играет на баяне, на гитаре, сочиняет стихи, сочиняет песни. И я с детства участвовал и был свидетелем музыкальных вечеров семейных. И когда гости к нам приходили... Тогда очень часто люди ходили друг к другу в гости. Это было очень теплое время. Я с удовольствием его вспоминаю. И песня сопровождала всегда нас. Поэтому застольная песня – в хорошем смысле этого слова – она где-то внутри меня какой-то несбывшейся страстью существовала, жила. И время от времени я давал выход этой страсти, посещая караоке. С этого все началось. Лет с 18 или, может быть, чуть раньше. Я уже тогда пел "Мурку". И через некоторое время я начал писать песни в этом стиле – в стиле городского романса, в стиле шансона. Слава богу, было вдохновение. В моей жизни появилась девушка – женщина, которая сыграла невероятную роль в судьбе Полиграфа Шарикова. Потому что она фактически являлась его музой.

– Кто это, мы назовем?

– На каждом диске Полиграфа есть посвящение этой женщине и инициалы: Т.О. Ее Танечка зовут. Звали.

– Почему "звали"?

– Мы не общаемся. Так получилось, что у нас с ней не сложилось. Это, кстати, единственная женщина, которой я сделал предложение. Она мне отказала. Это было очень трепетное событие для меня.

– Когда отказала? Или когда сделал предложение?

– Когда я делал предложение. Это в Москве случилось, прямо на концерте Лободы. Света остановила концерт и вызвала меня на сцену. Я с огромным букетом цветов вышел туда, прочитал стихи Тане. И весь зал кричал: "Выходи за него, выходи за него!"

– И она вышла на сцену?

– Да. И она сказала: "Я подумаю". Дипломатично. Но в тот момент она точно знала, что не выйдет. И все закончилось не так, как обычно заканчивается в хороших фильмах, где главный герой или тот, кто верит в себя и свою мечту, получает то, что заслуживает, то, что хочет. Я ее не заслуживал. Но тем не менее она стала музой для Полиграфа Шарикова. И из меня выскакивали, просто вылетали эти песни – и потом становились хитами. Да, песни были написаны от большой-большой боли. Поэтому они такие веселые. Потому что когда тебе грустно и плохо, ты пишешь грустные песни, а когда тебе очень грустно и очень плохо – и очень больно – ты пишешь очень веселые.

– Где Татьяна сейчас?

– Я надеюсь, что она счастлива. Мне кажется, что она замужем и у нее есть дети. Мне кажется, что она счастлива. Она заслуживает того, чтобы быть счастливой. Я ей безумно признателен и благодарен за то, что она была в моей жизни. Это действительно так. И я понимаю, почему она отвергла меня.

– Почему?

– Ей было бы очень неспокойно со мной. Очень неспокойно.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Ты неспокойный?

– Ей было бы неспокойно со мной. Не то что я неспокойный... То, что я неспокойный, – это понятно. Мы все, творческие люди, ну, не совсем... Не тихая гавань. Каждый из нас. И ты это знаешь, наверное, не хуже. С каждым из нас может быть только особая женщина. Женщина, которая понимает это и которая готова терпеть это все, страдать даже чуть-чуть. Ее видение, ее желание видеть рядом с собой другого человека, который был бы более надежный во всех смыслах этого слова, я разделяю и понимаю.

– Чем отличаются друг от друга Сергей Пархоменко, Серега и Полиграф Шарикоff?

– Это разные настроения, это разные грани какого-то, там, полудрагоценного...

– "Полу"?

– Из скромности назовем "полу".

– Кто популярнее: Серега или Полиграф Шарикоff?

– Дело в том, что, как я понимаю, почти все те, кому этот вопрос можно задать, не делают особой разницы. То есть для них все равно это один и тот же человек. Многие даже не понимают, почему я пишу песни то в одном стиле, то в другом. А для меня это абсолютно разные фильмы.

– Сколько больше всего зрителей собиралось на концерте, где ты пел?

– Где я пел... Я выступал перед полем, на котором стояло несколько сотен тысяч человек. Было и такое.

– Несколько сотен тысяч человек. Где это было?

– Это было в Израиле. Это был один из концертов "Русская весна", или, там, "Русские дни", или "Русские вечера". Это фестиваль, куда съезжались десятки артистов. Я знаю, что такое выступать перед большим количеством людей. Если мы говорим о сольных концертах, то тысячи и десятки тысяч я видел перед собой. Видел и продолжаю видеть небольшие аудитории. Небольшие, но очень благодарные.

– Звездная болезнь тебя когда-нибудь посещала?

– Конечно.

– В чем это выражалось?

– Очень сложно понять, каким образом тебя разъедает эта ржа. Но она касается каждого, кто однажды становится известным.

– Ну что с тобой было?

– Я увидел мир по-другому. То есть я понимал, что все навсегда изменилось. Мне было сложно быть собой. Я понимал, что вдруг по мановению волшебной палочки мои котировки выросли. И все вдруг от меня хотят внимания, времени...

– Ласки.

– Моего тела, разума – всего. Но так не может быть. Я тот же самый человек, каким я был неделю назад, месяц назад. Как так может быть? Только из-за одной песни или из-за нескольких песен? Я считаю, что это очень серьезно надломило мою психику. Очень серьезно. И прошло много лет: не один год, прежде чем я, как я понимаю, успокоился и вновь нашел себя, вновь научился быть собой. Хотя тот, кем я научился быть, все равно не был прежним.

– Под воздействием звездной болезни ты совершал когда-нибудь поступки, за которые тебе сегодня, спустя годы, стыдно?

– Нет, наверное. Знаешь почему? Я никогда не получал большого удовольствия от того, что меня узнают, от того, что ко мне тянутся именно потому, что я известный человек. Я с детства не любил фотографироваться. Я был скорее очень тихим и застенчивым, скромным. И поэтому много лет я мучил себя. Потому что я должен был играть роль артиста, то есть должен был идти на встречу к людям, а мне хотелось спрятаться ото всех. Поэтому...

Я помню, был момент, когда я решил воспользоваться своей якобы известностью – и попытался решить какой-то вопрос: зайти в ресторан, который в этот момент не обслуживал. А со мной была какая-то девушка, и я прямо решил: "Нет. Ну я же Серега. Он меня сейчас пустит. Дай я сейчас все решу". А там меня не узнали. И не впустили вдруг. Это было очень досадно и стыдно даже немного. Но это все равно не тот поступок, о котором я жалею.

– Кто из рэперов больше всего тебе нравится?

– Они мне все не нравятся.

– Но Серега нравится?

– Тоже не нравится. Мне очень сложно слушать свои песни. Я могу сказать о некоторых, что они действительно талантливые композиторы и авторы.

