Командир белорусского полка ВСУ Прохоров: Было такое, что мы с Зеленским у одного костра сидели. Немножечко закусились с президентом на том, что с Россией никакой дипломатии не может быть
Если сейчас мы не освободим Украину и режим Путина не удастся пошатнуть, то никакой даже мысли не может быть про свободную Беларусь
– Денис, здравствуйте.
– Здравствуйте.
– С передовой – командир белорусского полка имени Кастуся Калиновского Вооруженных сил Украины. Денис, ваш позывной – Кит. Почему Кит?
– Все очень просто. Мое любимое морское животное – синий кит. На мой взгляд, это достаточно могущественное, сильное животное, однако обладающее спокойствием. Ну и синий цвет – мой любимый.
– Вы декларируете, что вашей целью является защита территориальной целостности Украины, а затем освобождение Беларуси от диктатуры. Объясните, пожалуйста, это.
– Ну, всем нам ясно, что если возьмем сейчас вторую фазу войны – я так назову, – белорусы едут сюда в первую очередь с целью защитить Украину в надежде, что это даст толчок к освобождению Беларуси. То есть, в принципе, глобально белорусы едут, чтобы освобождать Беларусь, но все понимают, что если сейчас мы не освободим Украину и режим Путина не удастся пошатнуть, то никакой даже мысли не может быть про свободную Беларусь.
– Ваш полк на 99% состоит из этнических белорусов. Это так?
– Да.
– Мы не будем называть точную цифру, но это огромное количество людей, которые приехали из Беларуси. Это те, кто имеет боевой опыт? Это белорусские военные или это люди мирных профессий? Кто ваши бойцы?
– В большинстве это вчерашние гражданские, которые занимались абсолютно обыденными вещами, [люди] обычных гражданских профессий. Может быть, кто-то проходил когда-то службу, но нельзя назвать их совсем специалистами. Да, действительно, ребят у нас не так мало. Опять-таки, если ориентироваться на иностранные группы или иностранные батальоны, то мы собрали достаточно большое количество. Нас реально очень много.
– Это самый большой по численности иностранный полк в Украине?
– Иностранный, думаю, да.
– Если об этом знает украинское общество, то, конечно же, знают и спецслужбы Беларуси и России. Значит, они не могут не постараться забросить к вам под видом добровольцев засланных казачков, которые попытаются сделать какие-то провокации и навредить и вам, и непосредственно Украине. Как вы отсеиваете таких людей? И были ли такие случаи? Кто эту проверку проводит, как она проходит? То, что можно рассказать.
– Все начинается с прямых заявок через бот. Там подготовленные люди задают ряд наводящих вопросов, чтобы хотя бы приступить к рассмотрению этой заявки, чтобы люди приехали к нам в центр в Варшаве. Когда они приезжают в Варшаву, там они находятся в окружении людей, которые могут им задавать всякого рода вопросы, наседать на них, задавать еще более каверзные вопросы, чтобы вычислять, возможно, не агентуру, а просто адекватность людей. После того, как уже более-менее сформировали группу, они приезжают в Украину, где их ждут полиграфы, собеседования не один час на разного рода темы... Когда с человеком общаются по 2–3 часа, то там много чего может всплыть.
– Денис, случаи уже выявления таких засланных агентов ФСБ были?
– Да, были люди, которые не проходили первые этапы, даже анкетирование. А были люди, по которым, скажем так, начинались вопросы в ходе прохождения учебки. Мы отправляем их сразу же на полиграф, формируем свои вопросы. Были такие люди, которые просто не проходили полиграф. Мы с такими людьми не церемонимся – сразу же говорим "до свидания".
– И сразу их куда?
– По той же схеме, по которой они к нам приехали, они уезжают. Есть люди, которым некуда уезжать. Контракт они с нами не заключили, и непонятна их дальнейшая судьба. А есть люди, которые просто изъявляют желание вернуться обратно в Польшу, например, если они приехали из Польши.
– То есть схема гуманная?
– Ну, достаточно. Просто мы не хотим никаких конфликтов, еще чего-то. Мы просто делаем свою работу.
Мы попали в достаточно жесткий бой в Буче. За всю свою жизнь я не был в месте жестче, чем то. Там буквально был ад: круговая оборона, гибель побратимов, куча тяжелораненых
– Денис, я так понимаю, массово это все началось после 24 февраля. Белорусские добровольцы прекрасно осознают, что это билет в один конец. Более того, есть же мощнейший фактор семей. Я так понимаю, у всех, кто приехал воевать за Украину, семьи остаются в Беларуси. И белорусские спецслужбы сразу начинают, наверное, по ним работать, угрожать, в тюрьму бросать. Как это вообще происходит?
– Да, у нас были случаи, когда работали по известным людям, которые открывают лица и афишируют свое нахождение в полку. Насколько мне известно, это был ГУБОПиК [Главное управление по борьбе с организованной преступностью и коррупцией]. Не скажу, что это были КГБ. Намекают: "Мы наблюдаем за вашими семьями". Выбивают человека из колеи. Но в основном ребята, которые понимают весь груз ответственности, не показывают лица, но бывают варианты, когда есть какие-то сводки имен, фамилий. Они работают по добытой ими информации. Ну и все, что они делают, – это действительно как-то пытаются давить именно на родственников, чтобы пытаться мешать делать свою работу людям здесь. Это немножечко выбивает. Но ребята с понимаем относятся к этому. У кого есть возможность вывозить своих родственников, вывозят. Мы всячески помогаем в этих вопросах.
– Давайте расскажем о вашей личной истории. Я смотрела видео, которое белорусские пропагандисты опубликовали в апреле этого года, где снялась ваша мама, которая сказала, что вас не поддерживает. И призвала вас срочно вернуться домой в Минск. Сказала, лучше ты отсиди, мол, в минской тюрьме, чем будешь воевать за Украину. Это было сделано под давлением? Я правильно понимаю?
