Чичваркин: У Путина идея дожить до тех пор, пока их сын с Кабаевой сможет стать преемником – цесаревичем G

– Евгений, ну вот, видите, мы в центре Киева. Смотрите, какая красота...

– Красота.

– Когда-то большевики этот собор взорвали, но уже – с помощью, кстати, братьев [Виталия и Владимира] Кличко – его восстановили.

– Ну, большевики много чего напортили и много бы напортили еще, если бы [президент Владимир] Зеленский со товарищи хоть как-то дрогнули бы в первый день. Они бы здесь уже все напортили.

– Сейчас – видите, ленинградские большевики что творят?

– Они – не большевики – они орда.

– (Смеется).

– Они хуже.

– А вот знаменитый памятник Богдану Хмельницкому – символ Киева. 

– Ну так он сохраннее будет. У них же хватит... Это не мозги, и нельзя сказать, что "хватит мозгов". Хватит безмозглости и сюда пульнуть.

– Конечно.

– Я очень боюсь, что когда они поймут, что все... Они еще до сих пор не понимают, что все. Это будет "да не достанься же ты никому". Вот я очень этого боюсь.

– Вы считаете, так может быть?

– Ну представляете себе: псих, у которого была параноидальная идея, которая не реализована? Все-таки мы не доктора наук психиатрии. Это доктора наук на консилиум могут собраться, а здесь случай тяжелый, клинический.

– Пациент тяжелый, да?

– Пациент более чем тяжелый. И плюс, он свои симптомы заряжает, как кассетные боеприпасы, в телевизор и из Останкино еще херачит на 140 млн населения, куда дотянется, где еще продолжает работать российское телевидение.

– Тоже жемчужина Киева – Софийский собор. Потрясающе. Софийская площадь. Красота. 

– Да. У моего друга квартира за ним с крышной террасой. И это наш вид последние восемь, наверное, лет. "Где вы были восемь лет?" – "Мы выпивали винтажное шампанское с видом на Софию".

– Как можно было на такое покуситься, да? На такую красоту, на такую святость...

– Так он реально уверен, что здесь [мэр Москвы Сергей] Собянин положит плитку чистую, хорошую, вот, здесь будет порядок, менты. Не вот такой забор, а настоящий, большой. И пропуска, распознавание лиц. И это будет порядок. А вы все держите в беспорядке, с вольницей со своей. Он в этом уверен абсолютно. Он помолится в Лавре. Там тоже наведет порядок. Везде будут стоять чекистские священники, а не черти-кто.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– У нас в Лавре и так чекистские священники.

– Ну, не справились.

– Но уже, похоже, все. А скажите, вы же умный человек, вы же знаете этих ребят чекистов.

– Я не настолько умный, видимо.

– Или не настолько знали их. (Смеется). Могли вы себе представить, что они попрут вот так?

– Ну, я до последнего не верил. Я 15-го или 14 января написал пост-воззвание в никуда. Я написал, что если бы руководство Украины или Зеленский могли бы это прочитать и поверить – и немедленно разрешить продажу оружия – во всяком случае тем людям, которые могут быть верифицированы как ответственные граждане, как это в Израиле или в Висконсине...

– В Швейцарии.

– В Швейцарии. Я написал 15-го или 14-го – в общем, за пять недель до этого, – что если бы мой голос как-то влиял, я бы... Хотя бы – не знаю – 2 млн раздать стволов.

Понятно, что к таким операциям, как "Танненбаум", готовятся заранее. Это операция, которая не получилась у Рейха: они не решились ее проводить из-за отсутствия центра принятия решений в Швейцарии. После того, как они дали приказ, что защищается каждая деревня, и каждая деревня была полностью вооружена. И там суть приказа была в том, что если они услышат, что центр пал и капитулировал, воспринимать это как дезинформацию – рубиться до конца.

Понятно, что, как мы сейчас видим, наверное, все-таки можно было этот закон сделать более хитрым образом и вооружить ту часть, которая порядочная. Легко выявить все-таки порядочных людей. С нынешней-то "Дією" это вообще несложно.

– Да, да.

– И все-таки это сделать. Я думаю, что после войны будет оружие легализовано, я надеюсь. Потому что его на руках будет столько, что это просто нужно будет государству признать, что это так.

– Почему Путин пошел, как вы думаете?

– Не увидел дальнейшей перспективы сохранения рейтинга и власти. А война все спишет. Причем это же священная война, и он собирает территории. Поэтому если что-то будет не так, плохо, несвободно, отберут бизнесы, увеличат налоги – это все во имя святой и великой идеи, условно.

– Больная голова у него, как вам кажется? Или он здраво все рассчитал?

– Идея маниакальная, а прикладно он, конечно, не дурак. У дурака бы такое не получилось. Он не дурак. Он, безусловно, талантливый человек, просто...

Знаете, как однажды на военной кафедре мы экспериментировали с веществами, и вещества не успели пройти до начала экзамена. И мы сосредоточились – и все очень правильно рассчитали на военной кафедре. Я в целом, по идее, офицер российской артиллерии. 

– (Смеется). Предлагаю, кроме меня, больше никому об этом не говорить.

– Мы никому не скажем. Вот еще несколько пацанов, но они точно не расскажут никому.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Да, да.

– И мы все четко рассчитали – и попали в цель. И всех убили в этой цели. Нас вызвали к доске: подполковник Протопопов, который служил в Афгане. И заорал на нас – дословно – "конченые п...дарасы". Я обычно это слово не использую, хотя оно сейчас популярно.

– Ну это же не ваше слово – Протопопова.

– Слово подполковника Протопопова. Что "из-за таких, как мы, двух конченных у...бков, мы потеряли в Афгане столько пацанов". Потому что в самом начале, будучи еще под веществами, мы в формулу забили наш командный наблюдательный пункт. (Смеются). И рассчитали поправку на высоту, расстояние рассчитали правильно курвиметром по карте, проползли, поправку на деривацию рассчитали – все рассчитали. Так что накрыло абсолютно конкретно – никого не осталось там в живых в виртуальной нашей карте. Просто мы изначально вводные дали неправильные.

Так и с Путиным. Рассчитал-то он дальше плюс-минус все изначально, а изначальные вводные неверные. Изначальные вводные – это то, как людям хорошо не будет, счастливо не будет, свободно не будет. Чувство величия, которое прекрасное дополнение, там, к олимпийским победам, к запуску белок-стрелок в космос, к ДнепроГЭСам, к большим металлургическим заводам, может быть, он привернул к разрушительной машине, от которой ничего людям хорошего не будет. Он держится только на нефти сейчас. Было у России два союзника прошлым летом: нефть и газ.

– Газ – все.

– Газовая история полностью провалилась. То есть то, как он хотел всех поиметь... Прокаиновая игла в Европу сломалась.

– Да.

– Вот. Псу перебили две ноги – и он перестал двигаться. Ну, я пытаюсь аккуратно показать, что это похоже на "451 градус по Фаренгейту".

– Да.

– Это мы из антиутопий в антиутопию живем в целом.

– Вы помните свои ощущения, когда вы узнали, что началась полномасштабная война? 

– Да, я поменял номер на машине.

– Почему?

– Теперь он "П...ЗДЕЦ".

– Вы ездите по Лондону с номером "П...ЗДЕЦ"?

– Да.

– В Лондоне понимают, п...здец кому?

– Вы знаете, один раз выбежала женщина радостная и говорит: "Ой, ой, у моей сестры тоже день рождения 13-го декабря".

– (Смеется). Но ощущение ваше вот какое было?

– Оно не менялось. Мы все просчитывали, что будет дальше. Нам не хотелось верить, но мы просчитывали: дальше страна-изгой... Единственное, что мы, несмотря на то, что мы это говорили, и за несколько недель до полномасштабной войны был в Вильнюсе форум...

– "Свободная Россия", да?

– Да. Где наша панель была "Устойчивость, но неэффективность российской экономики", где мы все говорили о том, что это очень устойчивая машина, которая выкачивает из Запада деньги и может вот столько украсть, вот столько про...бать, вот столько потратить на херню, вот настолько убить людей и вот столько поделить между гражданами, и этого все равно хватает. И несмотря на это, мы думали, что и санкции будут более эффективные, и она все-таки не настолько устойчива, насколько казалось. Они рассчитали, что все, что они исполнили, надолго поднимет цены на нефть и газ. Нефть в итоге подпрыгнула, но все равно держится сейчас на высоком уровне, который позволяет вести войну. Мы должны с вами это понимать.

– Да, конечно.

– Что нынешние 80 за баррель, какие бы скидки Россия ни давала, как бы она ни оплачивала, ни миксовала – ничего бы не делала с этой нефтью хитрыми путями, с дисконтами, – этого все равно более чем достаточно.

– Да, да.

– 400 танкеров – тайный флот, скрытый флот Российской Федерации. Если мир захочет их хлопнуть – она, безусловно, на какое-то время еще подскочит. Но если мир захочет их хлопнуть – вот тогда разговор про экономику уже можно считать очень актуальным. Пока они могут залатывать все дыры, допечатывая против этой валютной выручки столько рублей, сколько им нужно.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Вы сегодня абсолютно уверены, что Россия потерпит поражение?

– Что такое "поражение" или "победа"?

– Хороший вопрос. Что такое "поражение", в понимании украинцев? Украина выходит на границы 91-го года, Россия демилитаризована, денацифицирована, Россия кается и Россия наконец выплачивает репарации. Ну и Путина нет в Кремле. Потому что если Путин в Кремле, то рано или поздно он пойдет по новой.

– Такой сценарий на данный момент я не вижу очень вероятным.

– Вот так даже?

– На данный момент я его все равно не вижу. Я считаю, что вероятность пока очень невысокая. Потому что никто не хочет связываться с Путиным, когда он будет манипулировать ядерной кнопкой и поднимать...