– Кто?

– Они все на слуху. Один из лучших авторов – это Гуф, Алексей Долматов. Один из лучших авторов – это Слава Гнойный, он же Слава КПСС. Один из лучших авторов – это Вася Вакуленко, он же Баста, он же Ноггано. Это топ.

– Oxxxymiron?

– Он очень техничный и он очень мощный как человек, как личность, но я не считаю, что он автор сильных песен, например. А вот Хаски – да.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– На чьи концерты ты пошел бы сегодня как зритель?

– На Майкла Джексона я бы очень хотел сходить. Но уже не успею.

– Детские воспоминания? Первые видеокассеты...

– Там скорее был (неразборчиво). Но Джексон – это именно та легенда космическая, недосягаемая.

– Великий он?

– Да. Он великий. Я всегда его защищал, если где-то обсуждалось его прошлое, его якобы вина. Я всегда его защищал. Для меня это один из тех, кто должен быть неприкасаемым. Я уверен, что его карьеру разрушили после того, как он написал "Песню Земли". Это был ответ глобалистам. Простому музыканту, который стал вдруг очень влиятельным и очень известным, очень большим, чтобы неповадно было писать такие песни.

– Ты участвовал в "Танцах со звездами". Как это было?

– Мой концертный директор Соня золотая ручка прямо туда запихала меня, в это шоу. Ради цифры – рейтинга, концертов. У нас и были концерты после этого. Мы поехали в тур – 40 с лишним городов. Но я хотел поскорее оттуда уйти. И поэтому я капризничал, выпендривался там, ставил организаторам какие-то невыносимые, невыполнимые условия. Попросил мне найти какую-то сногсшибательную мулатку. И они нашли мне.

– Сшибла с ног?

– Да. И я не знал, как сделать так, чтобы это все поскорее закончилось. В итоге я придумал номер с гробом – и он сработал: бабушки испугались этого шоу – и проголосовали против.

– Ты же вел определенный образ жизни – и вдруг "Танцы со звездами". Это значит, что постоянные тренировки едва ли не каждый день, меняется режим дня, меняется работа тела... Все изменилось?

– Ну, это непростой опыт, конечно. Это можно сравнить с тренировками олимпийских спортсменов. То есть я зауважал танцоров после этого.

– Но тяжело было физически?

– Да. Тяжело, потому что мы все получали травмы, но не все об этом рассказывали.

– Что летело?

– Связки, мелкие какие-то группы мышц. Травму можно было получить просто от того, что ты не размялся, например, или просто потому, что не выспался. То есть во время поддержек. Я считаю, это самое опасное. То есть девочка, которая весит, там, 50 килограммов, – когда ты ее держишь наверху, на вытянутых руках, и она по задумке хореографов падает вниз, и ты ее там ловишь – она уже там весит 100.

– Для того, чтобы хорошо танцевать, роман с партнершей необходим?

– У меня никогда не было романов с теми девушками, с которыми я работал. Поэтому мне сложно об этом судить. Мне кажется, что если это обоюдно, это естественно, если это гармонично, так почему нет? Сейчас тоже такое бывает.

– Так ты и не попробовал, какая она – мулатка.

– У меня в жизни хватало мулаток. А Аделина – очень хорошая девочка, очень работящая, очень трудолюбивая, очень талантливая. Я, наверное, должен перед ней извиниться.

– За...

– За то, что сделал все, чтобы меня выгнали как можно раньше из этого шоу.

– Ты судил "X-Фактор". Тебе понравилось там?

– Это было очень трепетное шоу. Действительно, был момент, когда делали хорошие цифры, это было свежо.

– Рейтинг высокий был.

– Да. Это было свежо, это было конфликтно. Мы действительно ощущали, что пускаем свежую кровь в шоу-бизнес, открываем таланты. Мы в это верили. То есть мы реально спорили, ругались. Это были реальные ссоры, конфликты. И поэтому, наверное, были такие хорошие цифры у нас. И люди, которые вышли из первого сезона, – многие добились высот, добились результатов. Пример – это Дмитрий Монатик. Он оттуда.

– Талантливый Дима Монатик?

– Гениальный.

– Гениальный? Ого.

– Да. И очень упрямый. То, чего он добился, – это беспрецедентный пример, исключение из правил.

– Будучи танцором, да.

– Исключение из правил, подтверждающее правило. Человек, который, действительно, не обладал какими-то ярко выраженными вокальными данными, но писал песни и верил в себя.

– Ты знаешь, услышать из уст конкурента слово "гениальный" – это дорогого стоит. У него большое будущее впереди?

– У него непростое будущее. Но он очень сильный. И талант просто так не проходит. Он будет искать новые формы, он будет сиять.

– Гражданин какой страны ты сегодня?

– У меня белорусский паспорт. И есть посвідка – разрешение на постоянное место жительства в Украине, но без политических прав.

– Не можешь голосовать.

– И не могу быть президентом.

– Беда.

– Пока.

– Пока... Ты приехал в Украину в каком году?

– В 2004-м.

– Почему?

– А это как раз было время, когда гремела песня "Черный бумер". И мой первый директор концертный Михаил Шаян был из Киева. И он организовал на канале М1... Тогда еще на нем работал Женя Огир, ныне покойный. И была такая передача: "Твій формат". И он организовал мне там эфир. И выступив там с группой, сыграв там концерт, я на следующий день проснулся знаменитым. То есть началось все с Украины. Успех Сереги как артиста связан с Украиной.

– 2004 год. Я понимаю, что в то время, наверное, проще было раскручиваться из Москвы. Правда?

– Они не увидели в этом потенциал. Я обивал пороги лэйблов.

– Не увидели?

– Да, да. Я обивал пороги лэйблов, ездил к потенциальным игрокам шоу-бизнеса.

– Большим?

– Да, достаточно большим.

– Ну например.

– CD Land, Monolit... Это все пираты с "Горбушки". И они говорили: "Да, интересно, но непонятный формат какой-то. Надо подождать еще".

– Локти обкусали потом они?

– Некоторые пожалели. Для них же артист со своим репертуаром – это разменная монета. Сегодня один, а завтра другой. То есть они берут количеством. Да, пожалели, конечно. Когда "Черный бумер" стал большим хитом.

– Когда ты понял, что ты хочешь жить в Киеве?

– Киев – это один из тех городов, где я бываю. Я не могу сказать, что я хочу здесь жить.

– У тебя нет квартиры?

– Нет. У меня нет своей недвижимости.

– Ты снимаешь в Киеве?

– И в Киеве, и в Харькове. Везде, где я живу. У меня была недвижимость, но я очень быстро привыкаю и начинаю тосковать, скучать. То есть я такой человек, который должен жить в отеле. Мне это нравится.

