-3 Киев
Мы с Аней прячемся за плетеным забором. Курим. Через дыры между прутьями лозы задувает летний ветер. Огибает наши спины и несется дальше – с востока на запад. Ведет ладонью по траве, сбивает застывших кузнечиков, разбегается, прыгает через узкую речку. За рекой нет домов – только лес и звериные тропы. Можно трусить дикие яблони и шуметь в кронах. Ветер августа. Деревенская шпана.
В 260 километрах от нас бои. В июне самолет с нашими мальчиками сбили в Луганске. После случившегося Юнна Мориц напишет: "Самолет летит бомбить, он летит тебя убить! Если ты не идиот – ты сбиваешь самолет: или ты его собьешь, или он тебя убьет!" Моя 80-летняя тетка, прочитав это, хряпнет крышкой ноутбука, скажет: "Старая сволочь", – и уйдет плакать в сад. В самолете погибнет мальчик, у которого мой приятель семь лет назад в университете преподавал политологию. В первые дни войны погибнет зять моей классной руководительницы. Потом – еще один мальчик из школы, потом – другой. Горе пыхнет жаром в глаза тысяч семей.
Ветер августа – ветер решений. Все алкоголики в нашей деревне бросят пить. Прочистят охотничьи ружья и заправят старые "Москвичи". Чтобы, если вдруг что, ехать защищать Днепропетровск. В Днепропетровске мужчины прочистят охотничьи ружья и заправят машины. Чтобы, если вдруг что, отправить женщин в деревню и защищать город. Я думаю, Корбан и Филатов блефовали, когда говорили, что в случае военных действий в Днепре из окна каждого дома будет смотреть ружейное дуло. Они не знали наверняка, что такое может быть. Но было бы именно так.
Аня говорит: "Я же долго не выходила замуж. А в "совке" – знаешь как? Все – "почему, почему?". А половина тех ребят, которые меня на пять лет старше, в Афгане остались. Толик же меня младше. Не успели в Афган призвать. Потом дети – Оля, Андрюша… Я – знаешь что? – Аня долго смотрит на ласточек, которые щебечут и раскачиваются на проводах. – Жалею, что третьего не родила".
Толик позвонил Ане два дня назад, сказал, что получил повестку и вечером уезжает на учения, поэтому заехать к Ане и детям на дачу не успевает. В тот день над нашей деревней низко-низко, так, что было видно мельчайшие подробности, пролетел самолет. Рев был такой, что казалось, будто в нас врежется стая бешеных мотоциклов.
"Бреющий полет", – сказала Аня. "Это как?" – спросила я. "Это значит, что самолет летит низко, как будто бреет верхушки деревьев. Сливается с линией горизонта, и его сложно заметить и с воздуха, и с земли".
С того самого дня в августе 2014-го Аня начала курить.
Вика курила давно. Уже два месяца. Раненого Юру эвакуировали из-под Иловайска 19 августа. После операции и восстановления Вика повела Юру на танцы – разрабатывать раненую ногу. В группе мирного танго никто не знал, что с Юрой. Все смеялись и называли его Буратино или дровосеком. Юра старался, потому что собирался опять на фронт. Вика не удерживала, но пыталась сделать так, чтобы у Юры был максимальный шанс остаться живым – упражнения, растяжки, любовь, вкусный борщ и опять любовь: выжить намного проще тем, у кого есть поющая точка счастья внутри.
Юра худой, как жердь. Вика всегда переживала, а теперь – нет. Потому что чем тоньше Юра, тем меньше у него шансов пересечься в пространстве с дрянью, которая несет смерть. Под Иловайском ребята делали укрытия между железнодорожными шпалами: вкапывались, втискивались, прятались от снарядов и пуль, а фигура не каждому такое позволит.
Когда Юра восстановится, его направят в Дебальцево. После тяжелых зимних боев будет отход в феврале 2015-го. С Юриным подразделением пропадет связь, и десятки семей в тылу не будут находить себе места. Только Вика будет спокойна, потому что между ней и Юрой – тонкая невидимая нить. Всю ночь с 17-го на 18 февраля Вика будет мысленно кроить пространство, чтобы быть рядом и уберечь.
Утром 18-го Юра отзвонится и скажет, что с опорного пункта "Зенит" вышли без потерь все 50 человек.
После Нового года в январе 2015-го мы случайно столкнемся на улице Грушевского с Олей. Оля – известный историк не только в Украине, но и за рубежом. Когда-то давно Оля была просто самой красивой девушкой в школе. Блондинкой с зелеными глазами, длинными ногами и руками. Даже сейчас, когда мы встречаемся и делаем селфи, Оля берет свой телефон и говорит: "Давай лучше я, а то у тебя руки короткие".
Олин младший брат Сережа – любимец всех Олиных подруг. Вулкан радости. Как сейчас помню, если у Оли что-то не получалось, он всегда говорил: "Чувствуй сердцем – правильный ответ там".
На вопрос: "Как ты?" – Оля ответит: "У меня брат на фронте". Я спрошу: "Где?" Оля скажет: "В донецком аэропорту". И добавит: "Нам ничего не рассказывает, только своей девушке. Знаешь же, как они там – заходят на какое-то время, а потом им на смену приходят другие ребята. А мы сидим и мучаемся, где он сейчас – там или не там".
Через месяц я познакомлюсь с аналитиком Леной. Тургеневской девушкой-женщиной. Нам нужно будет вместе поставить окончательный аккорд в одном проекте, а Лена почему-то в самый ответственный момент возьмет и забуксует. И я раздраженно спрошу: "Да что ж такое, еклмн?" А Лена расплачется и скажет: "У меня мужчина на фронте. И два дня с ним нет связи. Звонит и пишет он только мне, а своей семье ничего не говорит, потому что мама старенькая. И меня всегда успокаивает: "Не переживай, если что – ты все почувствуешь". А я не хочу чувствовать, "если что". Я хочу чувствовать только, что все хорошо".
"Послушайте, – спрашиваю я, – вашего мужчину Сережей зовут?" – "Да", – удивленно отвечает Лена. "И сестра у него такая, Олька, вечно на каблуках, даже когда гололед?" – "Да, – говорит Лена, – и мама Антонина Петровна, и племянница Соня, и всех трясет второй день".
Я объясняю, что знаю семью уже сто лет, еще со школьной скамьи, и если бы что-то было не так, я почувствовала бы. Лена вздыхает, перестает плакать и говорит: "И я чувствую, что все хорошо".
И мы работаем. И ставим аккорд. А Сережа звонит Лене на следующий день.
***
Ане позвонили чужие люди и сказали, что Толика больше нет. Аня подумала: раз нет Толика, значит, ее тоже нет. Пустота от макушки до пяток.
Ане казалось тогда, что вся любовь из нее вышла. Нет у нее больше любви. Ни для кого. Она открыла балкон, долго возилась с защелкой на окнах – деревянные рамы рассохлись от старости, потом защелка поддалась, и Аня распахнула створки. Была зима. Холодный воздух обжег от кончиков пальцев до желудка. И из желудка начал подниматься теплой волной туда, где должна быть душа. Аня заплакала. А потом закрыла окно.
Кого она вспомнила? Детей? Родителей? Самолет, бреющий верхушки деревьев? А может быть, это Толик закрыл окно?
Аня стояла ошеломленная открытием: она есть. И будет. Не благодаря и не вопреки, а просто так. Она будет любить детей, как прежде, даже сильнее, потому что за двоих. И будет другая весна. И другое лето. И Толик рядом – обережным кругом, маленькой поющей точкой счастья в груди.
Источник: "Публичные люди"
Опубликовано с личного разрешения автора
