Игорь Луценко: Свадебный дрон Mavic 3 – основная рабочая лошадка войны. Какие времена, такая и свадьба
Наиболее драматично было в Мощуне. Тогда судьба столицы решалась: смогут ли они наладить свою переправу через Мощун, сломить наше сопротивление и дальше пойти на Киев. Но сравнивать это с тем, что происходит на Донбассе, – это как сравнить восточный фронт Второй мировой с боями где-то на юге Италии
– Игорь, я вас приветствую.
– Приветствую.
– С нами – военнослужащий ВСУ, аэроразведчик, бывший журналист… Но разве бывают журналисты в прошлом? Это всегда остается с нами. Бывший народный депутат Украины. Волонтер, защищавший очень ярко исторический Киев и достопримечательности. Игорь, начну с того вопроса, который очень часто задаю гостям сегодня: как для вас началось 24 февраля прошлого года? Что вы делали? Что вы думали?
– Я с утра выехал на позиции под село Лютеж… Между Лютежем и Демидовым еще утром был мост. Я выдвинулся туда, имея два дрона, которые успел собрать для войны. И тогда мы впервые увидели россиян – колонна двигалась. Боевые действия происходили… Плохое было на самом деле утро. Настроение было у всех мрачное. Мы ведь не знали: мы выигрываем или проигрываем. Особенно было неприятно, что ночью было несколько прилетов не так далеко. Конечно, уже особенно и не спалось после этого. И меня приятно поразили 72-я бригада, с которой меня свели мои общие знакомые. Насколько эти люди спокойно, по-рабочему, отнеслись к полномасштабной российской агрессии, когда солдаты сурово копали окопы, планировали оборону.
– Когда фронт начался для вас? Я не говорю о 2014-м, говорю именно о фазе широкомасштабного вторжения.
– Собственно 24 февраля я познакомился с руководством 72-й бригады. Мне там определили задачу. Ну и после этого уже фактически в режиме нон-стоп работаю в Вооруженных силах Украины по сей день. Повезло с бригадой: она всегда, мне кажется, играет ключевые роли. Киев обороняла, причем с правого и с левого берега. Ключевая битва за Мощун – именно под руководством 72-й бригады. Дальше мы наступали на Харьков. Кстати, это такая роскошь, что пока на этой войне мы не часто можем позволить себе наступать. Мне посчастливилось наступать, узнать вкус наступления на Харьковщине. А потом нас перекинули на Донбасс. И началось... Возможно, как-то война уже 3.0. Потому что это была совершенно другая война: с ужасающим количеством артиллерии, с ужасным количеством потерь. И это было сплошное отступление. По сути, 72-я бригада, отступая, наносит очень сильные потери врагу. Это такой замысел, это такая судьба, это такой жребий, который, пожалуй, выпадает самым сильным. Мы обороняли Лисичанск и Северодонецк, обороняли Бахмут. До сих пор 72-я бригада после того, как я оттуда перевелся, продолжает оборонять Угледар. И даже там контрнаступление, насколько я слышал, небольшое произошло. Самые интересные сюжеты войны, я считаю, я увидел.
– А где было наиболее жестко, горячо?
– Во-первых, наиболее драматично было в Мощуне под Киевом. Когда собственно судьба столицы решалась: смогут ли они наладить свою переправу через Мощун, сломить наше сопротивление и дальше пойти на Киев. Им не удалось. И второе – это, конечно, все, что происходило на Донбассе. Это как сравнить восточный фронт Второй мировой с другими фронтами, где-то на юге Италии. Там колоссальное количество военной техники вовсю было задействовано. И это что-то просто невероятное было, когда ты находишься внутри огненного вала в течение недели, когда видишь, как все вокруг тает, люди гибнут, населенные пункты тают, уничтожаются. Но, к счастью, у них потом кончились снаряды и их не так стало уже много. Но не дай бог, если бы у них было много стволов и столько снарядов. Я не представляю, как бы нам дальше было с этим всем справляться.
– А сейчас уменьшается у них количество? Сейчас уже не так они их используют?
– Безусловно. Это совершенно разные вещи. То есть, пожалуй, в разы. Наверное, на ключевых участках что-то подобное можно наблюдать, но не настолько. Это то, чего я точно не хотел бы еще раз увидеть. Даже при всех реалиях этой жесточайшей войны.