– Но в Киеве ты много времени проводишь?

– Я провожу достаточно много времени, конечно.

– На съемной квартире?

– В отеле.

– Хорошем?

– Я не люблю соседей, не люблю лифт грязный, не люблю подъезды. Я люблю жить в отеле.

– Ну отель хороший?

– Хороший. Очень.

– Но жить в отеле – это же намного дороже, чем если бы...

– Я согласен. Но не все в жизни меряется прагматически. Что-то и для души.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Когда в 2014 году начали происходить события, которые продолжаются до сих пор, как, например, ты оценил аннексию Крыма? Что ты подумал в этот момент?

– Дима, я не хочу затрагивать политику. Не хочу, чтобы мы поссорились с тобой.

– А поссоримся?

– Мне кажется, что да.

– Давай поссоримся.

– Я не хочу с тобой ссориться.

– Мы же не подеремся.

– Ты мне симпатичен.

– Ты мне тоже.

– Я могу сказать тебе про политику следующее. Университет, в котором я учился, – там у нас был такой предмет "наука о политике". Так он и назывался. Но вот однажды профессор задал нам вопрос: "Что такое политика?" И мы наперебой формулировали свои определения, свои дефиниции. И в итоге правильным определением, с точки зрения этого замечательного преподавателя, было следующее. Я с немецкого на русский переведу: "Политика – это то, что ты считаешь политикой, находясь в позиции, которая позволяет тебе исполнять политику". Ни ты, ни я не являемся политиками. Поэтому не имеет смысла говорить.

– Я тебе отвечу. Один из бывших президентов Украины рассказал мне как-то анекдот, что такое политика. Он говорит: "Ты член у комара видел? Так политика – это еще тоньше".

– Это еще тоньше, да.

– Я не прочь поссориться. Мы же не подеремся. Но истина же где-то будет наверняка?

– Дима, я после событий, которые произошли в ноябре в Соединенных Штатах Америки... Я наблюдал за ходом событий. Считаю, что нужно перестать говорить о политике. Если так вот честными быть.

– Тебе не понравились эти события?

– Я просто увидел, что политика на сегодняшний день – любая – это то, что цифровые гиганты считают политикой. Так же, как и свобода слова, например.

– Хорошо. Я уйду от шаблонов. Скажи, пожалуйста: когда ты приехал в Украину – в Киев, Харьков, – тебе понравилось здесь?

– Мне очень понравилось здесь, конечно.

– Страна для жизни?

– Страна для жизни, страна для любви, страна для творчества. Она и сейчас является для меня такой же.

– Тебе не жалко Украину в свете того, что с ней произошло?

– Мне жалко людей, которые населяют Украину и смежные территории. Людей, которые являются заложниками других – более сильных, жестких, рафинированных, беспринципных, жестоких, – которые имеют возможность задействовать рычаги определенные, в отличие от простых людей. Мне жалко простых людей, которые являются жертвами.

– А ты справедливый человек вообще по жизни?

– Дима, я пытаюсь быть справедливым. Но я понимаю, что каждый раз, когда я считаю что-то справедливым, это моя субъективная справедливость. И с точки зрения другого человека это может быть очень даже несправедливым. Я пытаюсь поступать так, как подсказывает сердце. Сердце для меня и его чаяния – это определенное мерило моей справедливости.

– Ну когда Россия сюда влезла – это справедливо? Отнимать чужое – справедливо?

– Дима, мы закрыли этот вопрос.

– Ты не хочешь на эту тему говорить?

– Нет.

– Проехали. Когда ты последний раз был в России?

– Несколько недель назад или месяц.

– Как там сейчас?

– Что именно тебя интересует?

– Ну вообще ситуация. Я когда приезжаю в какую-то страну, я люблю поехать на машине посмотреть.

– Смотри: есть Москва, а есть Россия. Для того, чтобы говорить о России, нужно объездить Россию. Я могу тебе сказать, что Россия очень разная. Я в основном могу судить только по Москве о России.

– Москва шикарная сегодня?

– Да.

– Москва лучше многих западных столиц?

– Я считаю, что Москва очень достойная во всех смыслах этого слова столица. Там действительно была проведена работа градоначальниками для того, чтобы там выглядело все достойно.

– И она видна.

– Она видна, да.

– В Москве те, кто знают, что ты живешь в Украине, как к этому относятся?

– У меня никогда не было проблем ни в России, ни в Украине, ни в Белоруссии в связи с тем, что я с белорусским паспортом и украинским видом на жительство живу то в Украине, то в России, то иногда в Беларуси.

– События в Беларуси, которые всколыхнули вообще весь мир – невиданное по своей жестокости подавление протестов – болью в тебе отзываются?

– Во мне отзываются болью не только белорусские трагедии, но и русские, и украинские трагедии. Мы простые люди, мы не политики. Нам очень сложно разобраться в ситуации. И те, кто управляет событиями, кто создает эти события, делают все для того, чтобы мы путались, мы ссорились, ругались. Для того, чтобы мы не могли найти точки соприкосновения, точки примирения. Те, кто это делают, преуспели в этом. Потому что искусство разделять и властвовать, искусство воевать чужими руками насчитывает сотни лет. Поэтому мне больно, когда с простыми, неискушенными людьми такое происходит.

Но я надеюсь, что и украинские, и русские, и белорусские люди: добрые, хорошие, конструктивные – найдут путь для того, чтобы преодолеть тот вызов, который нам всем бросило время: нам всем абсолютно: каждому на планете – в 2019–2020 году. Многие из нас не понимают, что такое экономический форум в Давосе, например, кто такой Клаус Шваб, что содержится в его книгах. Не думают об этом. Многие не понимают, что вещи, которые происходили с нами и реально изменили жизнь в каждой стране на этой планете без исключения, возможно, были не случайными. Нету времени об этом думать. Люди выживают, люди думают о том, чтобы прокормить своих детей, чтобы заплатить по кредитам.

– С Александром Лукашенко ты знаком?

– Лично – нет.

– Что ты о нем думаешь?

– Хранитель баланса. Мы не можем, не зная то, что знает он, не владея той информацией, которой владеет он, объективно судить о его действиях. Это я могу вам сказать точно. Но я бы не хотел хотя бы день походить в его мокасинах. Хотя бы день. Для меня власть – это большая ответственность и большое проклятие. Этот крест, который человек на себя взял, он будет нести до самого конца. И это не всегда благодарный, а часто очень неблагодарный крест.