– Да, это их работа. Они, скажем так, берут список и пальцем тыкают: "К этому, этому и этому надо зайти домой". Эта тема довольно табуированная, но я расскажу, коль уже всем известно. Это видео было записано, естественно, с полным недовольством моих родителей. Это можно было даже увидеть на видео. То есть заставили просто сказать текст. Я до этого родителей предупреждал, что, возможно, будут такие моменты. Поэтому пускай говорят все, что их попросят. То есть я позицию своих родителей абсолютно точно знаю. Она не такая. И поэтому в этом плане все нормально. Да, они записали, показали своему руководству, мол, мы сделали, что вы просили.
– Но вы сейчас знаете, что с родителями?
– Да. Все хорошо.
– Слава богу. Бойцы вашего полка принимали участие во многих боях. Я так понимаю, что многие у вас с 2014 года. То есть они принимали участие в разных боях на территории Донецкой области. Плюс сегодня уже в свежих сражениях: это и Буча, и Ворзель, и Ирпень, и Николаев... Расскажите, пожалуйста, самые эмоциональные истории, связанные с вашими солдатами. Пусть без имен, если нельзя называть имена. Но люди в Украине и в мире должны знать о таких историях, о таких ребятах.
– Да. На самом деле хочется отметить: в целом, как я уже говорил, это вчерашние гражданские. Однако война делает свои коррективы, и ребятам приходится очень быстро вникать во все эти реалии. А реалии таковы, что если ты не из TikTok-войск, то вынужден находиться на передовой. А там есть ранения, там погибают. К сожалению, такая реальность. Люди, которые еще вчера пришли и сказочно, скажем так, высказывались в сторону каких-либо моментов, уже сегодня принимают эту реальность. Они полностью понимают, чем это чревато.
Из моментов каких-то таких трогательных... Например, когда все начиналось в Киеве, мы тогда были еще в составе роты. У нас тогда была белорусская рота при ТрО "Азов". Тогда было такое настроение, что все чуть ли не искали войну. То есть мы находились в расположении с мыслью, чтобы побыстрее поехать уничтожать врага. Не было такого, что кто-то сидел, за коленки взявшись, и трясся. Все четко и ясно хотели ехать и уничтожать врага. Я смотрел на этих ребят, которые недавно только приехали, которые прошли недельный курс подготовки, а может, и вовсе ничего не прошли, – с автоматом в руках они сидели и ясно понимали, чего хотят. В тот момент я увидел себя, каким я был еще в конце 2014-го.
Бои за Киев, Киевскую область, Буча, Ворзель... Так получилось, что я был в тех боях с ребятами-белорусами, и так получилось, что мы попали в достаточно жесткий бой. Про него я уже рассказал не один раз. За всю свою жизнь я не был в месте жестче, чем то. Там буквально был ад: круговая оборона, гибель побратимов, куча тяжелораненых. Однако я и все ребята, которые были там, – это были уже, можно сказать, ветераны "Азова" на тот момент... И мы знали, куда мы едем. То есть для нас это не было чем-то шокирующим. Однако ребята, которые в 2022-м приехали, потом попадали в похожие ситуации. И то, как некоторые из них принимали бой... Парамедики показывали себя просто на самом высшем уровне. Ребята, которые вчера еще только пришли, сегодня вытягивали раненых. Да, после боевых, приезжая на базу, чувствуется, что люди меняются. Вот прямо ощущается. Ты смотришь на него – это другой человек. Он вытащил тяжелораненого, он вытаскивал человека, который погиб у него на руках. И это прямо чувствуется, когда ты общаешься с ними. Естественно, людям нужна какая-то реабилитация. Потому что это все такое психологическое давление. Ребята по всему фронту показывают себя мужественно. Опять-таки, почему? Потому что ими движет идея – та идея, из-за которой сюда ребята и приехали. Это тот самый шанс для белорусов показать, насколько они хотят свободы. Не только для Беларуси, но и для Украины. Показать, насколько мы близкий народ [украинцам].
Ребята, которыми я горжусь (к сожалению, некоторых из них уже нет в живых)… Однако я часто вспоминаю их наставления, слова. И, опять-таки: война продолжается, раненые и погибшие не прекращаются, идет контрнаступление. Ребята, которые еще вчера были шокированы известиями о том, что кого-то ранило или кто-то погиб, сегодня принимают это уже с более агрессивной подачей – мы будем мстить. И эта подача все больше и больше набирает обороты. Есть такая тенденция: люди быстро адаптируются и принимают всю суровую реальность войны.
Сколько войск Лукашенко может отправить в Украину? Режимщиков, которые способны что-то сделать, мотивированно идти войной в Украину, – их, может быть, от силы тысяч пять
– Денис, я вас слушаю и думаю, что если бы в Беларуси оказалось немного больше людей с таким настроением, с такой смелостью, с такими взглядами на жизнь, как у вас и у ваших бойцов, то сейчас все было бы по-другому. Для Беларуси так точно. Дальше мы не знаем, как история развивалась бы. Потому что до момента, когда можно было скинуть Лукашенко после преступных выборов, оставалось совсем немного. Был момент, когда казалось, что вот-вот – и он уже готов бежать. Но белорусы тогда становились на лавочки, разуваясь… Наши протесты другие. То, что вы сейчас говорите, – это то, как себя ведут украинцы. Когда власть зарвалась, украинцы не терпят – они идут на Майдан и стоят до того момента, пока не получают результат, пока справедливость не будет восстановлена. Почему в Беларуси не хватило? Что это за покорность, которая привела к тому, что Беларусь, белорусский народ стал таким же агрессором, который под гнетом Путина находится? По факту из Беларуси тоже идет война. И мы боимся, что она пойдет еще в большей степени.