– Я у вас хочу как у аэроразведчика спросить. Скажите, насколько в современной войне важны дроны? И какие самые важные?
– Случился такой эффект, похожий на то, что произошло в свое время, когда мы уже не можем без мобильных телефонов и смартфонов… Как-то раньше люди воевали без дронов, а я даже не могу сейчас представить это. Сейчас я знаю, что даже те мои командиры, которые раньше воевали без этого, теперь не могут остаться даже на 20 минут, чтобы дрон не был в воздухе, и без того, чтобы этот дрон не предоставлял необходимую информацию. Эта война завязана на обилии дронов. Не просто на дроны, а на множество разного рода дронов. И эта тенденция только нарастает. Раньше была одна философия: дрон считали чем-то дорогим, малодоступным, сложным, а теперь наоборот: это упрощается и становится доступнее. И чем дальше, тем дроны будут проще, доступнее, их станет больше. Как автомат Калашникова: у каждого может быть один или больше дронов.
– Я у вас спрошу как у специалиста по поводу дронов. Мы с Дмитрием Гордоном организовали с нашим Генштабом сбор на разведывательные дроны DJI Mavic 3. Это усовершенствованная модель Mavic. И ребята из Генштаба сказали, что именно эти дроны они хотели бы. Они дают нам конкретные бригады, части, куда они отправляются. Мы уже закупили 29 таких дронов. Это и наши деньги собственные, это и то, что люди собирают. И вот людям когда рассказываешь о том, что же такое дроны, то я говорю, как мне говорят ребята с фронта: "Это наши глаза. Благодаря этим дронам видим, что происходит. Где у врага скопление техники, живой силы". Это сохраняет жизни наших защитников. Но я не специалист, не профессионал. Когда я объясняю это, я просто транслирую то, что они мне говорят. Реально ли эти дроны, которые, казалось бы, расходный материал, важны?
– Они колоссально важны. Мы не сможем сражаться без тех моделей, которые вы назвали и на которые вы собираете средства. Украинская армия базируется на нескольких вещах. Одна из них – это Mavic 3. Это основная рабочая лошадка войны. Кстати, с той стороны также этот китайский, как в свое время говорили, "свадебный" дрон Mavic 3. Но у нас такая свадьба... Какое время, такая и свадьба. Потому, действительно, без таких вещей мы не можем. К сожалению, насколько я знаю, Министерство обороны еще не начало закупать эти дроны. Это очень плохо. И хорошо, что люди, в частности вы, собирают для фронта эти дроны и покупают, доставляют их в части. Иначе нам бы победы не видеть.
– Игорь, есть ли у нас возможности, будут ли у нас возможности воевать собственными разработками? Может быть, другие страны станут у нас делать большие закупки наших разработок и дронов? Не спрашиваю вас о том, долетит ли наш дрон до Москвы, но если можете что-то сказать, то скажите.
– У нас есть разработки. Я думаю, должно пройти время, чтобы они стали товаром. На сегодняшний день у нас есть очень много возможностей, чтобы испытывать, но, к сожалению, слишком мало возможностей, чтобы производить массово. Здесь два аспекта. Во-первых, есть много технических гениев. Но в чем был, к примеру, гений Генри Форда? В том, что он сделал массовое производство более гениальным образом.
– Да-да.
– И вот такого рода гениальности нам не хватает. Предпринимательской гениальности нам объективно не хватает. Из-за того, что объективно сложные экономические условия, а с другой стороны, не слишком государство любило таких людей. И мы видим, что у нас их дефицит. У нас достаточно талантливых инженеров, но немного меньше, чем хотелось бы, талантливых предпринимателей. Сейчас то, что есть, нужно масштабировать. И мы поняли, что есть объективная угроза российских ракетных ударов, энергетическая инфраструктура страдает… Сложно что-либо производить. Но нам все равно нужно производить массово. И я думаю, что через некоторое время, даже, возможно, во время войны мы сможем зарабатывать на том, что будем экспортировать определенные виды дронов. Возможно, мы будем отправлять часть на фронт, часть – на экспорт. Чтобы иметь возможность, так сказать, поддерживать штаны и что-то есть, держать наш экономический фронт.
– Игорь, за время широкомасштабного вторжения России в Украину как вы изменились? Просто по-человечески.