– Александр Лукашенко – безусловно, человек с большим жизненным опытом. И, безусловно, у него есть много заслуг перед Беларусью. Но мы же не можем не согласиться с тем, что он проиграл эти выборы. Просто проиграл. И когда белорусы массово вышли, чего с ними не было, по-моему, никогда – на улицы городов, просто стал давить эти протесты с помощью избиений и пыток вплоть до засовываний дубинок в задний проход мужчинам. Как гражданин Беларуси как ты к этому относишься?

– Я считаю, что ты, Дима, просто повторяешь сейчас нарратив, но не факты и аргументы. То есть то, что ты сейчас говоришь, – это всего лишь информация. Это такая же информация, которая, например, распространяется в либеральных СМИ и в отношении меня и моей семьи.

– А что пишут?

– Пишут похожее. Может быть, не так жестко. Я не хочу обсуждать.

– Но сотни тысяч людей протестующих мы видели. Это же не нарративы.

– Были миллионы тех, которые, возможно, были согласны и поддержали.

– Они же не вышли. Мы их не видели.

– Они никогда не выходят. Так уж функционируют протесты. Очень легко запутаться в цифрах, в картинках, которые не мы монтируем и не мы снимаем. Поэтому я не верю в большую часть того, что ты мне сейчас озвучил.

– Вот видишь, какая замечательная у нас программа и какой я молодец справедливый... У меня одна точка зрения, у тебя – другая. Мы цивилизованно сидим и общаемся, и люди будут это видеть и тоже сравнивать. Кто-то скажет, что я не прав. Кто-то скажет, что ты не прав. Это и есть демократия. Правда?

– По поводу демократии... Я бы очень хотел, чтобы те из нас, кто имеет здравый смысл, вернулись на несколько месяцев назад и еще раз взглянули на события, которые происходили на родине демократии – в самой свободной и самой демократической стране мира. После того, как Дональду Трампу просто заблокировали все соцсети, удалили его Twitter, где у него было 88 миллионов подписчиков, о какой демократии, о какой свободе слова, о каких вообще принципах можно говорить? Люди погибают везде.

– То есть мир глобально несправедлив?

– Он тревожно несправедлив. И он тревожно непонятен. Что еще более тревожно.

– Хорошо сказал: "Тревожно несправедлив, тревожно непонятен, что еще более тревожно". Замечательная формулировка. Красиво.

– Да, конечно. Мы как рыбки в аквариуме, Дима. Но за стенками аквариума есть океан. И где-то там: в нескольких сотнях километров от того места, где мы сидим в этом аквариуме уютном, – разразилось цунами, либо кто-то спровоцировал цунами. И волны обязательно дойдут до нас. Но есть рыбки, которые не думают о том, что за стенками аквариума есть океан. Но мы-то с тобой точно знаем.

Я очень хочу, чтобы в Украине, России и Беларуси как можно дольше погибало как можно меньше людей. Вот такая формулировка. Я очень не хочу, чтобы люди, которые раньше ходили друг к другу в гости, звонили друг другу, ездили друг к другу на концерт, делали бизнес совместный, дружили просто, роднились друг с другом, – чтобы они были врагами. Я не хочу здесь войны. Я думаю, ты тоже не хочешь.

– Конечно. Скажи, пожалуйста, как гражданин Беларуси, который провел свое детство и юность там: у тебя сердце болит за то, что происходит на твоей Родине сейчас?

– А что происходит на моей Родине сейчас? Я был несколько недель назад в Беларуси.

– Так...

– Чисто, спокойно, инфраструктура, которая работает, очень много людей со счастливыми лицами. Там царит мир, порядок, баланс.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Что будет с Беларусью дальше, на твой взгляд?

– Дима, я думаю, что мы должны задаваться более глобальными территориями: что будет с миром дальше. Беларусь – это не...

– Не центр мира.

– Не центр мира – раз. Это не страна, которая является серьезным, глобальным игроком на шахматной доске геополитической. Нужно думать и следить за тем, что будет в США, что будет в Китае, что будет в России, как будет выглядеть "Новая Ялта"...

– А она будет?

– Она должна быть. После выступления Путина на Давосском форуме...

– А его кто-то заметил?

– Я смотрел, например, интересовался.

– "Ялта" подразумевает наличие равноценных игроков. А Россия уже давно не игрок. Тем более равноценный.

– Давай подождем. Давай подождем, кто будет на этой встрече.

– Ну твой прогноз: кто будет? Байден, Путин?..

– У меня вопрос только один: будет ли там Борис Джонсон.

– Логичный вопрос. Почему нет?

– Си Цзиньпинь будет.

– Да, он-то будет точно. Хорошо.

– Первая твоя жена – пишет "Википедия" – кубинская модель Даями Моралес. Как и где вы познакомились?

– Я никогда не был женат. Не стоит доверять всему, что написано в "Википедии". Это действительно так, мы встречались. Мы познакомились на Кубе. Было время, когда я хотел остаться там, я там был счастлив. Мне тогда было 27 или 28 лет.

– Хорошо там?

– Очень. Очень хорошо.

– Свобода?

– Это просто ощущение, которое дарит территория. Оно субъективное. Я помню, что ходил со слезами счастья на глазах. И мне писалось, мне сочинялось. Я был там очень счастлив. У Полиграфа будет сейчас такой мини-альбом... Но не на правах рекламы. Я назвал его "Куба снежная". Такой ностальгический. Там я обыгрываю эту всю тематику воспоминаний своих.

– Сколько вы вместе были?

– Мы жили несколько лет вместе. Но у нас не было детей, не получилось у нас.

– Жили на Кубе или здесь?

– Жили на Кубе и жили здесь. А потом расстались.

– Тоски нет по ней?

– Есть тоска по Кубе. То есть есть тоска по ощущениям, которые я там испытывал.

– Вторая твоя – хотел сказать "жена", но теперь не говорю "жена", – девушка, с которой вы жили, – Полина Ололо. Это фамилия: Ололо – или псевдоним?

– Да, у нее такая фамилия.

– Кто она по национальности?

– Украинка.

– От нее двое сыновей: Марк и Платон. Сейчас вы судитесь с Полиной. Почему?

– Дети живут со мной почти два года уже. Мы иногда не понимаем друг друга с матерью моих детей. И тогда она передает мне "приветы" в СМИ, а я пытаюсь это как-то урегулировать. То есть на сегодняшний день я пытаюсь законным путем закрепить место жительства моих детей со мной.

– Но согласись: когда дети живут с отцом, наверное, это менее привычно и менее правильно, может быть, чем если дети живут с матерью.

– Я согласен, что это удивительная ситуация. Тем более в моем случае: где речь идет о человеке из шоу-бизнеса. Мы ассоциируемся с неким перекатиполем. Как я уже в середине интервью сказал, мы меньше всего отвечаем критериям стабильности. Бывают исключения из правил.