– Я скажу свое мнение. У меня в 2020 году было дикое желание сорваться и уехать туда, но я понимал, что нельзя. Я вижу следующее. Там было несколько лагерей мнений. Одни как раз с цветочками шли высказывать свое недовольство. Вторые брали "коктейли Молотова", строили баррикады и восприняли это как момент для реализации революции. Все это не могло сосуществовать и не привело ни к какому конечному результату, потому что не было выбранного правильно хотя бы одного вектора, куда людям идти, для чего, куда и кто поведет. То есть на тот момент за людей не взяли ответственность и не повели их. Это была та вещь, которой не хватило большому количеству людей, которые выходили. Чтобы это превратилось не просто в высказывание недовольства, а в какую-то конкретную цель.
Люди выходили на улицы, не чтобы свергнуть кого-то. Потому что даже не было на тот момент кандидатов, кого поставить. Кого-то посадили, кого-то не посадили. Поэтому люди просто выходили и говорили: "Нас обманули. Мы тебя не выбрали". А дальше что? А дальше не было плана, вектора – ничего не было построено, к сожалению. Поэтому люди просто походили недельку, а потом надо кормить детей. Забастовка – хорошо, но дети сами себя не прокормят. И началось это все. Вновь не получилось, как говорится. На мой взгляд, это все произошло из-за того, что не было жесткого вектора, чтобы люди понимали, куда и зачем они идут.
– Вы говорите о лидерах протестов. Тогда у вас руководили, по сути, Telegram-каналы, которым руководили люди, находившиеся за границей, – они могли что-то делать. Но, опять же, для Украины даже лидеры не были важны. Майдан – это сила, нас не надо брать за руку и показывать, куда идти. Я говорю о том, что характер другой нужен. Такой, как у ваших ребят.
– Да, характер другой.
– Вам для того, чтобы понимать, где хорошо, а где плохо, не нужен поводырь. У вас это внутри сидит. Вы сами понимаете. Если это плохо, вы туда не пойдете – вы пойдете на сторону света. Как вы думаете, Лукашенко может начать массированное открытое наступление? Мы понимаем, что он участвует в этой войне, но пытается делать это скрытно. В интервью до выборов он пообещал Дмитрию Гордону, что никогда с территории Беларуси в Украину не пойдут российские танки. Сразу обманул. Буквально на днях он сделал еще одно заявление, подчеркивая, что "никогда мы не будем нападать на Украину, мы в этом не участвуем". То есть он боится. При этом он является марионеткой Путина и уже увяз по максимуму. Ваше мнение: может он в открытую войти в эту войну вместе с военными из Беларуси?
– Я когда-то говорил так про Путина: неизвестно, что у больного в голове. Может произойти все, что угодно. То есть он может ляпнуть: сгорел сарай – гори и хата. Но нужно понимать, что в таком случае будет. Я много раз говорил, что, по разным прогнозам, сколько-то тысяч войск будет наступать. А что мы будем делать? В целом даже Лукашенко, мне кажется, понимает, что его армия не готова в моральном плане. Просто потому, что все понимают реалии. Когда блицкриг не получился у "второй армии мира", думаю, что-то это показало.
Вопрос встанет не о том, что он скажет. Он сказать может много чего. Вопрос в том, как это будет исполняться. То есть он может отдать приказ, а солдаты на границе развернутся или разбегутся, или сдадутся в плен. Что тогда будет? Непонятно. Другой факт – он сейчас сидит на 100 стульях и говорит, что не участвует в войне, однако с территории Беларуси летят самолеты, ракеты. Это прямое участие, и уже на дурачка, как говорится, не спрыгнешь. Поэтому он угрызает все больше и больше, понимая, что у него все меньше шансов отнекиваться. Поэтому с этой точки зрения можно представить, что он просто махнет рукой и скажет: "Ай, да ладно. Пойдем в наступление. Сколько можно играть клоуна?" Но я думаю, что до последнего он будет пытаться: "Да это не мы – это все российские офицеры и генералы приказали. А я-то что? Я ничего".
– Теоретически сколько боеспособной живой силы в Беларуси Лукашенко может бросить в нашу войну?
– Я слышал цифру 13 тысяч. Я скажу свое мнение. Режимщиков, которые способны что-то сделать, мотивированно идти войной в Украину, – их, может быть, от силы тысяч пять. Это спецслужбы, которые прямо вообще за режим и никак иначе. И то я беру цифру уже с накруткой. Что касается нерегулярной армии, опять-таки, я все упираю в моральную составляющую. В нашей практике тоже встречалось, что нам в бот пишут люди, как и где перейти и куда сдаваться. Мол, ребята, дайте наводку. Точная, реальная цифра непонятна. Даже из тех 13 тысяч.
Я очень хотел попасть на Майдан, но по некоторым причинам не смог. Меня добила аннексия Крыма, и мы с друзьями поехали в Украину
– Представим себе ситуацию. Если он-таки выйдет публично с заявлением, что Беларусь вступает в войну, начнет призыв в армию, естественно, в Беларусь пойдут гробы. Это сможет расшевелить белорусское общество на какие-то радикальные действия, чтобы снести его? Или без шансов?
– На самом деле это очень интересный вопрос. Весь народ Беларуси запуган так называемыми силовиками и армией Лукашенко. Однако если так произойдет и начнут ехать гробы в сторону Беларуси, что это может пробудить в головах обычного народа? Это покажет, что они не бессмертны, сила его [Лукашенко] хваленая – не бессмертная. Смотрите, как она рассыпается в труху. А значит, чего их бояться? Есть шанс, что люди скинут с себя оковы страха.