– А он будет манипулировать ядерной кнопкой? Ему еще недостаточно американцы и китайцы объяснили все?

– Подрачивать ее он точно будет еще. И все эти самолеты судных дней еще будут туда-сюда летать. Они будут разворачивать, показывать, как они будут разворачиваться, запускать пустые болванки... Они это все еще будут делать. Это последний аргумент, который остался. Последний. И они его точно будут отрабатывать.

– А для вас что победа?

– У меня будет очень непопулярный ответ. Меня могут потом не пустить.

– Ну мы же честно все говорим. Конечно.

– Но я вам все равно скажу. Если даже не получится вернуть территорию...

– Какую территорию?

– 24-го числа [24 февраля 2022 года].

– Вы допускаете, что даже до 24-го может не удасться вернуть?

– А вы знаете, какие настроения по поводу жителей Донецка вот здесь? "А я вот не хочу с этими людьми жить в одной стране". "А вот он мне может в спину дальше..." "А там вообще нас никто не хочет. Забор построить". Я такого слышал очень много.

– Женя, нет. Огромное количество жителей Донецка – подавляющее большинство – уехало сразу же, как только началось все.

– Я это понимаю. Но какая-то часть – уже восемь лет как хороший бизнес в Москве и Подмосковье, в Питере.

– И в Киеве, и в Европе.

– И в Киеве, и в Европе.

– Да, конечно.

– Я не говорю "подавляющая". Я говорю, все-таки большая часть уехала в ту коррупционную языковую среду, в которой комфортно. Будем предельно честны.

– Я сейчас быстро: вдогонку. Когда украинская армия освободила часть Харьковской области, стремительный прорыв такой был... У нас есть город Волчанск на границе России и Украины. Вот вместе с российской армией из Волчанска встала большая часть населения и уехала в Россию. Поэтому я думаю, что эти люди не задержатся.

– Тем не менее я буду считать победой, если власти Украины в какой-то момент – одновременно с арестом, там... Если те герои – там, Небесная сотня, то это вот этой "коррупционной сотни", – представят народу простое новое законодательство с низкими налогами, понятное, исполнимое: интуитивно исполнимое – и прикончат внутренний "советский союз" здесь в виде коррупционной составляющей... Чтобы если у тебя дом, то тебе не нужно бегать за бумажками никуда и никому ничего платить, и ни с кем тереть в лаки, шоти и прочих местах, и никому котлеты не нужно передавать на заправке...

– Котлеты по-киевски?

– Да. А то и целые чемоданы. Вот когда это произойдет, это будет разрыв пуповины с ордынско-коррупционной державой.

– А территориально?

– Территориально... Будем предельно честны: все зависит от Запада и от поставок очень злобных вундервафель. Потому что людьми воевать не...

– Вундервафель... (Смеется).

– Да. Я цитирую Латынину Юлю. То есть Украина должна воевать мозгами и железом, потому что людьми через какое-то время воевать будет невозможно. И неправильно.

– Да, я согласен с этим. Я согласен абсолютно.

– Мозги есть, а железо здесь не сделано, в том числе из-за предыдущей: коррупционной...

– Конечно.

– Вот когда она будет побеждена, тогда будет защита на будущее, тогда в будущем можно рассчитывать любые территории до 91-го вернуть назад, включая Крым. Вы мне задавали этот вопрос в 15-м году: что нужно сделать...

– Да.

– Я отвечаю вам ровно так, как отвечал уже восемь – да? – лет назад.

– Восемь лет назад.

– Если при въезде из России – из Белгорода либо с оккупированных территорий – они будут попадать на трассу в четыре полосы, освещенную, без лимита скорости, без ментов под кустом, которые вчера выбегали и останавливали машины перед нами... Больше нет другой заботы, конечно. Если они временный поставили знак "50", хотя там абсолютно пустая трасса... Вот другой заботы сейчас в стране нет, как, конечно, людей... Они не берут взяток. Они делают эту длинную штуку, заполняют все, два человека, на камеру. Все по-честному. Но мне кажется, другие заботы просто должны быть сейчас. Безусловно, ездить нужно правильно и безопасно, но вот когда они будут попадать в страну, где у тебя есть права... Вот как сейчас к нам подошел сотрудник СБУ и в какой форме он попросил не снимать...

– Да.

– Вот это полная демонстрация, как в нормальном государстве должно быть.

– Как надо, да.

– Не прикладом в спину. "У-у..." Вот это совковое окрысение – его нужно убрать. И государство должно стать другом, помощником, администратором и ночным сторожем. Ночной сторож – это ключевое. А не властью, которая сидит над тобой. Оно должно быть позади тебя – государство. Ты должен быть впереди, а государство должно быть позади. Государство должно включаться, когда случилось землетрясение, когда напали враги, когда у тебя случайный приступ на улице... Вот тогда должно включаться государство. Оно ни для чего больше не нужно. Ты можешь дом построить сам, торговлю вести сам, атомную станцию ты тоже можешь построить сам, большой металлургический завод, нефтедобывающую компанию сделать сам и трубопровод сделать сам. Для этого государство не нужно. И лицензии их сраные никому не нужны. Это просто ограничение, ограничение и торможение.

Когда Украина это сделает, это будет абсолютная победа. Потому что дальше будет и территория любая, если она не будет возвращена к этому времени. Потому что это будет тот общественный договор, та система взаимоотношений и такой способ заработка, который будет чрезвычайно привлекателен для людей.

Это то, что пытался сделать [бывший президент Грузии, глава Исполкома реформ Украины Михаил] Саакашвили, и то, чего Путин не мог простить, когда они решили, что коррупцию можно выжечь полностью.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Дурной пример.

– В стране, которая на 2003 год была на 30 позиций ниже России. В России в 2003-м изменялось, росло, вводились антикоррупционные вещи... Индекс коррупции в 2003-м в России падал, налоги снижались, все выбелялось. Я помню это время. Краны, краны, краны... Все росло, все было можно. Еще действовало ельцинское законодательство. Но пришли нефтяные деньги, которые крали еще очень аккуратно.

И тогда Грузия, где жгли мебель на улицах, выглядела как никогда. И они в секунду показали – потому что эти годы – это абсолютная секунда в историческом масштабе, – что все это можно. И в четыре раза вырастили ВВП за 10 лет.

И это то, что, по большому счету, будет означать победу. И плюс Саакашвили отказался путинских людей держать. Он их отовсюду повыгонял. Что, видимо, начал делать и Зеленский тоже. Просто они не могут сказать: "Вы знаете, у нас здесь вообще 30 лет были везде замы путинские. И мы начали потихоньку выгонять. И вот из-за этого у нас такой".

– И не только замы, а и руководители.

– Ну да, я условно говорю.

– И первые лица.

– Да. Ну вот первый конфликт одного из – его сложно назвать олигархом – очень состоятельных людей, одного из первых людей, кто уехал из-за Путина, потому что в бывшей государственной компании приватизированной Путин потребовал оставить всех замов... Выгнали из-за этого в первые же несколько недель его правления. Произошел один из больших первых конфликтов. Не хочу называть фамилии, я не спрашивал разрешения. Но этот способ управления – он такой у Путина.

– Скажите, пожалуйста, насчет вандервафель...

– Немедленно должны быть поставлены.

– На что Запад может и должен пойти? Давайте так: должен и может.

– Может на все и должен на все. Здесь вообще никакого быть не может.

– А что его сдерживает сегодня?

– Все, что [главнокомандующий ВСУ Валерий] Залужный написал, – все должно быть поставлено.

– А что сдерживает Запад?

– Я думаю, что они так торгуются.

– С кем?

– С Путиным, естественно. Они все еще видят его сторону... [Генсек НАТО Йенс] Столтенберг сказал в "Рамштайне" несколько недель назад, что "мы хотим показать Путину, что он сделал огромную ошибку, роковую ошибку". То есть они через поставку или не поставку оружия общаются с Путиным, влияют на Путина. Они все еще видят его за столом переговоров. В этом проблема большая.

– Они еще ничего не поняли, вы думаете, до конца?

– Они люди-то не смелые. Почему везде там написано "Be brave like Ukraine" ("Будь смелым, как Украина". – "ГОРДОН")? Потому что они вообще не brave. Вообще.

– Но [президент США Джо] Байден смелым человеком оказался? [Бывший премьер-министр Великобритании Борис] Джонсон.

– Ну да. Легко быть смелым, когда тебе нужно просто сказать, что ты приедешь, и там просто под страхом смертной казни никто близко к кнопке никакой не допущен.

– Нет. Я даже имею в виду, по тем шагам, которые он сделал по отношению к Украине.

– Джонсон смелый, потому что он был первый и потому что тогда еще все колебались и думали, как что будет. Потому что для них тогда еще было непонятно будущее: будет независимая Украина или не будет.

– Вы с Джонсоном знакомы?

– Я его видел близко, но я не думаю, что он меня идентифицирует. Я поздоровался, как и с Кэмероном. Но не так, чтобы я могу напроситься на чай.

– Хорошо. Продолжим. Запад может и должен. Запад даст все необходимое быстро?

– Нет. Да, даст. Быстро – нет. Что такое "быстро"?

– Ну вот немедленно.

– Ну, немедленно уже не получилось. Видимо, будет давать медленно, постепенно, будет долго варить лягушку Путина, как сказал Кох. Я думаю, что приблизительно так и будет.

– И это все – торговля?

– Это торговля. Циничная.

– Кошмар.

– Ну, мне это так видится. Я могу ошибаться. Я же не Нострадамус. Я вот так вижу. Мне со своей позиции видно так. Если бы я жил в Киеве, я, может быть, видел бы по-другому. А из Москвы бы вообще все казалось с точностью до наоборот.

– Вы общаетесь с кем-нибудь в Москве, в Питере?

– Да. С моими бывшими коллегами.

– Что люди говорят?