– Полина обвинила тебя в краже сыновей. Что значит "кража сыновей"?

– Дима, эти фильмы ужасов на ночь я не советую никому смотреть. Обвинений очень много. Но есть общественный забор, на котором можно что-то написать и потом прокомментировать, а есть область права, есть документы, аргументы, факты. Если мы будем идти по пути правовому, то на сегодняшний день существует заключение детской комиссии города Харькова, которая рекомендует детям проживать с отцом. Есть апелляционный суд, который конфликтная сторона проиграла.

– И есть причины, почему они рекомендуют детям жить с отцом.

– Да, есть причины, но я не хотел бы говорить о них в эфире. Потому что существует жизнь для всех после суда.

– Ты тоже не даешь видеться жене с детьми, или нет?

– Нет, это не так.

– То есть она может видеться с детьми? Это нормальная история?

– Конечно. Она может видеться с детьми, но, конечно, ее большое желание – это сделать так, чтобы она их видела каждый день у себя дома.

– Я цитирую Полину. Она сказала, что ты выходишь в трезвый мир только благодаря капельницам. И обвинила тебя в многолетней алкогольной зависимости. Ты алкоголик? 

– Нет. Но я знаю, что это такое.

– Как это?

– Я раньше был алкоголиком.

– Был?

– Я считаю, что да. Были моменты, когда я, по той же "Википедии" если идти, регистрировал у себя три или четыре признака алкоголизма. Да, было такое. Я поэтому и перестал.

– Ты знаешь, ни один алкоголик, насколько я знаю, никогда не скажет о себе, что он алкоголик. То есть если ты говоришь о себе, что ты бывший алкоголик, то или ты особенный человек, или ты не был алкоголиком. Одно из двух.

– Есть люди, которым нельзя пить. Один из таких людей я. То есть мне это точно не нужно.

– Ты много выпивал раньше?

– Я не выпивал много, но это было системно.

– Каждый день?

– Как Черчилль: "Все, что мне нужно для счастья, – это армянский коньяк, холодное шампанское, горячая ванна и буженина".

– То-то ты стал рассуждать, как Черчилль, о глобальной политике...

– Я нормально отношусь к людям, которые в меру употребляют алкоголь. Это часть культуры. Но я для себя поставил точку несколько лет назад. Для меня это пройденный этап.

– Ты много мог единовременно принять на грудь?

– Очень любил вино.

– Красное?

– Да. Мне нравилось вино. Я мог выпить несколько бутылок вина. Мне не хватает иногда. Когда я вижу хорошее, дорогое, качественное вино, я завистливо...

– У тебя глаза загорелись сейчас.

– Да. Завистливо провожу его глазом.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Я обратил внимание на то, что у тебя в течение нашей беседы был немножко потухший взгляд. Как мы заговорили о вине – глаза загорелись.

– Нет. Мне кажется, просто схема света поменялась. У тебя, кстати, тоже глаза сейчас горят.

– Я загорелся от того, что ты загорелся.

– Радость.

– Да. Наркотики ты употреблял когда-нибудь?

– Что ты считаешь наркотиками?

– Ну, я не большой специалист в этом деле. Я не знаю: гашиш, марихуана, героин, таблетки, курительные смеси, клей...

– Могу тебе сказать, что самый большой наркотик – и самый вредный, и самый распространенный – это сахар.

– Сахар – наркотик. Я согласен. На него все время тянет.

– Да, и он общедоступен.

– То есть если говорить о других наркотиках, ты их употреблял? Не о сахаре.

– Ты же знаешь, что я должен буду рассказать тебе правду. Я промолчу.

– Полина говорит, что во время запоев ты ее избивал "до полусмерти, до потери сознания".

– Мы возвращаемся к ответу на несколько вопросов раньше. То есть есть область права, где есть доказательства, а есть сказки на ночь.

– То есть этого не было?

– Увлекательные, страшные, интересные, но сказки.

– Этого не было?

– Ты можешь спросить меня по-другому: имеет ли право мужчина ударить женщину?

– Хороший вопрос.

– Если бы я тебе этот вопрос задал, как бы ты ответил?

– Нет, конечно. Однозначно.

– А я считаю, что имеет. И даже должен. Знаешь когда?

– Когда?

– В ситуации, когда это единственный способ спасти ей жизнь или спасти жизнь другому человеку.

– Следующий вопрос. Твоя сестра тоже пожаловалась на избиения и унижения с твоей стороны.

– Я не видел никогда этого поста. Я думаю, что это либо не она написала, либо аккаунт взломали. Моя сестра не могла такое написать. У нас очень хорошие отношения. Мы всегда были очень близки.

– А воспитывать двух мальчиков одному без жены сложно или нет?

– Это очень сложно. Дело даже не в том, с кем ты воспитываешь – с женой или без жены. Воспитание – это большая ответственность. И это не пустое слово: "ответственность". Тебе нужно невероятно много времени и сил, внимания и нервов тратить на маленьких людей, которые каждый миг, каждую секунду хотят чему-то научиться, хотят твоего внимания. Это все, чего они хотят. И мне – особенно первое время – сложно это давалось, потому что я такой человек... Я по творчеству должен уходить в себя. То есть даже если мы сидим рядом в одной комнате...

– Ты можешь отсутствовать.

– Да. В этот момент я что-то сочиняю, пишу, а ребенок подходит с вопросом. В этот момент ты должен найти в себе силы, чтобы правильно отреагировать, уделить ему внимание. Потому что в этот момент это самый важный вопрос в его вселенной. Это очень непросто.

– Ты любишь их?

– Я думаю, что это риторический вопрос, бессмысленный. Как можно не любить своих детей?

– Примеров таких сколько угодно.

– Но они – это я. Это плоть и кровь моя. Это улучшенная версия меня – более талантливая и более прокачанная.

– Чем они увлекаются?

– Музыку любят, спорт любят, любят читать. Старший интересуется космосом. Младший – экстремальными видами спорта. Они полюбили литературу, стихи полюбили. Я стараюсь приучать к этому. Сейчас дистанционное обучение. Они учатся в дистанционной школе. И это освобождает нам в каком-то смысле руки. Потому что они могут быстрее, больше учиться, делать больше заданий: больше, чем от них требуется. Они на очень хорошем счету в школе, у них хорошие характеристики. Плюс дополнительно я их тоже нагружаю. Они занимаются с репетиторами, учат английский язык. И самое главное обучение – это общение. Потому что часто задают неожиданные вопросы. И получают на эти вопросы комплексные ответы. То есть мы можем говорить о...

– Комплексные обеды.

– И обеды тоже, во время комплексных ответов.

