0 Киев
О начале вторжения
У меня сын учится в Харькове. Он позвонил 24 февраля со словами: "Папа, война!" Я не поверил. Это же бред какой-то. Не может такого быть! Ну а потом начались обстрелы.
С 6-го на 7 марта у меня было дежурство. Утром 7 марта два снаряда прилетели в здание больницы, полностью уничтожили операционный блок. В тот же день взорвали мосты через Донец. А у меня дом на той стороне. Я не смог вернуться. В больнице остались только те врачи, которые били на этой стороне. Мы спустились в подвал. Нас – пациентов и медработников – было 72 человека.
Поначалу пациенты были с соматическими заболеваниями, травмами. Их постепенно эвакуировали. С каждым днем прибавлялись пациенты с минно-взрывными ранениями. Мы тоже старались их эвакуировать. В то же время многие коллеги выезжали на безопасную территорию. В итоге в подвале осталось два доктора. Когда появилась возможность передвигаться по городу, мы с коллегой сходили домой. Вернулся только я. И вот весь март, апрель и, наверное, половину мая я провел в подвале больницы, оказывал помощь.
Где-то с середины апреля в больницу стали возвращаться доктора, но на амбулаторный прием. Ургентное дежурство я продолжал нести сам. Четыре с половиной месяца вообще не выходил из больницы. У меня есть комната в подвале, я и сейчас там сплю. Уже сейчас ее немного обставили.
Как лечил пациентов
Что могли, спасали из оборудования, переносили с этажей в подвал. Ситуация была такая, что у выхода из больницы висели российские дроны. Только кто выглянет из дверей, сразу начинался минометный обстрел. Свободно передвигаться по территории больницы было невозможно. Только перебежками.
Наша больница до войны была центром оказания помощи пациентам с "ковидной" инфекцией. Ожидалась очередная волна заболевания, поэтому администрация больницы закупила лекарства. Вот ими мы и пользовались.
В марте, получается, город был на две части разделен. Линия фронта шла по речке. На той стороне стояли войска РФ, а тут в городе уже никого не было. Россия еще не дошла к нам. В это время было мародерство среди наших жителей. Причин тому много. И отсутствие еды в том числе – никто же не думал, что так будет. А под эту тему не только продуктовые магазины попадали, но и аптеки. В чем-то нас это выручило, потому что я не знаю, где люди брали, но потом они нам несли лекарственные препараты.
Раненых было достаточно много. Сам доктор в операционной ничего не сделает. У нас был коллектив, который остался. Мы вместе сделали то, что сделали, – около 400 пациентам оказали помощь за четыре месяца. Нашему коллективу проще немного, потому что с военными травмами мы столкнулись раньше – в 2014 году. Тогда было совсем тяжело, потому что мы никогда такого не видели. В этом году было тяжело, но мы знали, что делать.
О помощи волонтеров и бытовых проблемах
У нас сразу же, несмотря ни на что (это удивительно), появились волонтеры. До сих пор они о нас заботятся. Мостов не было, только один пешеходный. Тягали продукты в руках.
Самое сложное было быт наладить. Вода ведь нужна не только для приготовления пищи, но и постираться, медицинский инструментарий обработать. Электричества не было, приходилось только старым химическим методом обрабатывать инструменты.
Были люди, у кого был дома генератор, скважина, – они давали нам воду. А когда сильные обстрелы были, невозможно было передвигаться, мы нагребали снег и так получали воду. Конечно, это больше техническая вода, но хоть что-то.
Об общении с русскими
Меня спрашивают, общались ли вы с русскими? Конечно. Когда они зашли в город, они ходили по больнице, расспрашивали. В апреле рядом с нами поставили российский военный госпиталь. Он охранялся, свободного доступа к ним у нас не было, но тем не менее мы как-то общались. И могу сказать, что с некоторыми пациентами нам сильно не помогали.
О попытках вырваться из оккупации
Через линию фронта перебраться никто не мог. У нас были отчаянные люди, которые тогда пытались проехать в Украину. Это зачастую заканчивалось плачевно – или погибали, или получали тяжелые ранения. Кстати, среди наших медработников были те, кто в марте пытался выехать. Слава богу, жива наша медсестра Анечка. Она также пыталась с семьей проехать на территорию Украины. Двумя машинами они ехали и были расстреляны. Три человека погибли. Остальные ранения получили.
О самом тяжелом моменте
Мой хороший товарищ после очередного обстрела на руках принес раненую жену. Он падал на колени, умолял: “Евгеньевич, сделай что-нибудь". Они всю жизнь… Много лет вместе прожили. Как я понял, они были на огороде, когда туда попала кассетная мина. Осколок попал ей в сердце. Времени для оказания медицинской помощи уже не было. Мы не смогли помочь.
Он принес ее, положил на каталку. Спереди повреждения не было видно. Я ее повернул на бок и увидел: сзади прилетело в сердце… Кровь текла струйкой, зрачок широкий – это смерть мозга. В таком случае реанимировать уже бесполезно. При такой ситуации человек, даже в ведущих клиниках, если прямое попадание в сердце… Не спасают.
Любой человек когда умирает, тяжело, а когда тот, кого лично знаешь, – очень тяжело, нехороший осадок.
О депрессии и истериках
У меня, как и у всех наших сотрудников, не раз была депрессия. Сомнения: стоит ли работать в таких условиях. Но с каждой спасенной жизнью все-таки думаешь, что надо.
У всех медработников и других сотрудников были истерики. У кого-то от замкнутого пространства, у кого-то от неизвестности, у кого-то от того, что нельзя обнять поцеловать близких, детей и родителей. У всех были истерики. Если бы друг друга не поддерживали, не знаю, как пережили бы это.
Нельзя предавать свое призвание. Людям надо помогать при любой ситуации. У нас гражданские люди. Все так стремительно получилось, что к моменту начала боевых действий достаточно много людей осталось в городе Изюме. Знаю, что в мае по пайкам считали – 23 тыс. человек было. А в марте, наверное, еще больше.