– Вы имеете в виду, что обычные белорусы боятся белорусской армии?
– Да. Армию, силовиков. У них же какое предположение? Что, типа, армия – это государство, а государство нас не любит.
– А как вы между собой называете Лукашенко?
– Уже давным-давно между друзьями, между нашими близкими тем о нем не заводим. Он перестал иметь вес какой-то. Вообще. То есть он пустое место, которое называет себя легитимным президентом, который подстроил себе 83% и радуется в кресле [президента]. Для меня он какой-то клоун, шут. Я не воспринимаю его. За все, что он сделал, – наверное, матерных слов таких не придумали, как его нужно назвать. За все испорченные жизни. Его, скорее всего, либо предаст его же окружение, либо [он] убежит куда-то. Я не знаю.
– Куда же ему бежать?
– Поэтому он решил остаться и синими пальцами держаться за вымышленный трон.
– Ну кличка какая-то у него есть?
– Не знаю. Колхозником, Цыганом его называют.
– Почему Цыган?
– Не знаю. А кто он? Он реально какой-то цыган.
– А как вы Путина между собой называете?
– Есть такая кричалка.
– То есть так и называете?
– Да. Ну а как еще?
– Денис, я хочу поговорить о вас, о вашей личной истории. Для вас война в Украине началась в 2014 году, когда Россия аннексировала Крым, пришла на Донбасс и развязала войну. Как вообще это произошло? Вам в 2014 году было 18 лет. Молодой, вообще не понимавший, не знавший жизни, не видевший ничего парень. Механик на СТО в Минске. Обычный механик, который вдруг решает кардинально все поменять, бросить семью, взять этот билет в один конец и поехать защищать Украину. Как это произошло? Чем вы руководствовались?
– Я начал следить за событиями Майдана, очень хотел попасть на Майдан. Но по некоторым причинам я не смог попасть. Потому что нужно было закрыть вопросы, которые не должны были лечь на моих родителей. Я наблюдал за событиями в Украине, восхищался тем, как украинцы показывали свое недовольство, показывали, как нужно доводить дело до конца... И тогда, и сейчас в Беларуси та же самая проблема: люди просто боятся что-то говорить и идти до конца за свою правду и за право голоса.
В какой-то момент происходит аннексия Крыма. И уже без того большое желание поехать в Украину дополняется – добивает аннексия Крыма. Я как раз к тому моменту завершил все свои дела, уволился с работы. И мы с ребятами поехали в Украину. Но перед этим поехали два моих друга – пробили, так сказать, обстановку. Они были уже в батальоне "Азов". А в конце 2014 года они сказали: "Ребята, приезжайте – мы договоримся, попадете сразу в "Азов". Все будет хорошо". Так и произошло.
Для меня Украина была примером того, как нужно бороться за свое. Почему поехал? Потому что украинцев считал с какого-то осознанного возраста (с 16 лет, когда политикой начал чуть-чуть интересоваться) братьями: культура, язык... Это давало мне толчок: сейчас горит дом моего брата. И я просто не имею права сидеть сложа руки. Тем более, я смотрел много материалов, видео, читал. Скажем так, я позиционировал себя как воин, я все время занимался единоборствами, еще чем-то. Мне очень нравилась тематика викингов. А я сижу дома, у меня куча сил, я здоровый молодой парень, всю жизнь тренируюсь и сижу пялюсь в монитор! Что меня сдерживает? Я просто себе в один прекрасный момент сказал: "Денис, хватит сидеть. Бери оружие в руки. Раз ты воин, защищай своих братьев". Вот и все. Это простая мотивация. Дальше уже, естественно, пришлось расти не по годам, а по часам.
– У вас очень правильное понимание братства. А почему мы так сейчас реагируем на это слово? Я сижу, и когда вы первый раз сказали "братья", я чуть-чуть внутри дернулась. Вы это прекрасно понимаете, находясь столько времени в Украине. Это уже слово триггерное, которое включает обратную реакцию. Так как Россия, прикрываясь именно этим набившим оскомину словом "брат", пришла убивать, насиловать, грабить. Поэтому я всегда говорю о том, что мы близкие, но разные народы, каждый со своей историей, со своей культурой. Мне интересно: когда вы приняли решение рисковать своей жизнью – еще и не за свою страну, – как отреагировали ваши родители?
– Дело в том, что я не сказал сразу правду родителям. Я сказал, что я поеду увидеться с друзьями, посмотрю Киев и вернусь. И когда я не вернулся спустя полгода, сказал, что нашел работу. Через год мне пришлось сказать правду матери, что я поехал воевать. Потому что я хотел исключить все эти моменты скандалов, упрашиваний.
– Вы попали в полк "Азов" – одно из самых боеспособных и смелых украинских подразделений. Расскажите, пожалуйста, чему вас азовцы научили. И вообще какие они?
– "Азов" у меня ассоциируется со словом "семья". За все то время, которое я пробыл в "Азове", я прочувствовал, что такое настоящая, огромная, большая семья. И на вопрос, чему меня научили в "Азове", я бы ответил: "Всему". Все, что я знаю о военных темах, – все оттуда. И то, что в меня впиталось это побратимство, – это все вложилось в меня в "Азове". Та самая сильная идея, что Украина в сердце всегда, идея нации – все вот эти постулаты свободной Украины заряжали меня все то время, пока я находился в "Азове". Это невероятной энергетики сообщество, семья. Находясь в "Азове", чувствуешь, что если что-то вдруг с тобой, не дай бог, произойдет, то у тебя за спиной целый полк ребят, которые тебя не забудут. Они за тебя будут до конца бороться. Вот это непередаваемые ощущения целостности и сильного кулака, который постоянно задавал тренд, что Украина находится под охраной людей, которые готовы отдавать самое дорогое, что у них есть, – свои жизни.