– А то, что на машине написано, на номере, – в основном. Потому что у меня в целом нормальные люди. Кто-то собирается, кто-то сделал все, чтобы вывезти детей. Кто-то сосредоточился, как в концлагере, на мелких, простых, бытовых радостях.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Есть понимание в России, что происходит у нас и что происходит у них уже? И если да, то в каком примерно процентном соотношении? Вот сколько людей, которые все понимают?

– Которые понимают, что страна-изгой – это удар экономический, – понимают 80%.

– Да?

– Это понимают. А считают ли это приемлемым, возможным, и все еще считают ли Путина каким-то легитимным? Ну, наверное, 35% таких точно есть.

– Считают?

– Да. То есть у него группа поддержки...

– А что, 65 уже не считают?

– Они просто молчат. Они по-разному не согласны. Ну, слушайте, у меня были люди, которые дали мне, задонатили, чтобы я привез сюда медицину. Вот вдумайтесь просто. Там градаций серого очень много. Люди заплатили свои достаточно большие деньги, доверив мне купить медицину. Мы, кстати, отсюда могли видеть наш грузовичок. Он там стоит, с медициной.

– Да.

– Можем дойти до него – открыть, если хотите. Да?

– У нас все демократично. Конечно. Это Украина – полная демократия. Хотим – идем туда, хотим – идем сюда.

– Безусловно, в военное время свобода страдает очень сильно.

– Ну конечно. Люди задонатили. Да?

– Люди задонатили. "Вот я приду на ужин..." У нас два ужина было: 24-е – и 10-е будет.

– Да, я помню.

– 24-го мы собрали полностью – сколько хотели. Прямо в самый последний день.

– Сколько вы собрали?

– £240 тыс. прямых билетов. 10 тыс. – билеты, по которым человек не пришел: посчитал, что аморально есть крабов 24 числа. Но он хочет помочь, поэтому он купил билет – и не пришел. Это осознанная позиция.

– Да, да.

– Я с большим уважением. Пока мы рекламировали ужин – с вашей в том числе поддержкой, спасибо вам огромное...

– Не за что, да.

– Человек сказал, что "вам так остро нужны деньги, что я вам могу закрыть счет тысяч на 100 медицинский". Фунтов. И мы еще продали на 120 тыс... То есть 12 человек у нас есть на 10 число. И там есть еще 12 мест на данный момент. Так что если кто-то есть в Лондоне, приходите. И мне женщина одна в итоге покрыла счет совершенно другой. Ее тоже можно добавить: там, тысяч 19. Она сказала: "А там будут украинцы?" Я говорю: "Ну конечно будут". – "Мне вообще все, что они говорят и как они это говорят, – мне это вообще все не близко. Вот это все. Бандера – это все п...здец". Я говорю: "Окей". – "Мы не должны были туда нападать. Мне очень жалко этих людей. Но я это все про "героям слава" не хочу слушать". Вот. Градаций серого – их очень много.

– Да, да.

– Очень много. Мы, русские, должны думать о том, что нам делать с нашей бедной страной после Путина.

– Страна-то богатая.

– Да, страна богатая, а люди бедные. "А про героев я вообще не хочу слушать. Я хочу, чтобы от наших снарядов не страдали люди. Поэтому вот купите медицины, сколько нужно. Если нужно, я еще заплачу. Мне это все очень не нравится, что от моего имени это делается". Ну вот как это?

– Ну, разные мнения.

– Разные мнения. Я говорю: "Спасибо большое".

– Но деньги дала?

– Деньги дала, конечно.

– Сколько вы собрали в результате?

– £460 тыс.. Из них треть прямо сейчас можем увидеть.

– Здорово. Жень, как вам кажется, какие настроения в России? Я не беру сейчас Москву и Питер даже. Я беру условную Пензу, там, условные Тамбов, Читу.

– А этого я не знаю. Настроения, я думаю, очень разные. Они полностью зависят от уровня образования и гуманитарной культуры. Полностью. Чем ты моложе и образованнее, тем ты больше хочешь, условно говоря, западного вида отношений, путешествовать по всему миру, общаться на разных языках про свободу, созидание и творчество. Чем ты менее образованный и более возрастной – "ура, скрепы... Мочить в сортире... Креститься во имя Отца, Сына и Святого Духа и разъ...бенить соседние страны".

– "Мы русские, с нами Бог, с нами Богородица".

– "С нами пох, Босх и иже с ними".

– (Смеется). Удивительно – знаете что? Великая русская культура – [Антон] Чехов, [Лев] Толстой, там, [Петр] Чайковский...

– Такого удара по языку и по русской культуре, который сделал Путин, большевики не сделали.

– Катастрофа.

– Большевики не сделали такого.

– Но знаете, еще катастрофа: вот эта великая русская культура не смогла воспитать русского человека. 

– Она не может воспитывать. Уже здесь не показывают "С легким паром" на Новый год, а там есть прекрасное, где Барбара Брыльска говорит: "Я учитель в школе. Ошибки учителей не сразу видны, но тоже очень больно сказываются на обществе". Там есть очень крамольная эта фраза.

– Я вот поражаюсь тому, что эта культура не смогла воспитать русского человека. И мы увидели совершенно других русских: озлобленных, жутких...

– Так она воспитала целый уехавший последний миллион и 12 миллионов уехавших нас. Мы эту систему не приняли. Она воспитала страну из, считайте, там, 12–13 миллионов.

– Это интересная мысль.

– Мы – Куба в изгнании. Есть кубинцы, которые флоридцы и прочее.

– Да, в Майями.

– Мы – вот та Куба.

– Хорошо в Киеве. Правда?

– Очень хорошо. Меня бесило, когда здесь до четырех утра кто-то орал, пел, хохотал. Сейчас так этого не хватает... Пусть они орут здесь и бухают всю ночь, пусть – я не знаю – трахаются на крыше, но я хочу жизнь назад. Я вот очень про гедонизм. 

– Так эта машина из Великобритании ехала?

– Нет. Из Великобритании ехала маленькая машина. Потом перегрузили в Германии на машину побольше – на вот эту. Вот, кстати, вещи... Моя дочь Алиса – они были в гостях с девочкой, они наварили компот – и стали продавать компот.

– Алиса – балерина?

– Да. Стали продавать компот. И на вырученные деньги... Она сказала: "Я хочу, чтобы это были витаминки украинским детям". И поэтому ровно на 39 фунтов здесь... То есть мы ее вообще не просили, но дети – они не слушают родителей – они смотрят. И они, видя то, что мы делаем, по сути, скопировали действия. В общем, вот. Если честно, я испытываю чувство выполненного долга... Обезболивающие всякие.

– Ну здорово. Здорово.

– В общем, нам дали запрос – мы его отработали. Получится следующий уже собрать – пригоним еще.

И я понял: сколько бы лет это ни продлилось – сколько мы можем, сколько у нас будет получаться, мы будем это делать. Будет микроколичество – ну, будет микроколичество. Будет снабжаться хорошо – мы переключимся на что-то другое. Мы решили, что это прямо мы упираемся, и пока есть запросы от госпиталей, мы это будем делать.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– То есть оценить ситуацию внутри России – как россияне думают сегодня – вы не можете?

– Как им включат телевизор, так они и будут думать.

– Ужас.

– Ужас, но удобно очень.

– Удобно, да.

– Скажи завтра "миру мир" – и все. "Мы же вас учили с детства: "миру мир". Все, кто здесь были и что-то делали, – они все герои, они все молодцы, всех назад, все закончилось, все классно". И люди будут праздновать, будет огромный праздник.

– А в Лондоне много русского народу?

– Много.

– Ну вот сколько? Вы не считали? Есть цифры?

– Уехавших из бывших ССР во всей Великобритании 780 тысяч.

– О, немало. Из них из России?..

– Добрая половина. Нет, не добрая.

– Злая.

– Потому что злая. (Смеется).

– (Смеется).

– Я помню ваш мемчик про Барака Обаму.

– Ну, считайте, еще один родился.

– Да. Нет, не добрая половина. Потому что очень много людей из стран Балтии. Потому что пока был Евросоюз, было очень комфортно работать.

– Хорошо. Вот русские, которые находятся в Великобритании, – что они думают?

– Все по-разному. Люди, приходящие на концерт Валерии, думают так, как им... У них же круглосуточно вещает телевизор дома...

– А кто-то еще ходит на концерты Валерии?

– Ну, в 15-м году... Я условно говорю. В 15-м году она собрала "Альберт-холл". Не шутка юмора.

– Кошмар.

– Те, кто ходит на концерты Валерии, и кто ходит туда же, в "Альберт-холл", на концерты [Бориса] Гребенщикова... Думаю, это единицы, деленные на икс. Те, кто маленькой группкой собирается послушать "Лягушку" Басе, Акунина, – там в целом каждому можно пожать руку. Те, кто, там, приходят Быкова послушать или "Гражданина поэта", условно, – их тоже было 2,5 тысячи.

– Олигархи, которые...

– Они больше не олигархи. Власть у одного человека. Олигарх – это слияние финансового капитала с политическим. Политического капитала ни у кого из состоятельных людей, кроме [Романа] Абрамовича, нет.

– У Абрамовича есть?

– Из той когорты. Есть новый вид олигархата: это путинские друзья, которые могут на него влиять. То есть у них есть влияние, но они все вокруг Путина – их нет в Лондоне.

– Ну давайте: из тех, кто есть в Лондоне, из очень богатых людей – назовем их так. Кстати, начнем с Абрамовича. Вы знакомы с ним?

– Да. Но очень давно не общались.

– Что он за человек?

– Очень умный. Он считает на несколько ходов вперед. По нему видно, что он прямо умный.

– Шахматист.

– Он больше чем. Шахматы, в которые он играет, – они в целом трехмерные. Мудрый человек, мне кажется. И он очень хороший переговорщик.

– В Лондоне, да? В Москве-то не смог.