– Они живут с тобой вместе в гостинице?

– Они живут со мной частично иногда в гостинице, но у них есть постоянное место жительства. Они живут в Харькове, куда я переехал с ними два года назад. Иногда я путешествую вместе с ними – тогда они живут со мной.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Харьков лучше Киева для тебя?

– С точки зрения логистики, удобства он более выгодный для меня. То есть он более комфортный.

– А с точки зрения города самого?

– Мне очень нравится этот город: которым он стал при Геннадии Адольфовиче [Кернесе]. Я думаю, что Харьков нравится не только мне.

– Мне тоже очень нравится Харьков.

– Он один из самых красивых, ухоженных городов Украины.

– Полина после расставания с тобой родила еще дочь. Ты когда об этом узнал, расстроился?

– Нет. Я пожелал ей счастья. Я очень хотел и хочу, чтобы она была счастлива. Я даже не вмешивался в эту историю. Просто желал, чтобы все было хорошо. Но, как я понимаю, там не сложилось у них тоже.

– В "Википедии" пишут, что третья жена... Но словом "жена" уже не назовем. Да? Мария Матвеева...

– Я даже не знаю, кто это.

– Потрясающе.

– Давайте после этого интервью исправим "Википедию". Сделаем что-то хорошее.

– Конечно. Будет текстовая версия на сайте "ГОРДОН". Это повод уже исправить в "Википедии". Ты долго занимался проектом бионической еды. Что это?

– Это пища, которую, судя по всему, ешь ты, Дима. Потому что ты так хорошо выглядишь и молодо.

– Может, я и ем, но я не знаю, что она бионическая.

– Оживляющая, продолжающая твое активное долголетие. Это пища очень простая, которая не подверглась промышленной обработке, максимально натуральная, максимально растительная. Это если вкратце. Еще которая не содержит сахар, жиры, термофильные дрожжи, красное мясо...

– Все это я ем. И термофильные дрожжи, и красное мясо...

– Или домашнюю курицу, рыбу промышленного производства, усилители вкусов и всякую другую химию.

– Да мы же все это говно едим.

– Но не все мы. И не все из тех, кто едят это, получают от этого удовольствие.

– Как ты питаешься? 

– Я ем очень простую пищу. Каши на воде, отварные яйца, много овощей, мало фруктов, никогда сахар. Мед в основном. Вода.

– Сколько литров воды ты выпиваешь в день?

– Я стараюсь несколько литров выпивать.

– Но в рестораны-то ходишь?

– Только на встречи.

– И там ешь все, что дают?

– Нет, не все, что дают. Я заказываю всегда овсянку на воде или просто салат.

– Даже в хороших ресторанах?

– Да.

– Несколько лет назад, говорят, ты поступил в Харьковский авиационный институт на факультет самолетостроения. Зачем?

– Мне интересна эта тема. Люблю небо. Мне нравится летать, нравится познавать что-то новое. Я в воздухе расслабляюсь, приходят творческие мысли в голову, озарения. Я очень люблю летать.

– После окончания ХАИ... Он уже не ХАИ, а ХАУ называется. Раньше ХАИ был. После окончания факультета самолетостроения чем ты будешь заниматься?

– Буду дальше песни писать.

– Так. А летать?

– Очень высоко в чартах.

– Ты хотел бы управлять самолетом?

– Да.

– Маленьким, большим?

– Маленьким. Ты больше чувствуешь скорость, больше чувствуешь маневр, больше возможностей для экстрима. Но вертолет – это еще круче. Это абсолютная свобода.

– Говоря об экстриме... Ты недавно покорил Килиманджаро. Это самая высокая точка Африки.

– Да. Но я не покорил. Нельзя так говорить. Гору нельзя покорить.

– Ты взошел.

– Гора дает возможность, пускает тебя. Так правильнее говорить. Это самая высокая точка Африки, самая высокая отдельно стоящая гора на планете. Четвертый по высоте вулкан, стратовулкан.

– Какая это страна?

– Это Танзания.

– То есть ты прилетел в Танзанию...

– Да.

– И стал подниматься...

– Да. Нужно было добраться вначале до заповедника, до границы заповедника.

– Прилетел в Дар-эс-Салам. Да?

– Я на Занзибар прилетел.

– Так... Тоже неплохо.

– Прямой рейс на Занзибар. Потом еще два местных очень коротких рейса до Килиманджаро, в аэропорт. Потом где-то час до отеля, в котором проходят последние приготовления для тех, кто собирается осуществить восхождение. Потом час до заповедника. Подписываешь документ определенный...

– Что если с тобой что-то случится...

– Платишь сборы. Они там достаточно высокие. И все: и заходишь в джунгли. И дальше пять дней вверх.

– Пять дней вверх?

– Да, пять суток и один день вниз. То есть шесть дней это заняло у нас. Маршрут назывался "Мачаме". Это маршрут средней сложности.

– А почему один день вниз?

– Есть путь, который позволяет спуститься быстро. Это серьезная нагрузка на организм, на суставы. Но вверх очень сложно.

– Какая высота?

– 5895 метров.

– Тяжело было идти вверх?

– Это непросто.

– Воздух разреженный?

– Да. Это сложно назвать обычной туристической прогулкой. Никогда не знаешь и никто не знает, как организм будет реагировать в условиях недостатка кислорода. Бывают галлюцинации, бывает, просто отказывает мускулатура. Мозг играет с тобой в такие игры, спасая тебя, не пуская тебя выше, заставляя тебя сдаться. Не высыпаешься, нервничаешь... Это стресс для организма.

– Зачем это тебе нужно было? Ты что-то себе доказать хотел?

– Я хотел посмотреть внутрь себя. И эта идея изначально мне понравилась. Мне давно нравилась эта гора, эта вершина. Я понимал, что это очень непростое испытание. Был трудный год, 2020-й. И мне захотелось старый Новый год встретить вот так вот – во время восхождения. Мне хотелось, чтобы год запомнился борьбой, преодолением себя. Я ожидал от этого путешествия, от этого восхождения каких-то дополнительных, очень сильных эмоций. И я их получил. Во время восхождения действительно происходит... По крайней мере со мной произошло то, о чем я даже не мог подумать. Может быть, оттого, что не было рядом гаджетов, мобильных телефонов, я полностью погрузился в себя. Но я связываю это именно с режимом, где был недостаток кислорода. То есть это как сеанс интенсивной самопсихотерапии. Я реально посмотрел внутрь себя за пять дней. Я спустился другим человеком. Я спустился человеком, которому стали понятны простые, наверное, для многих истины, но я их осознал именно там: что жизнь – это искусство маленьких шагов. Потому что гора огромная. То есть ты должен под самое небо забраться. Шесть тысяч метров. И ты можешь это сделать только маленьким шагом, частым, размеренным, неторопливым. Именно маленьким шагом. Вот этому учит гора. Она учит терпению, она учит тому, что в случае чего ты можешь рассчитывать только на себя. Ты не должен быть слабым: не простит этого гора. И жизнь этого не прощает.