– С военной точки зрения азовцы крутые?
– Очень. "Азов" – это те, кто первыми начали прибегать к тренировкам НАТО-стандарта. Как показали боевые действия, например, на "Азовстали", – это воины с большой буквы. Там просто первоклассные специалисты есть. Реально подготовка одна из самых лучших.
– Расскажите истории героизма, которые вы видели среди азовцев.
– На самом деле какую-то отдельную историю тяжело назвать. Потому что за то время, как "Азов" принимает участие в войне, было историй очень много. Начиная от освобождения Мариуполя, когда это еще был "черный" корпус, в каких-то кроссовках, рыбацких штанах, непонятной форме… Приехали ребята-добровольцы, освобождали город, не боясь вообще никого, и заканчивая историями о том, как героически огромное количество времени ребята на "Азовстали" стягивали на себя огромнейшие воинские силы врага, чтобы была возможность защищать Киев... Об этом должны быть легенды написаны. Об этом никто не должен забыть. И таких примеров, поверьте, куча. Отдельно по личностям каким-то если вспоминать, я лично знаю ребят, по головам которых танки и машины ездили… Им проводят операцию, вставляют, грубо говоря, в лоб титановые пластины – и они возвращаются в строй. Представляете, кто эти люди? Как дух таких людей можно сломать? Да никак вообще.
Тяжело говорить, вернутся ли пленные азовцы домой, когда с той стороны не военный враг, а просто нелюди, которые Оленовку дотла сожгли. Они пытали азовцев, после чего спалили заживо. Я не знаю, как это комментировать
– Что вы скажете про символичную защиту Мариуполя и "Азовстали"?.. Я считаю, это символ всей украинской войны. Азовцы там показали такой пример мужества, который не знаю, есть ли в мировой истории.
– Я бы сказал, что такого нет. Это единственная в своем роде ситуация... Причем долгое время на "Азов" ложилась тень недоверия, что "непонятно, кто эти люди", про их взгляды говорили многое. Однако сейчас про "Азов" во всем мире говорят с точки зрения героизма. Потому что ситуация на "Азовстали" показала, насколько сильно азовцы хотят защищать и освобождать свои территории, что они готовы отдать ради этого. Я еще раз говорю: самая большая цена, которую может отдать азовец и готов ее отдать, – это жизнь. При этом сделав максимум. Не просто пойти куда-то как мясо, а сделать максимум, выложить все свои силы – и уж потом будь что будет. Главная их цель – это идея нации, свободная Украина – зажигает сердца миллионов по всему миру. Все знают про азовцев как про нереально храбрых воинов. И это заслуженно.
– Вернутся они домой?
– Я очень сильно надеюсь на это. Потому что тяжело говорить, когда с той стороны не какой-то военный враг, а просто нелюди, которые Оленовку дотла сожгли. Мне даже прогнозировать тяжело. Потому что непонятно, как эти нелюди себя поведут. Надеюсь на возвращение ребят? Очень сильно надеюсь. Будем ли мы что-то делать, чтобы мстить за ту же Оленовку? Мы продолжаем мстить. Однако произойдет это или нет, не знаю.
– В Оленовке были люди, которых вы лично знали или с которыми воевали?
– Я мониторил списки погибших, пока тех ребят, которых я лично знаю, не было. Поэтому у меня есть надежда, что ребята вернутся. Но я не могу прокомментировать то, что [россияне] сделали. Это просто место, где они пытали азовцев, после чего спалили заживо. Я не знаю, как это комментировать.
– Вы лично участвовали в тяжелейших боях за Киев и Киевскую область, непосредственно под Бучей бой был, когда вы с 40 побратимами и только легким вооружением стояли против русских, которые не просто превосходили вас по количеству, а они еще и были с тяжелой техникой. Как это было? Давайте вспомним подробно и расскажем, что это было и что вам пришлось пережить.
– Хорошо. Стоит сразу сказать, что то было время, когда на долгое планирование не было и минуты. Враг наступал, Киев и область были в опасности. И когда мы услышали о том, что мы едем в сторону Бучи… а до этого мы ездили еще по некоторым заданиям... Мы прямо искали войну, как я уже говорил.
– Вы уже были в белорусской роте? Это уже не в "Азове"?
– Тогда еще роты не было. Это просто было ТрО "Азов". И только формировалась рота. Только приезжали люди в разведроту, где мы были в первом ударном крыле. В его состав входили ветераны "Азова". В том числе я, Илья (Литвин), Леша (Психолог): это белорусы, с которыми мы давно знакомы, это мои лучшие друзья. Приехав на место, мы понимали, что вектор идет такой, что враг пытается окружить Бучу и захватить ее. Поэтому нам выдали задание приехать, закрепиться на точке, ожидать возможную колонну противника на технике. И если она таки приедет, вступить в бой, не дать никаким образом проехать дальше. Мы пешком пришли на то место. Вторая группа эвакуации нас ожидала. В случае, если у нас будут серьезные бои, она должна была нас эвакуировать. Мы приехали на место, закрепились – гул техники уже был слышен рядом в посадке. Рядом был отельный комплекс "Вилла Сан-Марино". Мы ожидали, что они поедут по асфальтированной трассе, а они поехали колонной между гражданскими домами.
– На танках ехали?
– Да. То есть они технику погнали просто вдоль гражданских домов.
– Много их было?