– Знаете, он смог везде, и включая даже здесь, в Киеве. Он здесь бывал несколько раз.

– А что он смог в Киеве? Он что-то смог разве? 

– Он приехал тогда постараться всех усадить за стол переговоров.

– Это же невозможно.

– Тогда еще было возможно – до Бучи. Когда его чуть не убили.

– А что, его чуть не убили?

– Да, его отравили.

– Вы верите в это всерьез?

– Да. У меня есть свидетель, знакомый. У меня нет оснований этому не верить.

Фото: EPA

– Хотите, я вам свою теорию скажу? Безусловно, Абрамович – очень умный человек и, говорят, даже хороший парень. Но для меня он абсолютно путинский человек. Когда он приехал сюда умиротворять ситуацию, вести переговоры и так далее, это приехал человек Путина. А потом, не забываем, что он хотел избежать санкций. А когда у тебя могут отобрать все твои миллиарды, нажитые в поте лица, то ты будешь и переговоры пытаться проводить, мне так кажется...

– Ну остальные-то этого не делали и не могли.

– И даже коррумпировать кого-то попытаешься, чтобы тебя отмазывали перед западными партнерами. Мне так кажется.

– Этого я не знаю. Я думаю, что значимую часть денег он и так сохранит. Он и так подумал об этом наперед. А тем, что ему абсолютно не нужна война – и он точно был в партии мира, – у меня нет ни малейших сомнений абсолютно.

– Нет, ему, конечно, война не нужна.

– Как и очень многим в окружении Путина, кроме вот совсем этих дедов, упырей старых, которые – окей, изоляционизм, но, может, и даже части дедов этих не нужна была такая война: прямо война. Быстро захватить, как Крым, – да, это красиво. "Хоп! – и наше". Проглотил, как лягушка, – и сидит глазами вращает.

– То есть Абрамович – что?

– Абрамович, я думаю, еще сыграет роль. Когда все пойдет более чем негладко у России. Я думаю. Во всяком случае он может обратиться сюда, и его все еще слушают там.

– А деньги остались у него какие-то еще?

– За него не переживайте.

– Я спать не могу просто.

– Я думаю, что это не то, за что нам с вами стоит переживать. Еще раз говорю: он один из немногих, кто все предугадал и сделал какие-то защитные действия наперед. Как пел Оксимирон, есть сапиенссексуал. Это человек, который как бы млеет перед интеллектуалами. У меня есть такая слабость. Когда я вижу человека умнее меня, у меня прямо...

– Ну да-да, согласен. Абсолютно.

– Другой бы просто подошел и вдарил, вот...

– Нет, нет, я тоже люблю людей умнее себя. Классная у вас слабость, мне нравится. Жень, скажите: в Лондоне есть богатые россияне еще?

– Да. Хоть ртом, хоть жопой, простите.

– Да? Хоть и ртом, и жопой одновременно. Да? (Смеется).

– Конечно. Это тихая гавань какое-то время была. Потом ее поштормило. И сейчас она опять успокаивается.

– Но есть богатые россияне, которым удалось сохранить свои большие деньги, у которых не отобрали деньги?

– Да.

– Что они говорят? Я даже фамилии не спрашиваю. Просто какое у них настроение? Что они думают?

– Настроение – я процитирую. Причем человек сказал год назад.

– Уже после начала [полномасштабного вторжения].

– Да, после начала. 11,5 месяца назад. "Вот в Дубае накрыли все самолеты – приземлили. А потом там же приземляют их деньги, а потом там же или в соседней стране приземляют всех их". Вот так. Это настроение. Никто не за войну, никто не поддерживает, никто не за Путина. Есть люди, которым очень не нравится, и они сфокусированы на том, что это удар по культуре и по языку. И они по-прежнему с великорусским шовинизмом не считают Украину равной страной, но они в абсолютном ужасе, что от их имени происходит Буча, Мариуполь, взрывы домов... И этих людей много, которые говорят: "Мы не знаем, где Украина, не хотим знать. И нам вообще это все не интересно. Путин не должен был этого делать. Нравится что-то там – пойди купи, дай взятку, договорись".

– В России есть сегодня люди, которые могут прийти к Путину и сказать: "Вова, рули назад. Дела плохи"?

– Нет.

– Ни одного?

– Нет. Он всех людей, которые могли бы так сказать, от себя дистанцировал. Вокруг него только те, которые приносят царю приятные новости. Это чистая осень патриарха. И на распечатанном листе большими крупными шапки новостей приносят.

То есть зачастую новости создаются... Там, взяли какой-то пункт из трех домов, село или, там, хутор, где просто уже этих домов нет, а все равно это в топ-новостях "Яндекса", потому что Путину это распечатают – и ему это понравится. Это вот как центральная газета португальская, которая печаталась в одном экземпляре для Салазара, который, все думали, вот-вот помрет, а он – раз! – и пошел на поправку. И в эйфории терминальной стадии получал удовольствие от хороших новостей.

– А что этот пациент? Он надолго еще, как вам кажется?

– Я бы хотел предостеречь от... Как моя подруга Ника шутит, "всех на...бал и себя не забыл". Я хочу предостеречь от этого. Смотрите: человек не курит, не пьет, плавает в бассейне, занимается спортом...

Фото: EPA

– Играет в хоккей.

– Ну, в хоккей – мы видели, как он играет.

– Та вы шо! Все бывшие хоккеисты, ветераны просто врассыпную – так он играет классно. Он их обводит на раз, забивает шайбы такие вообще – он красавец.

– Ну, так или иначе, смогите вы в 70 лет проплыть 20 бассейнов, поиграть в хоккей, а потом четыре часа фениботать на сцене. Это в целом говорит о том, что запас здоровья достаточно неплохой.

– Я вообще не верю в его онкологию, в его двойников...

– Я не верю в его онкологию. Двойники, наверное, где-то появлялись.

– Вы думаете?

– Ну да. Но нет сомнений, что в "Лужниках" и на Федеральном собрании был один и тот же человек.

– Конечно.

– И это, скорее всего, Путин.

– То есть с ним все в порядке – умирать, видимо, не собирается. Да?

– Да. Он помешанный на здоровье и помешанный на безопасности. Абсолютно параноидально помешанный. Вот то, что врач-онколог ездил, там, 35 раз к нему за какое-то короткое время, и то, что собирают биоматериалы, и то, что есть один из институтов биологии старения, который спонсируется странным офшором, – это все говорит о том, что он прямо всерьез озаботился всем этим. Я думаю, что у него идея дожить до тех пор, пока их сын с [бывшей гимнасткой Алиной] Кабаевой может стать преемником – цесаревичем.

– Преемником Кабаевой? (Смеется).

– Нет. Преемником его.

– Сыну сколько лет?

– 10 или что-то такое. Смотрите. Его родители умерли в...

– Да, да, в 92, по-моему. Или сколько?

– 89 или... Нет, нет. 79 и 81. То есть они блокадники, они простые люди. Питались простой, там, жареной свининой с картошкой.

– Ну блокадники долго жили многие. Вы знаете почему? Потому что они не злоупотребляли неправильной едой. И люди, концлагеря прошедшие, тоже. Они запас прочности имели мощный.

– У меня блокадники бабушка и дедушка. Они еду экономили и ничего не выбрасывали из холодильника.

– Крошки собирали, наверное.

– К холодильнику подойти было... Зачастую, если неделю не было автолавки, к холодильнику просто было невозможно подойти. Это факт. Но питались они сытно и неправильно. И прожили достаточно долгую, хорошую жизнь, но оба были блокадниками. Но оба имели доступ к увеличенному пайку в самый сложный год. Один был артиллеристом на Заячьем острове, а бабушка работала в столовой.

– Вы знаете, вот вы заговорили о блокаде... Я сейчас интересный вопрос вам задам. Я очень много изучал историю Советского Союза. Причем не просто мемуарную литературу. Я и в архивах копался, и довольно так основательно и системно. Вы знаете, однозначно я понимаю, в чем беда Советского Союза и сегодняшней России: человек – говно, человек – ничто.

– Не говно. Он материал.

– Да, материал. Народ – о! Народ – да. Страна... А человек – тьфу!

– Да. Все во имя идеи.

– Да-да.

– Почему все прижилось, Советский Союз лег на всю предыдущую основу, почему вдруг, используя, по сути, примитивные средства массовой информации, Наполеона встретила Москва пожаром, а потом... Сначала массовым бегством и пожаром. Потому что та война была первая, условно говоря, – осознанно народная, и идея, как у Чингисхана, была...

– Про блокаду я хочу сказать. Казалось бы, спасайте людей. То есть погибло во время блокады 900 тысяч человек. Правильно?

– От голода. Половина от этого, и половина...

– Ну, 900 тысяч.

– Это страшное количество. Там нет точных подсчетов.

– Это ужас. Причем мы же понимаем, что погибли лучшие. Потому что население Ленинграда того времени – это профессура...

– Что такое "лучшие"?

– Генофонд.

– Понятно, что очень много погибло из них. Те, кто работали на оборонку – физики и прочие – их всех же вывезли.

– Ну да. Их – да.

– В Новосибирск.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Я имею в виду остатки неистребленного генофонда, давайте так скажем. Они погибли в блокаду. Я же общался со многими блокадниками, начиная от Ильи Глазунова, который рыдал, когда рассказывал... У него вся семья погибла в блокаду. Он один остался. Боже, потом Даниил Гранин... Много ленинградцев.

– А вы были на его даче в Жуковке?

– Я был на его даче в Комарово. У Даниила Гранина.

– Я про Глазунова. Это сосед мой по Жуковке.

– Да, я был у Глазунова в его музее. Мы там с ним долго общались. И вот блокадники рассказывали мне эти ужасы... Гранин же сделал книгу блокадную с Алесем Адамовичем. Он говорит, что "мы львиную долю воспоминаний ленинградцев не издали в этой книге, потому что это страшно, нельзя об этом говорить: как ели детей и крыс, и так далее". Своих детей.

