Отхаркивать все эти переживания мы будем много лет. Как и наши дети. Поэтому заботьтесь о себе, останьтесь здоровыми до победы. Разве только нам, старым ПТСРникам, победу праздновать?

Много букв, но прочтите, ибо многим из вас это может пригодиться. А может, кому-то, кому вы видите, что нужна помощь.

– Яровая, а как тебе удается оставаться такой оптимисткой? – очень часто спрашивают меня.

– Так вы не видели, что лежит в моей косметичке, – шучу я.

У меня нет для вас таблетки, которая решит все ваши ментальные проблемы, но у меня есть рассказ о посттравматическом стрессовом расстройстве. Мой личный. В далеком 2017 году, когда я ушла из Министерства обороны, покинула волонтерство, оставила только опеку над детьми погибших, впервые в жизни я поймала свой родной ПТСР.

А произошло это совершенно неожиданно. Ровно 14 октября – в День защитника и защитницы (ага, триггером может быть что угодно) – я сидела и работала. В какой-то момент я поняла, что сейчас потеряю сознание. В моем кабинете сидел старший ребенок, ему тогда было восемь лет. Я попросила его позвать людей из соседнего кабинета (менеджеров, бухгалтера), сын был увлечен игрой на компьютере, поэтому не понял моего состояния.

Я открыла дверь своего кабинета, дошла до соседнего, открыла дверь и сказала лишь одну фразу, которая не свойственна мне: "Вызовите "скорую". И упала без сознания, как в дешевом триллере. "Скорая" приехала. Измерила давление, оно было 60 на 30. Нет, я не перепутала, именно такие цифры зафиксировала "скорая". Они начали реанимационные мероприятия, пытались забрать меня в больницу, долго сидели возле меня, но, когда я почувствовала себя немного легче, я написала отказ от госпитализации.

Когда меня привезли домой, мои друзья-врачи, которых у меня много, начали бить тревогу. Единственное, на что они меня уговорили, – это обратиться в частную клинику и сдать анализы. Потому что был выходной и уже близко к ночи. Во всех медицинских документах в графе "диагноз" стояли четыре буквы и вопросительный знак. ТЕЛА. Я не знала расшифровку этой аббревиатуры, и мне было очень плохо, поэтому я тихонько лежала дома и ждала, когда мне станет лучше. Анализы пришли, вот тут начался настоящий водевиль.

Мне звонили из клиники и требовали, чтобы я поехала в Институт имени Амосова. Мне звонили по телефону из этого заведения и требовали, чтобы я приехала к ним. Я отказывалась. Но тут мне позвонил по телефону Андрей Гук, врач Института нейрохирургии, мой старый товарищ со времен Майдана, и в неожиданной для меня форме общения начал кричать.

"Яровая, ты понимаешь, что у тебя легочная тромбоэмболия? Что ты умереть можешь в любую минуту! Ты должна вызвать "скорую" и ехать в Амосова, там тебя ждут".

Я пыталась сказать: "Ну ок, я сейчас сяду за руль и приеду. Какая "скорая"? У меня гипотония. Зачем скорая? Я сама доеду. Зачем кислород? Да мне не очень плохо".

Если коротко, через 20 минут я оказалась в кардиореанимации Института Амосова, под миллионом датчиков, с катетерами по всему телу, голая, под одной белой простыней. У меня отобрали телефон, о чем я больше всего бузила. На все вопросы к врачам, почему отобрали телефон, мне отвечали: "Он может влиять на показатели датчиков". На что я отвечала: "У вас телефон в кармане, я его вижу, он не влияет на работу датчиков?" Мне не давали вставать даже в туалет. Возле меня лежали тяжелые больные после операции на сердце. Свет в кардиореанимации не выключают, вдруг кого-то надо будет доставать с того света. Мизансцена "обернись в ту беленькую простынку и ползи в направлении кладбища".

Где-то посреди ночи, когда я только задремала, возле меня начало бегать большое количество врачей с требованием бодрствовать. На момент сахар в крови упал до 1,9 ммоль/л. По мнению врачей, я должна была быть в коме, но почему-то задержалась.

Чтобы долго не писать, к лечению подсоединился психотерапевт Института имени Амосова, потом меня отправили в Киевский военный госпиталь для лечения. Затем присоединился психотерапевт военного госпиталя. Она меня учила дышать, расслаблять мышцы. Я двое суток плакала и по требованию психотерапевта удаляла переписки с номеров телефонов тех, которые уже никогда не будут отвечать. Я прощалась с моими друзьями.

Ну а потом. Как раз ко Дню памяти Иловайска (потому что самую тяжелую психологическую травму я получила после Иловайска и запорожского морга, когда мы помогали выдавать тела, части тел наших военных, даже моих друзей), меня в первых числах сентября начинало накрывать. Но я уже знала это состояние, я знала, кому звонить по телефону и что делать. И когда я пишу: покупайте годовой абонемент к психиатру, я не шучу.

Иметь проблемы с ментальным здоровьем в условиях, в которых мы живем уже третий год, – это нормально. Обращаться к врачам, когда вы не вывозите, – это нормально. Пить таблетки в начале депрессии и выгребаться с самого дна депрессии – это разные вещи. Просто поверьте. Обращаться к психиатру в наших условиях – нормально.

Вы не станете психом, у вас не появится поломка гена, вы не схватите шизофрению. Это гриппом болеют все вместе, а с ума сходит каждый отдельно. Единственное, что можете подхватить, – это биполярочка, но поверьте, так везет не всем, только некоторым народным депутатам.

Вы не станете наркоманами от антидепрессантов. У вас не будет ломки после их отмены. И поверьте, лучше пить их, чем схватить инсульт, и в лучшем случае вы умрете сразу, в худшем – будете лет 15 ходить под себя. Это уж как повезет вам и вашим родным. А еще это гораздо лучше, чем удариться в алкоголизм.

Поэтому. Не вывозите – к врачу. Не хотите жить – к врачу. Не спите по ночам – к врачу. Не едите или едите слишком – к врачу. Что-то болит, но не находят органические проблемы – к врачу. Все болит – точно к врачу. Не ждите дна депрессии, когда вы уже ничего не захотите, даже возвращаться в нормальное состояние. И еще, как и в любой профессии, не все психиатры, психологи, психотерапевты одинаково полезны. Найдите своего.

Ну и в заключение. Отхаркивать все эти переживания мы будем еще очень много лет. Как и наши дети. Еще мы будем иметь всплески множества органических болезней, онкологии, разного рода заболеваний тогда, когда закончится война, и мы наконец выдохнем, что весь ужас остался в прошлом. Здесь я вас немного разочарую. Часто признаки ПТСР проявятся именно после окончания травмирующего события. Через 6–12 месяцев после окончания травмирующего фактора. У кого как.

Заботьтесь о себе. Останьтесь здоровым ментально. Если нужно, принимайте таблетки, посещайте психотерапевта, психолога, психиатра.

И еще, останьтесь здоровыми до победы. Разве только нам, старым ПТСРникам, победу праздновать?

Источник: Dana Yarovaya / Facebook