– Не знаю. Похудел, видимо (смеется). На самом деле такие вещи видны потом. Я вернулся в Киев где-то после года отсутствия. И я чувствую, что стал более циничным и, возможно, в чем-то более спокойным. Невозможно, пожалуй, выжить на войне, не будучи частично хотя бы циничным. У меня, например, много друзей погибло, и как-то нужно думать об этом прагматично, скажем так. Хотя это тяжело. А с другой стороны, я лично чувствую огромную ценность всего, что здесь есть, в столице. Лично я не обращаю внимания ни на какие ракетные атаки, Shahed. Здесь колоссально прекрасная жизнь. И советую всем ценить каждую минуту.
– Процитирую интервью с Егором Фирсовым, который сейчас под Бахмутом: "Те, кто были на передовой и кто говорит, что с ними все окей, – у всех есть посттравматический синдром. И это то, с чем наше государство в полный рост столкнется после победы и с чем нужно будет работать". По вашим наблюдениям, что чувствуют парни и девушки? И насколько это может быть проблемой?
– Это в какой-то степени может являться проблемой для части людей. Потому что все время бояться за свою жизнь порой очень изматывает. Но я не сводил бы проблему к чистой психологии. Потому что именно то, что может быть после победы или может быть сейчас, – это то, что люди действительно могут не понимать, жертвенности, подвига и вообще всего, что там происходило на войне. И это будет просто социальный барьер между воюющими и не воевавшими. Представьте себе: приезжает человек после войны, у него нет бизнеса, он уже забыл свою профессию частично за эти годы, а в это время его коллеги, которые не воевали, выросли, окрепли. Это будет большой проблемой, которая как минимум не только в психологии гнездится. Это проблема социально-экономической адаптации ветеранов. Кстати, сейчас для тех, кто вернулся с ранениями с войны, кто уже не способен воевать, нужно, пожалуй, что-нибудь очень серьезное им предложить, чтобы адаптировать их в тылу. Сейчас я наблюдаю: если ты реально приезжаешь на военной волне, то ты чувствуешь ужасное одиночество и непонимание твоего настроения. И это нормально. Потому что люди, возможно, просто не видели и не понимают, с чем это сравнить. Поэтому действительно есть такая проблема, она будет нарастать: одни жертвовали, а другие не жертвовали. Одни делали все для победы, другие просто проехались пассажирами без билета на поезде к победе.
Я был очень удивлен способностью россиян умирать без всякой пользы. Заезжают, например, на какие-то траншеи – мы там их уничтожаем, и следующая партия так же заезжает
– Чему вы научились с 24 февраля?
– Чисто для себя я освоил профессию Илона Маска: менеджмент в области инноваций. Как рождается что-то новое: от идеи до прототипа и дальше до серии. Я стал больше понимать Маска. Он иногда жестокий бывает в Twitter, любит ругаться – иногда я его понимаю. На самом деле человек идет по своему пути, у него своя война. Он делает очень большие дела. И так же я понял в маленьких вещах, как рождается что-нибудь новое в масштабе цивилизации. Нужно, чтобы оно было очень необходимо, – и тогда оно возникает. Когда у тебя нет выбора: или ты изобретешь, или умрешь. В моей ситуации где-то так и происходило. И удалось изобрести вещи, которые сейчас спасают жизни. К примеру, вы назвали Mavic 3 Kombo – для него мы разработали более или менее подходящую для фронта выносную антенну. Чтобы ты сидел где-то в укрытии, а сам выносил антенну и летал на дроне, чтобы в тебя не могли попасть из пушки. Это очень полезно на фронте. Такие простые вещи спасают жизнь.
– Вы сказали, что освоили профессию Илона Маска, а его состояние вы тоже освоили?
– Ну, все наоборот. Война – это, к сожалению, потери. В том числе у меня в личном плане. Но, с другой стороны, знаете, в чем кайф? В том, что на самом деле у тебя нет материальных нужд. Материальные потребности у тебя привязаны к нуждам подразделения, к нуждам тебя как боевой единицы, а не как человека. И даже если бы у меня сейчас было больше денег, я бы, честно говоря, не знал бы, как на себя их потратить. Мне ничего не нужно сейчас, кроме оружия, оборудования, удачи. Больше ничего не нужно.
– Вы награждены орденом "За мужество" III степени.
– Сначала я вообще не обращал на это внимания, а потом понял: а как я докажу, что я вообще воевал? И я теперь понял, что орден мне пригодится (смеется).