– Последний свидетель – Алексеевич.

– Да, да. И вот я однажды с экрана задал вопрос: "Не проще ли было сдать Ленинград немцам?" Да и хер с ним, что город Ленина. Киев-то сдали. Харьков сдали. Ну и Ленинград надо было сдать.

– Киев не могли защитить.

– Хорошо. Ну Ленинград могли защитить, не сдали. 900 тысяч убили. То есть бросили на голодную смерть...

– Но никто не считает людей в государстве такого типа. Никто не считает никогда людей. А что освободить – перезахватить – Латвию... Латвия – небольшая страна, и был уже большой перевес. Армия, по-моему, Конева, шла через страны Балтии. Немцев выбили из Латвии относительно быстро. По-моему, 120 тысяч. И 200 тысяч раненых. Чтобы просто очень быстро пройти маршем. Там никто не считал.

– А в Берлине...

– А сколько положили, чтобы взять Берлин...

– Да. Полмиллиона.

– Или 600. И их тоже никто не считал. Они не считают людей вообще за людей. В этом весь кошмар. У нас на мгновения бывали приступы гуманизма в государстве. Случались.

– Приступы, да.

– Ну, там, при кроткой Елизавете почти не было казней – или не было. Были периоды, когда тайная канцелярия была полтора человека. А были периоды, когда вдруг смертную казнь отменяли и заменяли всего 15 годами. Были периоды, когда в несколько этапов отменялось крепостное право, вводились суды, запрещали телесные наказания... "У нас на мгновение вспыхнул свет – и снова темно", – как пел Егор Летов.

– Да. Я когда выступил по блокаде и сказал свою точку зрения, Путин меня идиотом назвал.

– Потому что иначе не будет никакого величия – ничего не будет.

– Да, конечно. А вот вы как ленинградец... К чему я веду?

– Меня бы бабушка с дедушкой съели с говном за то, что я скажу, но... Я сейчас не в этой футболке, но она у меня с собой. Это футболка с Даниилом Хармсом. Он на ней очень похож на Бандеру. И это для меня тест всегда, кто передо мной: питерский интеллигент или украинский националист. Шутка такая, мрачная.

– Ага.

– Наличие Даниила Хармса говорит о моей позиции. Он был заморен голодом в психушке именно за то, что говорил, что город нужно сдать немцам. Нужно было сдать.

– Продолжая разговор о сегодняшнем дне... Видите: мы отвлеклись на прошлое...

– В 25 лет я бы так не сказал, а гуманизм для рожденного в СССР – это сложный, постепенный и тяжелый процесс.

– Да, город Ленина. Как же можно сдать? Пусть лучше 900 тысяч погибнут, чем сдать город Ленина. Или город Сталина. Да? Это же невозможно.

– Город Сталина-то сдали.

– Ну да.

– Не было сил защитить – и сдали.

– Да-да. Ну вот, продолжая разговор о сегодняшнем дне... Год [полномасштабной] войны. Мы видим, кто к чему пришел. Россия – страна-изгой...

– Мне кажется, все в пути еще.

– В пути?

– Мне кажется, мы все в пути. Еще никто не пришел... Та картинка, которую ты видишь по пути, – она очень не похожа, мне кажется, на финальную точку этого пути. Потому что кому-то тяжело и он в отчаянии, кому-то кажется, что это нижняя точка и что хуже не будет. Кому-то кажется, что нет, вообще все хорошо, пропетляли, отлично...

– А вам как кажется?

– Я до сих пор не понимаю, с какой скоростью – мы об этом говорили час назад – Запад будет поставлять летальное оружие. То, что они будут поставлять серьезные, дальнобойные снаряды, которые далеко летают и очень избирательно... Избирательность нужна, безусловно. Потому что жалко мирных жителей, даже если они чертовы сепары. А чтобы поражать цели, чтобы этих снарядов было меньше. И самолеты будут. У вас будут самолеты, мне кажется. Просто я не знаю, сколько должен часов налетать летчик...

– Сколько еще ребят погибнет, пока будут самолеты... Наших ребят.

– Много.

– Вот же в чем.

– Эти же не остановятся. То, что вообще о самолетах идет речь... Летом я бы, наверное, по-другому вам ответил. Летом бы я сказал, что, наверное, HIMARS дадут, а самолеты – наверное, все-таки побоятся. А сейчас...

Вы знаете, война же идет на нескольких фронтах. Есть горячий фронт под Бахмутом, а есть дипломатический фронт.

– Информационный фронт.

– Да. И здесь... Если под Бахмутом тебе, кроме зданий и всего, нужно очень хорошее западное вооружение, которого Украине не хватает, то чтобы выиграть информационную войну, тебе нужно образование, хороший английский и быструю, реактивную голову. И здесь надо сказать: как бы то ни было, как бы дальше ни будет... Если даже не будет войны с коррупцией, я считаю, что нынешнему руководству Украины должен просто памятник из золота быть отлит потом только за то, как они это сделали. Потому что свою часть именно как политики, как переговорщики, как дипломаты на дипломатическом фронте они сделали. Я не знаю, можно было бы лучше или нет. Может, и нет.

– Да, сделали блестяще эту работу.

– Может быть, лучше и не получилось бы ни у кого. И в самом начале скепсис, который был со стороны [пятого президента Петра] Порошенко и его команды по поводу того, как Зеленского будут воспринимать... А нормально восприняли. А восприняли так, как никогда и никого не воспринимали из украинского руководства.

– Да, конечно.

– А украинская дипломатия никогда в истории не была так высоко, как сейчас, де-факто, вот фулл-стоп. Надеюсь, что это тоже виртуальные, вербальные патроны. Надеюсь, что их не расстреляют вхолостую за колоссальный бесценок.

– Давайте себе представим: появятся у Украины самолеты, дальнобойная артиллерия, высокоточная...

– И много снарядов.

– И много снарядов. Начнет Украина наносить удары...

– Сразу пойдут разговоры. Появляется – и на следующий день президент Мозамбика условного приезжает сюда и говорит: "Путин готов. Давайте встречаться".

– Вы считаете? Ну о чем же с ним говорить – с Путиным? С ним же общих тем нет.

– Они же попросят: "Отдайте тогда вот это, вот это, вот это – и все. И мы обещаем перед всем миром..."

– Но никто же не пойдет на это.

– А я не знаю.

– Не пойдет.

– А я не знаю.

– А я вам скажу почему. Подавляющее большинство украинского общества признает только одно: выход на границы 91-го года. А президент очень чутко всегда прислушивается к мнению общества, к рейтингам и ко всему. Для президента Зеленского пойти на переговоры сегодня с Путиным и что-то отдать – это конец всему вообще. Он не для того себя так героически вел во время войны, чтобы взять и все переговнякать, условно говоря, переговорами с этим упырем. Тем более уступками ему. Поэтому какой бы лидер Мозамбика сюда ни приехал – я думаю, что переговоры будет вести дальнобойная артиллерия. (Смеется).

– И если переговоры будет вести дальнобойная артиллерия – это единственный язык, который вообще понимает Путин.

– Да.

– Никакого другого, кроме с размаху – и по сопатке, – никакого другого языка он не понимает.

– По ...балу, я бы сказал более точно. Вот я к чему веду? Начнутся удары по Крыму: по базам в Крыму, – по базам в Донецкой и Луганской областях...

– Я думаю, что все именно так и будет.

– Действия Путина. Что дальше он делает?

– Пугать всех ядерной бомбой. Что он еще будет? Перемещать их.

– Ну пугать будет. Дальше. Ну попугает.

– Закроет страну, переведет все на военные рельсы. "Нет ничего больше твоего. Есть колхозное".

– Так. Русским понравится это?

– Все равно. Заградотряды, главное, кормить и обещать пенсию в 40 лет.

– Логично, хорошо. Но Крым же придется оставить.

– Почему?

– Ну потому что загасят все наши, Крымский мост взорвут, подвоза не будет, отходить некуда будет. Загасят все базы военные...

– Хорошо. В войне не участвовали еще 400 тысяч военных. 400 тысяч военных, готовых в России, не участвовали в войне. Вот их одновременно вдоль границы выставят – и просто заградотрядами погонят сюда. У ВСУ просто нет такой возможности – уничтожать столько людей. Мы говорим про фантасмагорию...

– Вот. Значит, мы пришли к тому, что если Украина будет так бить по базам – да? – по Крыму, то погонят сюда...

– А они будут вынуждены отвечать, да. Не отвечать, а нападать.

– Ага, понятно. То есть они будут нападать живой силой?

– А чем еще?

– Ну и живая сила будет идти?

– Не будет идти... "Не можешь – научим, не хочешь – заставим".

– Хорошо. Вопрос. Предположим, по Крыму начнутся ощутимые удары, взорвут к ...беням этот Крымский мост – что скажет российское общество Путину? Он не будет выглядеть лузером в их глазах?

– Смотрите. Путину за Крымский мост общество не предъявило. Путину предъявили три раза за прошлый год: за отход от Киева, за Изюм и за Херсон.

Фото: EPA

– А что предъявили? Ничего и не предъявили потом.

– Ну нет, там вой был на болотах. Какие-то нацболы сразу стали против Путина, Стрелков о бездарности генералов говорил, сразу какие-то солдатские матери всплывают, которые всплывают ровно в обратно пропорциональных местах. Они должны были всплывать, когда всех гнали на убой, а они всплыли, когда они отступили с потерями. То есть если бы они наступили с потерями и захватили, то они бы, наверное, не всплыли бы. Я не понимаю, как это работает, но именно потеря земли... Я все-таки думаю, что Z и V – это земля и "ижица". "Ижица" как наказание непокорным, а Z – земля как цель. Ну поправьте, может быть, я не прав.