– На тот момент сообщалось о 10 единицах техники. Завязался плотный бой, стрелкотня везде, все свистит. И стало известно буквально через пять минут боя, что там очень тяжелая техника. Начали прилетать выстрелы танков. Первый выстрел поразил гражданские машины, стоявшие рядом с комплексом. Мы вынуждены были забежать внутрь комплекса... Какие у нас варианты были? Первый вариант – выбежать в чистое поле. А тогда был конец зимы – листвы не было никакой, просто голое поле, где нас, скорее всего, расстреляют. Второй вариант – выбежать на дорогу, где уже едет техника, что тоже чревато нашей бесполезной гибелью. И третий вариант – закрепиться в отеле "Вилла Сан-Марино" и принять бой. Понимали, что такая себе идея, но другой не было. Все это время мы связывались с нашей группой эвакуации, которая собиралась нас вытаскивать.
Бой сопровождался прилетами то ли артиллерии, то ли это были танки противника. После первых прилетов у нас было достаточно большое количество тяжелых "трехсотых", которые лежали практически по всему комплексу. Часть ребят были легко ранены. Они забежали в комплекс, чтобы перевязываться. И в момент, когда Илья [Литвин] выбежал для того, чтобы стрельнуть из РПГ… Он забежал на перезарядку, мы перезарядились, он выбежал – после этого я его не видел. Мы ожидали, пока плотность огня снизится, после чего выбежали на улицу, чтобы спрятаться в условном бункере.
Все это время мы ребят перевязывали в этой комнатушке, я помогал парамедикам: кого-то перевязал, кому-то заклеил грудную клетку, кому-то помог добраться... И все это время у меня были мысли о том, где мой друг Илья. Я его не видел долгое время и не понимал, где он. Начал бегать по всему комплексу, кричал: "Илья, Илья, ты где?!" Я понимал, что есть два варианта: либо он тяжело ранен, либо погиб. Я забежал в отель, который уже на тот момент горел сверху, второй этаж полностью пылал. Потом выбежал на улицу и периферийным зрением увидел, что кто-то лежит. И это оказался Илья. На тот момент эмоции меня переполняли… Мы его перетащили к нашим раненым в надежде, что я заберу его тело на эвакуацию. Приехали какие-то гражданские бусы, забрали всех тяжелораненых. По-моему, два буса и один пикап. Один на одном лежали – настолько плотно их закинули. Остались только легкораненые, живые – и "двухсотые", то есть наши погибшие ребята. Нас должны были забрать следующим рейсом. Однако, как выяснилось потом, нас уже никто не смог вывезти.
За время боя мы 10 раз успели с ребятами попрощаться, сказать, как горды воевать вместе. Ребята смирились с тем, что мы, скорее всего, погибнем. Только когда мы вышли из окружения, когда нас встретили и посадили в автобус, я только понял: "Блин, мы, кажется, выживем"
В какой-то момент один из командиров группы сказал мне, чтобы я наблюдал из одного из домов направление дороги из Бучи. Там должна была ехать наша бронированная техника. Я сказал "плюс" – и побежал смотреть. Сидел в доме и вслушивался – услышал гул техники. Думал, что это наши, обрадовался, однако этот гул шел вообще с другой стороны. И я понимал, что это направление, откуда и начался бой. Я высунулся в окно со второго этажа, посмотрел и увидел технику с надписью "V" на борту. И побежал поскорее к ребятам, кричу, что нас окружают. После этого началась стрельба из всего тяжелого... Мы были вынуждены забежать в главный корпус, где впоследствии держали круговую оборону около 12 часов. За это время нас пытались выкурить оттуда несколько раз, посылали пехоту [россиян] – мы вступали с ними в очень близкий бой. Все это сопровождалось взрывами в доме.
По итогу того боя у нас появился еще один "двухсотый" – тяжелораненый Женя (Стрелок). И все то время мы продолжали держать оборону. В какой-то момент мы поняли, что нам следует замолчать, чтобы враги подумали, что мы все погибли. Плюс в какой-то момент нам удалось вызвать свою артиллерию на нас же. Мы понимали, что уже в окружении… К тому же я услышал, что эвакуационная группа нас не сможет вытащить, потому что они вступили в бой и у них тоже погибший. Они прямым текстом сказали: "Ребята, к сожалению, мы не можем вас забрать. Вы остаетесь сами на себя". Нет никаких обид. Это понятный стратегический, тактический момент. Не было смысла им ехать дальше в этот ад, чтобы потерять еще ребят. Поэтому мы поняли, что остаемся и своими силами должны будем выбраться.
До глубокой ночи мы сидели и держали сектор. Потом меня ранило: прилетели осколки в руку. Я оказал себе первую помощь – и дальше держал сектор. Глубокая ночь наступила – и мы поняли, что это единственный шанс, чтобы выбраться. Благо у нас были ребята с приборами ночного видения. Они провели доразведку и сообщили, что есть шанс выйти. Дело в том, что после того, как отработала [наша] артиллерия, враги просто рассосались. Потому что очень плотно работали ребята: прилетало даже в наш дом. Видимо, они подумали, что раз уже прилетают снаряды прямо в дом, то, может, действительно, мы все погибли. Возможно, это сыграло. Потом техника [россиян] завелась, и они уехали куда-то. Ночью ребята сделали доразведку, сказали, что можем двигаться. У здания стояла дежурная вражеская бронированная машина, поэтому двигаться надо было тихо. Мы взяли раненых, потому что такой кодекс у азовцев: раненых не бросаем. Мы хотели, естественно, забрать всех ребят, но у нас просто не хватало рук. Мы взяли всех раненых, а "двухсотых" не смогли забрать. С автоматами были только ребята с приборами ночного видения, остальные были заняты тем, что переносили раненых.