– Это за какую-нибудь операцию или по сумме факторов?
– Это за успешную защиту Киева. Наша бригада получила большое количество этих наград. В этих списках была чуть ли не сплошная 72-я бригада. И действительно, заслуженно мои побратимы получили эти награды. Я просто видел этот ужас: в каких страшных моментах они жили, защищали и, к сожалению, не все дожили. Но те, кто дожил, – я считаю, заслуживают наград. Был конкретный результат: мы защитили столицу, мы защитили действительно все государство тогда.
– Ценой жизней, ценой героических поступков. Расскажите, что можно рассказать: какие бы вы выделили героические истории? О каких людях можно рассказать?
– Ну, я писал многое о своем погибшем побратиме, с которым мы с первого дня войны практически прошли все этапы борьбы 72-й бригады: киевскую кампанию, харьковскую, бахмутскую, северодонецкую и угледарскую. И я считаю, что этот человек, собственно, в какой-то момент спас столицу. Когда штурмовали одну очень стратегически важную точку, он не растерялся. Был убит командир нашего подразделения, и мой покойный побратим Олег взял командование на себя, дал команду открыть огонь. И это спасло Киев, потому что тогда могли перейти реку Ирпень именно в этом месте. Ирпень был линией нашей обороны. В частности, они пытались Мощун форсировать. А это могло стать еще хуже Ирпеня. Представьте себе: там по суше можно было пройти, если бы они захватили наши позиции. Поэтому, собственно, я считаю, что я воочию видел момент героизма, когда человек одновременно сплавляет в один слиток смелость, профессионализм. И, возможно, определенная доля божьего промысла.
– Игорь, как бы вы охарактеризовали армию оккупанта? Кто они? Как они воюют? Что у них в голове?
– Ну, я бы ее охарактеризовал как новую армию. Сегодня это совсем не те люди, которые ехали в Киев, Харьков и так далее. С одной стороны, еще остались люди, которые готовы умирать просто так. Я был очень удивлен способностью россиян умирать без всякой пользы. Очевидно, что просто глупый приказ идет – и они его выполняют. Заезжают, например, на какие-то траншеи – мы там их уничтожаем, и следующая партия тоже заезжает. Это не "вагнеры", которые, вероятно, вообще не понимают, что происходит, а профессиональные военные 155-й бригады морской пехоты. Случалось, что мы с ними воевали и в Мощуне, и под Угледаром. А сейчас, мне кажется, другое поколение россиян пришло. Может быть, они больше хотят жить. А с другой стороны, они меньше понимают, что происходит, где опасность, где враг, где друг. Все-таки значительный процент людей из гражданской жизни. А из гражданской жизни – значит больше воли к жизни как таковой. Сейчас, мне кажется, противник стал более по-мирному хитрым. И единство между русским народом и армией, мне кажется, выросло в чем-то. То есть тыл у россиян стал больше помогать фронту. И этим они отличаются от первой волны, покатившейся на Украину в прошлом году. В чем-то они стали, возможно, даже ближе к нам. Потому что большинство тех, кто сейчас воюет, – это люди из гражданской жизни. И в этом опасность, потому что появилась определенная гибкость. С другой стороны, ресурсов, мне кажется, у россиян на войну еще хватает. По крайней мере, так, как они их тратят, – у них всего еще гораздо больше, чем у нас. Поэтому если кто-то ожидает, что это скоро закончится, – скорее наоборот. Если ничего не делать, то оно будет длиться бесконечно. У россиян для этого и азарта, и людей, и ресурсов, к сожалению, хватает.
– Когда, по вашим ощущениям, ждать победы Украины? И что для вас победа?
– Для меня украинская победа – это сломать позвоночник русскому империализму. Сделать так, чтобы россияне нас в ближайшие 100 лет даже не думали беспокоить. И это можно сделать несколькими способами. Кто-то мечтает о распаде России, кто-то мечтает об инсталляции какой-то демократической власти. Я считаю, что победой была бы общая с мировым сообществом основательная демилитаризация России.
– Демилитаризация, которая должна включать обязательно денуклеаризацию.