– Вы знаете, я еще хотел бы с вами поговорить о сегодняшнем положении русских в мире.

– Спасибо Путину за это положение-говно.

– Мне посчастливилось дружить с Евгением Александровичем Евтушенко, который был смелым человеком и который всегда шел против течения. Я уже не говорю про то, как он здесь, в Киеве, в 61-м году написал знаменитые стихи "Бабий Яр" и прочитал их. После чего был невъездной сюда 25 лет и имел огромные проблемы. Но вот в 68-м году, когда советская армия, танки наши вошли в Чехословакию, Евтушенко послал телеграмму Брежневу с протестом и написал знаменитые стихи "Танки идут по Праге". И, вы знаете, Владислав Третьяк, который сейчас очень...

– А вот его я знал, но он мне как-то что-то писал по бизнесу.

– Третьяк?

– Да. Который хоккеист. Да?

– Да. Великий хоккейный вратарь сборной Советского Союза и московского ЦСКА.

– Он дистрибьютором "Бомбардье" был.

– Да. Он сегодня очень поддерживает Путина. Я думаю, что отрезал себе все пути на Запад. Тем не менее Третьяк рассказал мне потрясающую историю. Вы же знаете, что советская и чехословацкая сборная были злейшими врагами?

– Я знаю. "Вы нам танки, а мы вам шайбы". Я знаю эту историю.

– Да. У них была прекрасная сборная: там Поспишел, братья Щасны, Мартинец, Глинка, Холичек и так далее. Но в 68-м году, рассказал мне Третьяк, на каком-то чемпионате Европы или мира советские хоккеисты зашли в один лифт с чехами. И лидер чешской сборной по фамилии Недоманский плюнул Третьяку в лицо. Третьяк вытер слюну и говорит: "За что?" Тот отвечает: "За ваши танки в Чехословакии".

Скажите: чувствуют ли сегодня русские, лично не виноватые даже в том, что Путин двинул сюда войска, – вину за это? И понимают ли русские, что русский народ, как немецкий народ после Гитлера, будет нести коллективную, моральную, историческую ответственность за преступления фашистского режима Путина?

– Смотрите. Мышление... У меня еще была одна футболка: с надписью "Нас нет". Так как я не вхожу в очень удобную – предложенную, кстати, Путиным, – что вот есть мы, русские, а есть весь остальной мир, в кольце врагов это все, то как бы тех людей, которые изначально русские и категорически против войны, и делают все, чтобы Украина победила, и категорически против отмены русской культуры и русского языка, – нас не существует. И это очень легко, и этого зачастую даже в Европе больше, чем в Великобритании: мышление футбольных фанатов. Все, кто в синих футболках, за синего лидера. Все, кто в красных футболках, за красного лидера. Был офсайд, не было офсайда – пох...й. "Наши всегда правы, а те всегда не правы". Что бы ни было. И, безусловно, это проще всего.

Понятно, что те самые хоккеисты – для них это была плюс деморализация перед игрой и плюс, действительно, мы не вправе требовать от них глубинного понимания, кто из них лично поддерживает ввод танков, а кто не поддерживает. Ты из этой страны – значит, вы все действуете сообща.

Это убого. И, безусловно, все "хорошие русские" могут быть ограничиваемы и притесняемы подобными вещами, как выгон из банков, как плевки... Это все может быть абсолютно. Но выгоны из банков уже были. Я либертарианец. Поэтому ответственность – это то, что чувствует лично каждый человек. Но, безусловно, она будет всем навязана. Я свою ответственность вижу в рамках того, что я сделал и сказал в этой жизни. Мне за что-то очень стыдно и за что-то я до сих пор извиняюсь. А что-то, наверное, я впрок сделал хорошего.

– Безусловно.

– А так как я уже мальчик взрослый, я очень стараюсь, чтобы не испортить себе некролог, как сделало больше половины людей...

– Взрослых мальчиков.

– Да, взрослых мальчиков из шестой части суши.

– И сашими.

– (Смеется). Шестой части сашими. Из тунца.

– (Смеется). Видите, у нас есть и приятные минуты в интервью. Правда?

– Да. Это как в семейной терапии есть прекрасное понятие: "обесценивание".

– Да. Но все-таки как вам кажется, будет русский народ нести эту моральную, коллективную, историческую ответственность?

– Если он будет жить внутри, в себе, – то, безусловно, нет. Потому что он никогда никуда не выедет: отберут еще и загранпаспорта, а для кого-то это будет дорого. Они там будут жить, вариться в своем собственном соку. Для полутора миллиардов индусов, для полутора миллиардов китайцев, для нескольких сот миллионов арабов русские не являются вообще ни врагом, ни преступником. Это торговые партнеры. И Россия, судя по всему, полностью развернется в сторону Китая. Основной торговый партнер будет Китай. И мы будем просто часть...

– Придаток.

– Да. Воспаленный сырьевой придаток.

– (Смеется). Воспаленный сырьевой...

– Это, к сожалению, не моя шутка.

– Я сейчас важный вопрос вам задам. Сегодня в России живет достаточное количество умных, просветленных...

– Недостаточное. (Смеется). В этом весь кошмар. Катастрофически недостаточное. И за прошлый год – спасибо Путину за это – их стало на миллион с чем-то меньше. Потому что они уехали, слава богу.

– Вот я хочу спросить. Живет недостаточное, но все-таки некоторое количество молодых, умных, просветленных, людей с перспективой...

– Он добьет всех. Все уедут.

– Скажите. Вот они сейчас нас смотрят. 

– Через VPN.

– Вы им советуете уехать или остаться?

– Уехать немедленно. Валить просто.

– У...бывать.

– У...бывать. Просто вот собрать все – и валить.

– Перспектив нет в России? Все? Там конец? Да?

– В средней, долгосрочной – нет. В краткосрочной можно еще открыть барбершоп. Почему бы и нет? Или клинику для снятия детоксикации с чиновников. Такую: удобную, комфортную, чтобы каждый в отдельной кабинке за большие деньги. Чиновник нажрался, его почистили – и он частью наворованного поделился. Я уверен, что это прекрасный бизнес.

– А нажраться, согласитесь, есть от чего.

– Есть от чего, конечно. Страшно. Потому что страшный суд – он неминуемо грядет. Они все еще набожные, потому что не очень образованные. И, безусловно, этого боятся. Компенсируется алкашкой. Это нормально. Можно похоронный бизнес открыть прекрасный.

– Да.

– С почестями, с флагами, со всеми этими новоросскими приблудами, СВОшными. Золотую "Z" поставить на могильной плите, если есть деньги. Мне кажется, огромную какую-нибудь. Или когда ты подходишь, чтобы звучала песня "333" громко. Кучу вариантов можно. Для бизнеса –  малого и даже среднего – еще достаточно много перспектив. Почему бы и нет?

– Но у...бывать надо.

– Нормальным людям – да. Потому что психику свою нужно сохранять, здоровье свое, свободу нужно сохранять, совесть свою нужно сберегать. Потому что компромиссы, на которые придется идти... Сейчас еще можно молчать, а в какой-то момент – опять-таки, если поставят тяжелое вооружение – то всех же будут так или иначе загонять на войну. И не получится отмолчаться.

– Ну конечно.

– Сейчас все еще можно отмолчаться. Все еще можно получить от минкульта деньги – и снять прекрасный фильм – трогательный, честный, душещипательный, душеспасительный – про отношения, про любовь. И там ноль будет про политику. Это все еще можно сделать. И собрать кассу из этого. А страна авторитарная с признаками тоталитаризма... То есть если ты очень известный, яркий, как [Алла] Пугачева или [Владимир] Познер, от тебя все ждут, что ты скажешь или каким ты глазом подмигнешь, или какая нога у тебя дернется, чтобы по этому понять, какой у тебя настрой.

– А Познер все не подмигивает и не подмигивает.

– Да. [Дмитрий] Нагиев, там, почесал бороду – "вот, наверное, он против войны", условно.

– Да-да.

– Я думаю, что он действительно против войны.

– Да, да, да, похоже.

– Вот. Но, опять-таки, Меладзе шепотом сказал "героям слава", что в целом он прокричал на несколько миллионов или десятков миллионов человек.

– Потом, правда, пришлось извиняться.

– Пришлось извиняться. Потому что хочется зарабатывать дальше, хочется... Ну, запрет на профессию – это в целом серьезный удар для мальчика в возрасте.

– Конечно.

– Я к Валерию Меладзе, которого несколько раз видел голым в раздевалке, потому что мы были в одном спортклубе, – в целом отношусь хорошо.

– Он вам понравился голым?

– Ну...

– Что вы к нему относитесь хорошо. (Смеется).

– Нет, я отношусь хорошо из-за его позиции. И то, как человек занимается спортом, – в целом это характеризует личность во многом. Нет, он мне в целом симпатичен, несмотря на то, что это не мой стиль музыки. Он, мне кажется, очень симпатичный человек. И понятно, как он ко всему этому относится. Предельно понятно.

– Валера – очень симпатичный и приятный человек. Голос у него хороший, поет хорошо, остроумный – все при нем. Только когда Россия напала на его родную Грузию в 2008 году, он, как Вахтанг Константинович Кикабидзе, который отказался ездить в Россию вообще – на концерты и просто так, – сказал: "Ноги моей там не будет", – и не поехал... А Валера как ни в чем не бывало. Грузин, рожденный в Батуми, ездил в Россию, пел для россиян.

Потом: когда Россия фашистская напала на его родину Украину – вторую родину Валерину, ведь он жил в Николаеве, в Киеве, – он тоже бровью не повел, продолжил себе работать. Поэтому при всем моем прошлом хорошем отношении к Валере Меладзе можно сказать, что парень, в общем, неплохой, только ссытся и глухой. Понимаете? Жизнь стала черно-белой после 24-го.

– Это то, чего Путин хочет – чтобы жизнь стала черно-белой.