– Стоя на вершине горы Килиманджаро, что ты ощутил?

– Мне пришло в голову, что везде, где был человек: где его как можно меньше, – очень красиво. Я увидел часть планеты: фантастически красивую, невероятно – какой она была много лет назад. Это было очень сильно. Снега и лед, которым миллионы лет. Я почувствовал, что гора приняла нас, приняла меня. Я закричал от восторга два или три раза. И в этот момент я знал, что я смогу теперь покорить любую вершину. Теперь уже "покорить". Не останавливаясь ни перед чем.

– Ты в детстве любил Высоцкого. И я его очень любил и люблю. Наверняка помнишь его песню: "Так оставьте ненужные споры. Я себе уже все доказал. Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал". Ты согласен с каждой строчкой?

– Высоцкий – это гениальный автор. Он не был альпинистом. Проведя несколько дней или несколько недель с профессионалами...

– Но на вершину взошел.

– Он полностью научился чувствовать и думать, как они. Наверное, он прав. Но я бы с удовольствием еще раз взошел на Килиманджаро. Мне не хватило времени для того, чтобы насладиться видом. Потому что маршрут постоянно гнал нас вперед. Мы должны были за день преодолеть определенный метраж до наступления темноты. Самое красивое время там – это рассвет: когда полтора-два часа – иногда меньше – тебе открываются пейзажи. И потом опять накрывает все туманом. И ты бредешь просто в дымке серой.

– А спали где, когда привал был?

– В палатках. В спальных мешках в палатках, на карематах, чтобы было теплее.

– Пандемия наложила сильный отпечаток на твою жизнь, на твое творчество?

– Помогла больше времени уделить родственникам, детям, отцу. Я себе поставил искусственные хрусталики. Я полжизни проходил в контактных линзах. Но мало кто об этом знал. Мешало боксировать. И во время экстремальных путешествий часто конъюнктивит начинался, потому что между линзой и слизистой проникали пылинки либо какие-то соринки – и начинался конъюнктивит. И я понимал, что нужно делать операцию. У меня была миопия высокой степени: минус девять. Я практически без линз слепой, как крот, был. Мало кто об этом знал. 20 лет назад невозможно было на таком уровне миопии делать операцию без последствий. А сейчас они могут это делать.

– А где сделали операцию?

– В Киеве.

– Хорошо сделали?

– Очень хорошо. Врач замечательный, хирург. И я сразу сделал два глаза: один за другим.

– И зрение 100 процентов?

– Единица у меня. "Цейссовские" хрусталики стоят.

– То есть кому-то пандемия в печаль и в тягость, а тебе класс.

– Я очень много читал, очень много слушал аналитики, занимался спортом.

– Каким?

– Боксом.

– Ты боксируешь?

– Я люблю бокс, да. Раньше я в основном "железом" занимался, как и ты. Ну, может быть, не столько на грудь брал, как ты, а поменьше.

– "На грудь брал" – это хорошо звучит.

– В хорошем смысле этого слова. Мы путешествовали тоже по Украине.

– Концертов меньше стало?

– Да.

– Ты обеднел?

– Их стало гораздо меньше для всех.

– Ты обеднел?

– Да. Все полиняли. Всех обезжирил этот год. Но научил зарабатывать другими способами, развивать другие направления. Например, TikTok. Я в этом году открыл TikTok. Я знаю, что у тебя он тоже есть. Вот с нуля и открыл TikTok.

– Там уже 1,9.

– Нет, там 1,6. Но к моменту, когда выйдет интервью, возможно, будет и 1,9.

– 1,6 миллиона подписчиков – это прекрасно. За счет чего удалось завоевать аудиторию TikTok?

– Сложно сказать. Мне кажется, что неожиданно для многих было просто мое там появление. Наверное, юморок зашел. То есть креативом там можно только брать. Сложно сказать. Но TikTok – это та социальная сеть, которая сейчас показывает реально хорошие цифры.

– Ты сам делаешь ролики или кто-то?

– Сейчас целая команда со мной работает. Я участвую в обсуждении роликов, конечно, – иногда даже придумываю сценарии. Но в целом это команда. У меня вообще очень хорошая команда. И на протяжении всех этих лет со мной были и есть до сих пор замечательные люди. Вот Соня, например, Минжинская: Соня Величко. Если бы не она, мы бы с тобой не встретились. Она это все организовала. Руслан Минжинский, который помогал и помогает моему продвижению здесь. Сережа (неразборчиво), который монтирует TikTok. Никита Фомин, Вова Шпак, Инна Мазуренко...

– Есть люди.

– Да.

– Ты снял документальный короткометражный фильм "Тихая заводь". О чем?

– Назарий Волянский снял этот фильм. Он режиссер.

– Так...

– Он здесь присутствует.

– Так... О чем это кино?

– Мне кажется, я могу просить тебя о том, чтобы ты нашел 11 минут в своей жизни для того, чтобы его посмотреть. Я постарался сделать его максимально сжатым, максимально лаконичным. Всего 11 минут. Но если титры не смотреть – наверное, 10.

– Я посмотрю. Хорошее кино?

– Я постарался сделать его честным. Постарался сделать его понятным. Потому что у людей, которые следили за моей ситуацией, за нашей ситуацией семейной на протяжении всего этого времени, возникали вопросы и возникают. Я долго думал о том, что стоит выносить на всеобщее, а что не стоит, что должно звучать в эфире, а что не должно. И я решил показать этот фильм. Он отвечает, как мне кажется, на многие вопросы.

– Ты еще молодой человек, но у тебя позади очень много всего. Как говорил Михал Михалыч Жванецкий, "что толку вперед смотреть, когда весь опыт сзади?" Но тебе еще смотреть вперед толк есть. Скажи: ты счастливый человек?

– (Задумался.)

– Пауза затянулась. Ты размышляешь, счастливый или нет...

– Ты знаешь, что такое счастье, Дима? Это сейчас, это здесь и сейчас. Это ощущение сиюминутности.

– Сто процентов.

– Сейчас я сижу напротив интеллигентного, мудрого...

– Я сейчас заплачу.

– ...рейтингонесущего, рейтингоносного человека. И мне приятно. То есть на какое-то время я вообще забыл о том, где я нахожусь. Что было до, что будет после – об этом я тоже не думаю. Мы просто общаемся. Наверное, это и есть счастье. Счастье – это знать, что ты нужен кому-то, ты полезен кому-то. Есть люди, которым ты приносишь радость. Это счастье.