Мы вышли, миновали пост, бронированные машины. За время боя мы 10 раз успели с ребятами попрощаться, сказать, как горды воевать вместе.. Я пытался набрать свою жену по мобильнику, но он сел. Ребята уже смирились с тем, что мы все, скорее всего, погибнем. Но хотя бы погибнем, огрызаясь, героически, забрав с собой хотя бы несколько десятков врагов. Так получилось, что нам удалось выйти. Мы шли вдоль дороги по посадке, и в этот момент Женя, который был тяжело ранен, прямо на руках у ребят вытек… кровь вытекла… Его ребята спрятали в кустах, чтобы забрать потом. Таким образом, мы еще одного нашего парня потеряли по дороге. Я все это время тащил паренька, у которого была тяжело ранена нога, постоянно старался его подбадривать.
Благодаря ребятам, у которых были эти самые ПНВ, благодаря тому, что у них были связи, благодаря мужеству и героизму ребят, благодаря тому, что все эти восемь лет мы не сидели сложа руки, а тренировались, нам удалось чудом выжить. Нас встретили ребята, посадили в автобус. И на тот момент я только понял: "Блин, мы, кажется, выживем". То есть только тогда у меня мысль, что нам не выжить, ушла. Но это была не паника, а принятие. Это важно. У нас на тот момент с ребятами было полное принятие ситуации. Мы знали, куда идем. Мы полностью понимали, что такой бой может произойти. И мы понимали, что можем не вернуться. Ситуация требовала быстрых действий, потому что это – Киевская область. Поэтому нужно было действовать быстро. У меня даже автомат не был пристрелян…
– Из 40 человек сколько выжило?
– Группа, которая оставалась все это время, – это 11 человек примерно. Где-то пятеро или шестеро погибло, много тяжелораненых. Из той группы – шестеро погибших. Когда я лежал в больнице, узнал, что наш парамедик, который был в этом бою, поехал дальше на задачу и там погиб. Он был шестым погибшим.
– Денис, вам сегодня 26 лет?
– 27.
– Вы совсем молодой человек, но уже командир полка. Вы ответственно распоряжаетесь огромным количеством жизней ребят. Вы за них несете ответственность, по сути, как их отец. Насколько это тяжело? Особенно учитывая ваш молодой возраст. И есть ли у вас в подчинении белорусы намного старше вас?
– Да, люди старше есть, их много. Однако у меня есть некоторый бэкграунд инструкторской деятельности в "Азове". Мне приходилось общаться, командовать большим количеством людей. Передо мной стоял строй 100 человек: делали отжимания… Разного рода люди были, и министры территориального развития были – кого только не было. Допустим, было даже такое, что мы с Зеленским у одного костра сидели. И я не чувствовал себя как-то скованно. Мы просто общаемся... Есть дело – мы общаемся. Здесь такая же ситуация. По поводу ответственности вы совершенно правы: это огромная ответственность. И когда что-то происходит, нужно понимать, что у нас, допустим, своя жизнь, кому-то что-то не нравится... Ну постоянные вопросы, понятное дело. Так или иначе, приходится собирать людей, общаться, слушать проблематику каждого. Это важно. Потому что нельзя отворачиваться от людей. И когда есть какое-то недопонимание, приходится брать в одну руку один батальон, второй батальон: "Ребята, мы вместе, не надо ссориться..." Пытаюсь это все на себе вывозить.
И есть еще одна сторона медали: когда происходит что-то из ряда вон [выходящее], какой-то скандал внутренний – не справляюсь по факту я. Даже не участвуя в ситуации. Потому что я ответственный. Так бывало, когда мне, допустим, делало замечание наше руководство… Была одна ситуация с ребятами. И мне сказали, что я виноват в этом. Хотя я там, по сути, даже не фигурировал. Но я понимаю, что это справедливо. Потому что это ответственность командира. Я не имею права сказать: "Я там вообще ни при чем". При чем. Стараюсь как-то удержать. У меня самая главная задача – с ребятами идти на контакт, постоянно объяснять, постоянно отвечать на их вопросы, которых очень много. И благо у меня развиты эти навыки еще с инструкторства. Сейчас я сажусь с ними у костра и объясняю – в том числе нашу идею, как я для себя открыл Украину за эти восемь лет, что без свободной Украины не будет никакой свободной Беларуси. Я это все объясняю постоянно.
– Вы упомянули, что сидели у костра с Зеленским. Как это было? И о чем вы говорили?
– Это был, по-моему, 2019 год, село Золотое, прифронтовая зона. Тогда стоял вопрос об отводе войск. И мы с ребятами не хотели, чтобы это произошло. Приехали туда. Находились на одной из позиций, и как раз приезжает с делегацией президент. Мы уже костер развели. Он зашел, мы присели за костер – и давай общаться на этом фоне о том, что надо отводить войска. Мы говорим: "Нет, не надо". – "Почему не надо?" – "Потому что мы пообщались с людьми. И они говорят, что если отведут войска, то Россия будет дальше продвигать фронт". А он говорит: "А я вот пообщался – и говорят, что надо отводить войска, потому что из-за войск сюда прилетают снаряды". Такой диалог, он есть в интернете. Вот такое первое знакомство. Было интересно на самом деле. Мы немножечко закусились на том, что с Россией никакой дипломатии не может быть. Президент сказал такую фразу, что "любая война заканчивается дипломатией". И мы ответили: "Вы недооцениваете Россию в этом плане. Ей никакая дипломатия не поможет". Спустя время, думаю, до многих должно дойти, что это правда: никакая дипломатия с Россией не пройдет.