– Но она такой стала. Я не знаю про Путина – я знаю про себя.

– Для меня реалии жизни в России и запрет на профессию – не пустые слова. 

– А Кикабидзе, который зарабатывал в России, у которого не было денег?

– Ему большой респект. Смелость – это постепенный процесс. Я не вправе требовать от всех смелости, потому что я не смелый. Пока человек не зиганул и не поддержал...

– Да, я понимаю, о чем вы говорите.

– Для меня линия отреза – она для вас здесь начинается, а для меня она вот здесь начинается.

– Просто я же искренне говорю. До 24 февраля мы еще пытались какие-то, может быть... Ну вот хороший парень. Может, недопонимает. Пытались как-то найти оправдание. А после 24-го никому не хочется искать оправданий. Черно-белое все: или ты с Украиной и за Украину – и против Путина, против России, – или ты с ними – и тогда мы тебя не любим. Вот и вся ситуация. Обостренная такая. Но это правда, это так. Вы же смогли поднять свой голос в защиту Украины. Вы же не постеснялись, не поленились, не побоялись. Вы же это сделали.

– Я не побоялся, потому что я в Англии уже давно и потому что я уже устал бояться.

– В Англии многие. А слышим мы вас.

– Опять-таки, это долгий был и тяжелый путь моего политического взросления.

– Но вы же его прошли.

– Долгий, тяжелый, со всеми необходимыми болезнями, сработавшими и не сработавшими прививками. Никто таких, как Буковский, который в 12 лет осознал свою, как он сказал, полную невосприимчивость совка...

– Это великий человек вообще, абсолютно.

– И с тех пор абсолютно последовательно. Таких единицы. У всех это плюс-минус, рано или поздно. Лучше рано. Это набор компромиссов, это все равно сделки с совестью, это все равно перебарывание собственной слабости, трусости и так далее. Я не вправе требовать от кого-то как-то высказываться. Вот если человек зиганул – все, п...здец. Для меня линия отреза начинается там. Я тоже, опять-таки, эмоционально в самом начале... Особенно после Бучи мне приходили мысли как ваши, безусловно. Но я еще очень многим, наверное, морально, в глубине души даю право и время принять то самое смелое решение. И пожать им руку потом, когда они его примут. Наверное, так.

– А вам приходилось разговаривать с кем-то из известных людей, которые зиганули?

– Они не зиганули, но у меня есть человек, который вдруг фактически начал не то чтобы топить за Путина, а оправдывать действия логикой. Так как он вернулся и работает там. При условии, что человек умный и к нам относится очень хорошо, но один раз за столом все чуть физически не подрались. Два раза чуть физически не подрались. Потому что как-то совсем жалко его терять.

Но нет, в целом, когда мне начинает кто-то что-то загонять, у меня вообще нет никаких проблем сказать человеку "пошел нах...й". Никаких. И блокировать, и отключить – абсолютно. Баба с возу – кобыле легче. Честно.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Как вам кажется, когда мы будем ходить вот так по Киеву, дышать полной грудью?

– Сейчас. Вот прямо мы сейчас идем по Киеву.

– Мешает – знаете что? Дышать. На душе груз, камень тяжелый. Потому что сейчас, в это время, гибнут ребята наши, потому что идет война, потому что неопределенность полная. Вот это мешает вздохнуть, распрямиться. Понимаете? Все время под грузом – камень этот лежит на душе.

– Тем не менее нужно вздохнуть и распрямиться. Потому что вы больше сделаете для всех людей, если в мозг будет поступать достаточное количество кислорода. А это нужно сделать в такой позиции. Мои первые три месяца этой войны были абсолютно ужасные: с таблетками, алкоголем и всем подряд.

– Да? Вот так даже?

– Да. Это стало моей второй Родиной. Это как ты уехал, условно, от матери, Родины, сошедшей с ума, – и тебя приютила... Уже боюсь сказать "не сестра, а родственница". Как родного. Меня принимали ну просто как родного. Сейчас принимают хорошо, но и принимали. Там, 6 тыс. во Дворце "Украина". Прямо видел, как людям нравится то, что я говорю. Я тоже старался их воодушевить на бизнес, какие-то шаги и поступки. Ну, в основном на подумать. В отличие от инфоцыган основных. И несмотря на то, что я уехал... Я уехал от путинской власти. Я был, есть и останусь всегда, как Путин сказал, московит.

– Да-да.

– Москаликом в таком, базовом, смысле. Я ментально москвич, разговариваю как москвич, езжу за рулем, к сожалению, как москвич. Но зато очень быстро машину привезли до комендантского часа. Можно мальчика вывезти из Москвы, а Москву из мальчика вывезти, наверное, даже и не стоит пробовать.

– Особенно если мальчик взрослый.

– Вот. Особенно если мальчик уже фактически с седыми... Бородой, скажем так. И то, что Путин сделал, в том числе от моего имени, – это абсолютная катастрофа. Я считаю, что я владею как-то – окей, русским языком. Этот удар по русскому языку катастрофический, которого никогда в природе не было. Атомная бомба уже на русский язык упала, атомная бомба уже упала на русскую культуру и литературу. Уже упала.

– Да.

– Путинская. Для меня это все страна, которая... Тот самый триколор, который сейчас, – абсолютно это как свастика. Да?

– Да-да.

– Это то, что с меня директриса сдирала в 90-м году. Потому что я поддерживал Ельцина и очень хотел демократических изменений, и был на двух очень больших митингах. И я видел эту огромную толпу, которая вообще не хотела жить никак в Советском Союзе, которая была просто жестко против совка. И эта толпа совершенно феноменального размера была. После нелепого разгона Горбачевым с трупами в Вильнюсе и взятия телебашни. И другая большая, не так освещенная камерами, хотя там было откуда снять, была на Зубовской площади. Огромное шествие в 300 тысяч. Я там был в феврале уже 91-го. Вот. Все уже шло в одну сторону: в бетонную стену. И мы этот флаг... Не то что там было много жертв. По российским меркам, их не было. Но мы плюнули в лицо системе. Я чувствовал себя сопричастным: мы выстрадали этот флаг вместо советского.

– Да.

– И он торговый, он именно тот, который мне вот изначально был... Мне вот все нравилось в том времени, оно было про меня – это время. Сейчас нужно идти на компромиссы: брать новые символы без какого-то исторического контекста, создавать все с нуля. Ну да. А что делать?

Ничего не остается, но они опошлили все: все понятия, до каких дотянулись. Они опошлили слово "дума", слово "президент", понятие "свобода", понятие "демократия", понятие "фашизм", понятие "Родина", понятие "патриот"... Все, чем мы оперируем, – они все, до чего могли своими говняными руками дотянуться, изгадили. Все, что, грубо говоря, было от моих 17 до 30. И что будет от моих 50 до 70? Понятно, что будет что-то, наверное, новое, но силы-то уже не те и блеск в глазах уже не тот.

– Он, конечно, красавец удивительный. Мне нравится. Он так врет... Даже не поперхнется. Он говорит: "Это не мы напали. Это на нас напали". Ты просто смотришь на это – называется "ссы в глаза – Божья роса". Другого не скажешь.

– Вероятно, то, что... Я думаю, что Зеленский и его команда начали постепенно отсюда вычищать этих ребят-чекистов.

– Да.

– Я думаю, что они точно прочитали в этом злобные и недружественные действия.

– Вы знаете, вы говорили о том, что первые месяцы пили. И я подумал, что, имея самый лучший...

– Ну что такое "пить"? Не было дня без тренировки почти. То есть количество алкоголя увеличилось. Это не значит, что... Это не то, как в вашем Instagram: когда люди просыпаются среди бутылок и идут за следующей.

– Ну что вы пили?

– Я всегда пью одно и то же плюс-минус. Я пью винтажную "Бургундию" белую, винтажную "Рону", винтажное шампанское. Я почти не пил красного все это время. К красному вернулся только сейчас, этой зимой.

– Тяжело шло красное?

– Да нет, шло хорошо. Просто есть ограниченная капасити. Грубо говоря, из четырех – шести бокалов... Я все-таки крупный мальчик. Но дальше уже я буду как-то плохо соображать на следующий день. 

– Вы сказали, что вы пили первые пару месяцев войны. И я подумал, что...

– Нет, я пью все время.

– Но чуть больше меры.

– Чуть больше меры, да.

– Я подумал, что, имея самый лучший в мире магазин спиртного, можно себе позволить, наверное, пить что-то типа Romanée Conti каждый день. Да?

– Ну, Romanée Conti каждый день – и у тебя скоро не будет магазина лучшего спиртного. Потому что он пойдет по миру. Romanée Conti нужно продавать каждый день, а пить нужно что-то другое. (Смеется).

– Ну скажите: как ваш бизнес идет сейчас в Лондоне? Я имею в виду рестораны и магазин.

– Грех жаловаться.

– Я в восторге от вашего и магазина... Вы мне экскурсию такую провели в Лондоне в свое время... И ресторан потрясающий. То есть вы сегодня уверенно стоите на ногах?

– Ну, после ударов, которые нанесли банки в прошлом году, у меня вообще от моей предыдущей уверенности... Она очень сильно зашаталась. Потому что я понял...

– А какие удары?

– Меня повыгоняли из банков.

– Почему?

– Русский. Мы же только что говорили.

– Вы не гражданин Великобритании?

– Я не гражданин Великобритании. Я беженец. Много миллионов украинцев уже год как беженцы. А я беженец как 14,5.

– Почему вы до сих пор не взяли гражданство?

– Потому что я под защитой конвенции о беженцах 51-го года.

– Понятно. И банки повыгоняли прямо?

– Какие-то ограничили оборот и очень долго зачисляли. Какие-то повыгоняли, какие-то, где спокойно можно было взять: понравился инвойс большой – пошел быстро взял кредит... Вот этого нет. Все исчезло одномоментно. И чтобы восстановить это, нам потребовался практически год.