– Правда. Минимальной основой нашей безопасности будет то, что у россиян не будет ядерного оружия, дальнобойных и каких-либо вообще ракет, танков и так далее. На Россию на самом деле никто не собирается нападать. Ей эта армия вообще не нужна. И условием мира и процветания России или того, что там будет на этой территории, должно быть то, что там не будет оружия. Это оружие всегда будет мозолить, им всегда хочется это оружие куда-нибудь направить. А есть куча стран, не имеющих таких армий и живущих прекрасно, гораздо лучше, чем россияне, гораздо счастливее. Это необходимое условие неоспоримо. И это минимальное условие, при котором мы можем не переживать за своих детей и внуков. Дальше видно будет. Потому что все-таки люди проблемные. А потому эта война будет продолжаться до тех пор, пока у россиян останется хоть какое-нибудь оружие. Дай россиянину оружие – он пойдет охотиться на украинцев обязательно, потому что это же его "самые родные братья".
– Когда мы победим?
– Мой предыдущий личный опыт наблюдения за столь крупномасштабными процессами говорит, что может быть два сценария. Первый – то, что написано в военных учебниках. Наша страна может попасть в долгосрочную войну с Российской Федерацией. Это написано в учебниках по геополитике, что есть свои интересы у всех. Но, с другой стороны, у нас настолько разнообразная и хаотичная ситуация, столько разных факторов, что "черные лебеди" должны быть. Что-то должно произойти, что коренным образом изменит ситуацию. Я не готов точно сказать, что. Но во время Майдана было много раз так, что Майдан вроде бы переходит в позиционное противостояние, сейчас разойдутся все, станет неинтересно, но снова потом что-то происходит и снова все продолжается, снова энергия, люди, пламя. Так же сейчас, я думаю, что-то такое может быть. Россия – очень шаткая конструкция. Международная политика – очень шаткая конструкция. Поэтому я ожидаю, что, возможно, будут какие-то факторы. И снова, в очередной раз, прогнозировавшие что-то одно аналитики устыдятся. Я отказываюсь глубоко и точно что-либо прогнозировать в нынешние замечательные времена. Они были бы прекрасны, конечно, если бы люди не гибли.
– Игорь, какое будущее, какой финал ожидает Путина и его бандитов, которые... Хочется сказать: "...окажутся на скамье подсудимых в Гааге". А может, еще что-нибудь лучше?
– Я думаю, что Путина так или иначе ждет смерть. И мы делаем все, чтобы ускорить эту смерть. Такова наша работа. Мы не надеемся, что он умрет от сердечного приступа или, как, кажется, о раке говорили. В эти басни я совсем не верю. Самая главная болезнь Путина – это Вооруженные силы Украины и Украина. И мы должны делать свою работу в данном случае. Что касается его бандитов, мне видится такой сценарий: некоторое время, возможно, у них будет полный карт-бланш делать все, что они хотят, о чем они мечтали. Эти ребята с кувалдами, Пригожин, Гиркин и так далее – вполне возможно, на определенный и недолгий период они будут иметь полноту власти, но с их подходами очень скоро это все у них рухнет. Потому что Путин держится за счет минимальной осторожности КГБистской, а у этих вообще берега попутаны. Они полностью неадекватны. Поэтому многие считают, что пусть эти радикальные патриоты так называемые, которые говорили: "Путин слаб, он не хочет воевать. А мы будем воевать по полной"... Я думаю, что они повоюют по полной, и на этом мы с Россией закончим.
– Последний вопрос. Ваша мечта сразу после победы. Что вы сделаете первое?
– Я бы хотел в конце концов реализовать свои амбиции как конституционалиста. Мне нравится сравнивать конституции разных стран, смотреть, где лучше и хуже. И в конце концов я бы поменял государственное наше устройство: с феодального на буржуазное. Все-таки не так плохо, когда буржуазное устройство по сравнению с феодальным. Когда у нас невыборный монарх, говорящий судам, что делать, кого судить, как судить, всеми командующий… Чтобы был настоящий президент, парламент был. Это так классно... Представьте: в Британии и Соединенных Штатах есть парламент, а не то, что у нас называется парламентом или в России. Эти все вещи наполнить смыслом... Эта замечательная... Кто-то говорит "гнилая", а на самом деле довольно живучая демократия, как показывает история, – это наша историческая традиция на самом деле. Главное – чтобы дожили мы все, дай бог.
– Я вас благодарю за интервью. Желаю, чтобы ваша мечта сразу после победы начала сбываться, а победа наша наступила как можно скорее. Берегите себя, берегите Украину. Благодарю вас за это интервью. И слава Украине!
– Благодарю вас. Героям слава!