– Мне очень нравится, как сформулировал ответ на этот вопрос Анатолий Кашпировский. Он сказал: "Счастье – это отсутствие несчастий".

– Это большой талант: чувствовать счастье, регистрировать его, не отпускать его. Потому что оно состоит из мгновений.

– Впереди у тебя, как у человека творческого, который все время что-то сочиняет, хочет удивить аудиторию, публику, взлеты будут?

– Ты сейчас говоришь со мной, как со сбитым летчиком?

– Нет. Я говорю как с человеком, который добился успеха...

– Но взлететь может только тот, кто внизу.

– Нет. Я говорю как с человеком, который добился успеха и который или остановится на этом успехе, или еще дальше пойдет.

– Дима, мне кажется, что я так и не добился успеха. Мне кажется, что мне еще придется.

– Я тебе сейчас расширю свой ответ. У меня есть один из давних друзей. Он живет в Минске. Он известнейший композитор на всю постсоветскую историю: Эдуард Семенович Ханок – автор многих выдающихся хитов: от "Малиновки" до...

– "Здравствуй, чужая милая".

– Да. "Вы шумите, шумите надо мною, бярозы" и так далее. Он когда-то давно, в 93-м году, пришел ко мне домой и начал рассказывать о теории волн. Суть теории заключается в том, что у каждого исполнителя знакового есть одна волна точно. Редко у кого бывает одна волна, потом падение и вторая волна. И совсем ни у кого не бывает трех волн. Говорил он очень азартно. Я подумал, что он сошел с ума. Мы с ним поругались. Он встал, ушел, бродил по улицам Подола. И ему пришла в голову идея написать книгу. И он написал несколько книг уже на эту тему. Он стал всесоюзно знаменит еще на этой теме. И вот он отстаивает эту теорию волн. И действительно, если посмотреть на многих звезд, три волны не было ни у кого. Поэтому я и спросил, будет ли еще одна волна у тебя. А ты мне отвечаешь, что у тебя и первой не было.

– Мне не интересно об этом думать: считать волны свои, чужие. Мне кажется, что в жизни гораздо важнее быть волнорезом и стоять, как волнорез, в океане страстей. А волны – они всегда есть и будут. Мы пройдем, а волны будут.

– Мы пройдем, а волны останутся.

– Да. А творческий человек никогда не перестанет создавать вокруг себя какие-то колебания. Не важно, в какой форме. Будет это книга или какой-то рисунок, будет это сценарий фильма, будет это шоу какое-то... Ведь писатель – это тот, кто не может не писать, а не тот, кто может писать.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Ты знаешь, я получил большое удовольствие от нашего сегодняшнего интервью. Ты философ. Настоящий философ. Тебе можно и книжки писать, и в YouTube лекции записывать по той или иной проблеме. У тебя очень хорошо выйдет.

– Мне кажется, люди будут хорошо засыпать под мои лекции.

– Ты знаешь, да. В хорошем смысле слова. Потому что у тебя гипнотизирующий взгляд и многозначительные паузы, которые много значат.

– Которые ты легко вырежешь, монтируя это интервью.

– Никогда не вырезаю. Признаюсь тебе: как-то в конце интервью я попросил спеть Сергея Шакурова. Его пауза затянулась на несколько минут.

– Какая твоя самая любимая роль Шакурова?

– Я тебе скажу. Фильм, где он играет с Гундаревой, где он играет освободившегося зэка. Ты знаешь, о чем я говорю? Не помню название.

– А мне нравится, как он сыграл в "Антикиллере" Креста.

– Нет, так он вообще грандиозный актер. Очень большой актер. И я его открыл еще с другой стороны, когда услышал, как он спел песню Игоря Николаева. Завораживает.

– Игорь Николаев не перестал после этого выступать?

– Игорь Николаев не перестал после этого выступать. Продолжает...

Перед тем как сказать "до свидания", хочу попросить тебя что-нибудь прочитать, какое-нибудь стихотворение. И если уж совсем быть наглым – попросить тебя еще и спеть. Я думаю, что огромное количество наших зрителей, которые тебя слушали, это заслужили.

– Я хочу стихотворение прочитать. Потому что спеть...

– А хоть куплет, хоть два.

– Ты хочешь проверить, могу ли я...

– Нет, я знаю, что ты можешь.

– А какую песню?

– Можно "Бумер". Чтобы уже жирную точку.

– Видишь: как долго говорили о творчестве, а песню заказываешь одну и ту же.

– Я принимаю твой упрек. И я тебе скажу, что творцу всегда виднее, какую песню исполнить. Хотя в свое оправдание скажу тебе, что на многочисленных концертах, которые я проводил для своей газеты и так далее, вначале я доверял исполнителям. И как правило, зачастую они исполняли не то, что хотел слышать зал. Поэтому дальше я сам составлял репертуар.

– Я жалею, что я перед нашим сегодняшним интервью не выучил какую-нибудь твою песню. Ты же тоже поешь.

– Это не пение – это прикол. "Этот стон у нас песней зовется".

– Мне кажется, это было бы забавно.

– Очень.

– Я бы построил тебе терцию.

– Да... (Смеется). Когда-то мы с Тамарой Гвердцители пошли записывать песню "Скрипка грає". На нее был клип снят впоследствии. К Владимиру Бебешко. И на вопрос Владимира Бебешко, в какой я буду петь тональности, Тамара сказала: "Не задавайте глупых вопросов". Это к вопросу о терции. Это слишком для меня мудрено.

– Стихи. Короткие или подлиннее?

– Вот автору всегда виднее.

– Этот тягостный зной – буревестник недальнего горя.

Вот уже по-над темной водою летает мой дух.

Сколько раз вы плевали блевотой в соленое море?

Голые люди на пляже, вы все у меня на виду.

Я не буду жалеть вас. Ведь вы же меня не жалели.

Я стихия теперь, что на вас наступает войной.

Я сломаю все меридианы, согну параллели,

Я приду и обрушусь на пляж стометровой волной.

Я не буду всех вас поминать поименно. Так много

Разных женщин, мужчин, что со мною венчает вина...

Я же тот, кто пришел вас судить по лицензии Бога.

Я цунами, которое ваши сотрет имена.

– Здорово. Петь будем?

– Этот стих у нас песней зовется.

– Спасибо. Мне было интересно. Не со всем согласен, но, как говорил Михаил Сергеевич Горбачев, плюрализм мнений.

– Да. Я не червонец, чтобы всем нравиться. Удачи, Дима.

– Спасибо.

– Спасибо за интервью.