– Но восстановили?

– Через юристов. Нет, это весь мой июнь, июль – это ежедневные разговоры с банками, комплайентс, заполнение форм, юристы, ответы на вопросы, юристы, переписка... Грубо говоря, мы летом были в Биаррице, и у меня ежедневные просто... Я не хотел просыпаться, потому что ежедневно ты доказываешь в 48 лет, что ты не верблюд. Это очень неприятно. Понятно, что это проблемы очень первого мира. И понятно, что, зная, что происходит в нескольких сотнях километров отсюда на фронте, мои проблемы – это полное дерьмо, по сравнению с тем, какие проблемы у людей, когда могут убить в любую секунду, но я столько времени и усилий потратил на то, чтобы у меня в жизни был комфорт... И по этому комфорту прилетело так, что удар был очень неприятный, очень существенный, чувствительный, сильный достаточно. И пришлось долго... Сейчас грех жаловаться. Мы все сделали.

– Но на юристов потратиться пришлось. Я представляю.

– Да, на юристов потратиться пришлось. Не так много, но... Моральный ущерб – он больше, чем...

– Мы поговорили о вашем бизнесе немного. Я всегда восторгался вашей одеждой. Во-первых, вашей смелостью. Мы вспоминали Евгения Александровича Евтушенко уже. Он же – вы помните, как одевался всегда: цветастые кепки, пиджаки и так далее.

– Красную рубашку.

– Да. Я его спросил однажды: "Евгений Александрович, а что вы так одеваетесь?" Он сказал: "Я дитя тусклого времени. И беру у него запоздалый реванш". Ну мы все с вами дети...

– Слава богу, он не видел этого времени.

– Слава богу. Я про себя думаю всегда: "Слава богу, что он не дожил до этого и не увидел этого кошмара". Конечно.

– Потому что для него и Перестройка была бы тусклая, и особенно ранний ельцинский период, когда люди, которые привыкли к а, бе, це, де, оказались в пустоте. Они привыкли, что колхоз делает план, собачка делает гав... А здесь игры на раздевание показывают по телевизору. Кстати, если бы, условно говоря, Путина укусила муха мира... Включаешь по телевизору, приглашаешь того же Фоменко на игру на раздевание – и все. И все будут смотреть нормально, и ничего никому...

– Муха мира... Лучше бы его ядовитая змея укусила.

– Или муха Цеце.

– А лучше и змея, и муха. Вот был бы джекпот флеш рояль прямо.

– (Смеется).

– Скажите: сегодня на вас что? Давайте с сапог начнем.

– Guidi, прошлый год.

– Потрясающе. Красные сапоги.

– Полгода ждал. Да. Uma Wang: старые, любимые. Yohji рубашка.

– Пальтишечко...

– Пальто Margiela, шляпа Yohji, наверное, коллекция 12-го года, старая.

– Потрясающе.

– А на вас?

– А на мне что-то...

– Колитесь.

– На мне что-то с рынка какого-то секондхендовского.

– С Южного Бутово.

– Да, да, да, приблизительно. Вот вы когда так ходите в таком наряде, в таком прикиде, вам кайфово? Это свобода ведь тоже, смелость.

– Давайте я сейчас отвечу маленьким странным рассказом. Был Хеллоуин... А, за день до Хеллоуина уже кто-то начал ходить, там, это самое... То ли за ужином какое-то было напряжение, и я просто одеваюсь, и в своих мыслях иду гулять с собакой, и то ли слушаю кого-то, то ли разговариваю с кем-то... Я был в наушниках. Иду с собакой глубоко там, во внутренней магнолии.

– Монголии.

– Или так. И говорят: "О, классный костюм!" Я говорю: "Что?" – "Классный хеллоуиновский костюм".

– (Смеется).

– Я посмотрел и думаю: "О, точно". Да я так просто каждый день хожу. Я фанат очень удобных вещей. И, безусловно, я очень люблю, когда есть какие-то смыслы в вещах и правильные надписи.

– Большой гардероб у вас?

– Да.

– Сколько занимает места примерно?

– Футболок – 100 с лишним вешалок. Рубашек, наверное, 25. Из них, там, семь или восемь – вышиванки разные.

– Так...

– Штанов три десятка, из которых только шесть-семь сейчас налезают, потому что вот эти все излишества не дались просто так. Обуви такой, которая носимая, пар 20. И еще пар 20 красивой, которая редко носимая. Пальто два десятка.

– Шляпы.

– Пару десятков, наверное. Может, 25. Но из носимых часто, наверное, тоже шесть-семь. Эта одна из самых любимых. Она шляпа для путешествий. Можно снять, положить – и она потом так же расправилась.

– Геи вас часто за своего принимают?

– А у меня нет гей-вайба. Он у меня был, видимо, пока не было щетины. А сейчас у меня нулевой... Ну, у меня есть несколько друзей-геев, которые, в общем, согласны, что если он и бывает, то минимальный. В целом они всегда считывают своих. У меня как-то не получилось с этим.

– (Смеется). Старались, но не вышло.

– Видимо, плохо старался.

– Ну вот мы говорили о том, дышится ли полной грудью, гуляя по Киеву, но я сейчас перефразирую вопрос.

– Нужно дышать.

– Нужно дышать.

– Пранаяма. Нужно ее делать. Нужно загонять воздух в легкие, заставлять сердце биться так, как оно должно биться – на всю катушку.

– Сегодня вы счастливый человек?

– В целом – да. Грех жаловаться. Особенно когда вот сейчас мы разгрузимся, и будет мишн комплит, то есть миссия выполнена. Всегда в этот момент происходит такой: хух! – и наваливается сразу усталость. Сразу вспоминаешь, как вчера, там, ПВО работала, эти неприятные сирены – это все. А пока ты не сделал этой части, ты это как бы не знаешь, не слышишь, не чувствуешь. Мне кажется, для психотерапии русского человека нет ничего лучше, чем помощь Украине в этот момент. Вот это просто возможность сэкономить дикое количество денег на психологов, психиатров, лекарства, препараты: запрещенные, разрешенные. Потому что это все ставит на свои места. То, как это должно быть.

– Если завтра вдруг, представим, с Путиным что-то случится – не будет Путина...

– Я столько не выпью. (Смеется).

– Россия прекратит себя вести как слон в посудной лавке, покается перед Украиной, репарации и так далее.

– Если мы придем к власти, так и будет.

– (Смеется). Ваши действия. Как только вы узнаете, что Украина победила, напьетесь?

– Да. Причем с Никой Белоцерковской, которая снимет обет без питья, который восемь лет уже держит.

– Что вы будете пить в день победы?

– Может быть, как раз тогда и Romanee-Conti. Нет, первым, безусловно, мы это отпразднуем дома. А один из – не знаю – 15 или... Мне кажется, все 40 дней нужно будет праздновать. Когда бывает 40 дней траура, а здесь 40 дней нужно будет праздновать.

– Путина нет, и Россия понемногу становится другой. Вы вернетесь в Россию?

– Опять-таки, если те ценности, которые мы исповедуем сейчас и пытаемся сделать популярными, победят, то да. Потому что это будут... Если не будет физических развалин, то моральные развалины будут точно.

– То есть вы рассматриваете для себя возвращение в другую Россию?

– Ну, приехать посмотреть – рассматриваю. А именно возвращение... Где мы, а где смерть кощея?

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Спасибо вам за это интервью. Замечательно погуляли по Киеву, подышали полной грудью. Спасибо вам за ваше отношение к Украине, за вашу позицию: принципиальную, честную, – которую вы заняли не когда ветер куда-то подул, а с самого первого дня этой полномасштабной агрессии, и еще раньше – с 14-го года. Я хорошо все помню.

– Вам спасибо за то, что помните.

– И спасибо вам за интервью, которое вы мне дали в первые дни этой полномасштабной войны, когда вы недвусмысленно, четко встали на сторону добра и заклеймили зло. Это дорогого стоит. Я это помню – не забуду. Я вообще, вы знаете, никогда не забываю добро и не забываю тех, кто был на стороне справедливости.

– А зло забываете?

– Вы знаете, в основном – да.

– А я – нет.

– (Смеется). Помнить зло, мне кажется, непродуктивно просто. Но какое-то особенное помню, конечно. И я знаю, что у вас еще один благотворительный ужин будет в Лондоне, в вашем ресторане, в пользу Украины.

– Он будет на даче 10 марта. Там есть еще 12 мест. Ну, 12 комфортных мест. И 10 тыс. за билет. И меню, которого не встретишь ни в одном ресторане по качеству ингредиентов.

– Ой, а что в меню? Расскажите хоть.

– А есть еще у вас батарейки на час? Смотрите...

– (Смеется).

– Меню – оторо, брюшко тунца идет с соусом из васаби, который мы натираем на листочке латука. Креветка карабинерос и соус из голов этой же креветочки. Потом чилийский сибас, или черная треска. Он запечен в крем-фреш. Это как сметана с распущенным шафраном, то есть он оранжевый. Овощи, как завещал Йото Маталенхи, это известный израильский шеф – такие, сладкие, соленые, с ягодками, запеченные как гарнир. Дальше идет А3, А4 или, если получится, А5 кагошима-стейк вагю с черным зимним трюфелем...

– Как вкусно рассказываете...

– Он такой: просто мармелад от стейка. Их обычно нет. Я не думаю, что сейчас в Украине кто-то подобными вещами торгует. Потому что это неприлично – столько платить в ресторане сейчас. И в основном на всю Англию поставляется где-то 30–40 килограммов в месяц. Это одно из самых феноменально сделанных отрезов мяса. Десерты мы не готовим. Поэтому десерты делает "Олидабу". Это наши эклерчики с пониженным содержанием сахара и жира, но с повышенным содержанием счастья и запахов.

– Спасибо вам, Женя, большое.

– Да, спасибо.

– Спасибо.