Однако есть некоторые моменты: то же гражданство, которое Зеленский подписал мне в том числе. Понятное дело, что тогда это был просто, скажем так, случайный список из фамилий. Возможно, потому что я себя приковывал наручниками на акциях за гражданство иностранцам, воюющим за Украину. Возможно, он просто хотел баллов поднакинуть, чтобы склонить на свою сторону добровольцев. Это ведь тоже жест хороший. Но я был немножечко зол за то, что это не было доведено до конца. Потому что у меня лично есть куча знакомых добровольцев и друзей-иностранцев, которые достойны украинского гражданства, у которых документы давно уже просрочены, которые приехали раньше меня и были в "Правом секторе", – у них нет этих документов. Я тогда хотел встать и кинуть паспорт в костер… Я тогда был зол. Я сказал: "Если сделали, то делайте до конца". Так хотелось сказать.
Для меня победа – это победа над путинским режимом. Это не смерть Путина – это смерть режима. Хотелось бы, конечно, чтобы к тому моменту уже и Беларусь была свободной
– Вы резкий.
– Ну, я на самом деле умею себя контролировать. Просто порой бывают такие моменты.
– Из вашего полка даже если взять, многие хотели бы получить украинское гражданство? И кто-то, наверное, подал уже документы, а кто-то и получил?
– Поскольку мы на контрактах, военный билет является одновременно и видом на жительство. Когда ребята заключают контракт, там есть графа, в которой нужно указать, желаете ли вы в дальнейшем получить гражданство Украины. И это надо уже смотреть по анкетам, кто желает и кто не желает. Я лично слышал от некоторых ребят: "Да, я хотел бы получить гражданство Украины". Ну, многие понимают, что это затянется, скорее всего. И ситуация шаткая. Естественно, становится вопрос о легальном нахождении в Украине. Поэтому я думаю, что ребята указывают в том пункте "да". Но есть те, которые, возможно, пишут "нет". Сейчас уже все больше понимают, что это фаза затяжная. И я думаю, все бы хотели гражданство.
– Я уверена, что этот вопрос будут решать. Потому что очень правильно и логично давать гражданство тем людям, которые с оружием в руках приехали защищать нашу страну и рискуют жизнью ради Украины. И я хочу сказать от себя лично спасибо вам большое, всему вашему полку, людям, которые, не будучи украинцами, защищает свободу, независимость, целостность Украины. Я еще хочу у вас спросить. Вы упомянули вашу жену. Скажите, дети у вас есть?
– Нет. Но я очень хотел бы детей. Война тоже вносит коррективы. Это тоже большая ответственность. Я понимаю, что в условиях войны тяжело воспитывать детей. Ну, в общем-то, желание огромное. Но у меня есть черта: я все обдумаю, прежде чем шаг сделать. Не хочу, чтобы получилось так, чтобы ребенок рос без отца. Или, может, просто у меня не будет времени. Я бы хотел помогать жене с детьми. А если я буду в постоянных разъездах, будет тяжело.
– У вас татуировки я вижу. А что они означают?
– Ой, татуировок много. В общем-то, наверное, самая популярная татуировка – погоня, герб Беларуси у меня на правой руке. В целом у меня белорусские орнаменты, белорусский герб. Есть татуировка, которую я набил в память об Илье. Вот у меня на руке черненькая лента. Есть у американцев такие ленточки, на которых написан позывной. Я решил увековечить на руке память о Литвине. Но в целом каждая моя татуировка – это какое-то событие в моей жизни. Каждая татуировка – это отдельная история, которая может длиться 15–20 минут. Есть татуировка, которая символизирует нашу группу друзей в Беларуси. Там был я, Илья, Леша, еще несколько человек. И мы назывались одним словом, и это слово у меня набито. Это тоже очень ценная для меня татуировка. То есть каждая татуировка несет в себе очень хорошую информацию обо мне и о моей жизни.
– Вы часто плачете?
– Последний раз это было, когда я вернулся на базу после Ворзеля. Когда увидел Илью погибшим, я не мог себе позволить окунуться в эмоции – я их сдерживал. Когда приехал и меня ребята встретили, я в комнату зашел и дал себе, скажем так, волю… У меня был такой тумблер, что я не готов больше терпеть этот поток эмоций...
– Разрыдался.
– Ну да. Я не считаю, что это как-то постыдно для мужчины. Вообще, в принципе, как известно, мужчины достаточно ранимы. Просто очень хорошо терпят. Но тогда я не хотел терпеть.
– Денис, я вам задам финальный вопрос. Скажите, пожалуйста, что вы сделаете первым после того, как мы победим?
– Давайте так: для меня победа – это победа над путинским режимом. Режим падет тогда, когда в головах людей он исчезнет. Это не смерть Путина – это смерть режима. Хотелось бы, конечно, чтобы в этот момент уже и свободная Беларусь была... Сейчас у меня есть семья, но я хотел бы с детьми быть. Я хочу троих детей. Как говорится, за себя, за жену и одного, чтобы приумножить. Это моя мечта большая… Я очень хочу этого.
– У вас жена украинка?
– Да.
– Я от души вам этого желаю. Уверена, что все сбудется. Главное – быстрее. Поэтому берегите себя, берегите Украину. Спасибо вам большое. Слава Украине!
– Живе Беларусь и слава Украине!
– Живе Беларусь!
– Победа будет за нами. Любая информационная повестка – это огромная-огромная работа, которая, я бы сказал, процентов 70 общей работы делает. Потому что если об этом никто не будет знать, то не будет никакой помощи, не будет ленд-лизов... Наша волонтерка, за счет которой мы практически существуем, – ее тоже не будет. Поэтому спасибо вам огромное.
– Спасибо вам большое. У каждого в Украине сегодня свой фронт. Кто-то печет хлеб, кто-то лечит, а кто-то работает на информационном фронте. Все наши журналисты круглосуточно работали первые месяцы, без выходных и на ночных сменах. Никто не думал, нужно отдыхать или не нужно. Это же понятно.
– Спасибо.