Главред "Украинской правды" Мусаева: Мама моего дедушки умерла в поезде во время депортации, и ребенок ехал в вагоне, вцепившись в ее труп G

– В одном из интервью вы признались: "Каждый день я вспоминаю Крым, мне снится Керчь, наши улочки...". Действительно так часто Крым снится?

– Да. Причем в разное время по-разному. Сначала снился родной город, потом – Коктебель, который я очень люблю. Я никогда не была в Коктебеле зимой, и тут вдруг в прошлом году он начал сниться именно зимний, сказочно красивый...

Снится новый Крым, нынешний. Точнее, даже не сам Крым, а то, как я пытаюсь туда попасть. Не могу сказать, что я туда невъездная, не рисковала проверять. По настоянию очень большого количества своих знакомых, которые живут и работают в Крыму, не пробую... Но часто вижу во сне, как пытаюсь попасть на родину при помощи каких-то ухищрений.

Например, когда мы ехали писать репортаж о крымской блокаде, был интересный сон: вроде как я в поезде, он идет до Николаевки, но почему-то вдруг проезжает дальше – и я преодолеваю нынешнюю границу! Я аж проснулась тогда: неужели, как?!

И второй сон, который запомнился: будто мы с подругой Женей Кулебой приходим к знакомому с просьбой отвезти нас в Крым на вертолете. Он соглашается, мы летим, пересекаем границу... Какая главная цель у меня? Увидеть наш дом, который я не видела два с половиной года. Пролетаем прямо над ним, я вижу, что с домом все хорошо, он красивый, ухоженный, – и говорю: "Ну все, теперь я спокойна. Полетели в какое-нибудь другое место".

Мусаева: Ни один человек, потерявший часть своей страны, не имеет права на "ну и ладно"! Фото: Sevgil Hayretdın Qızı Musaieva / Facebook

– Ваш дом в Керчи пришлось продать?

– Да. Последний раз я была там в июле 2014-го. Тогда родители, конечно, настаивали на том, что они будут продолжать там жить, несмотря ни на что... В итоге переехали под Киев.

– Прочла ваше интервью с известным вашим соотечественником, бизнес­меном и владельцем канала ATR Ленуром Ислямовым, которое вы сделали во время блокады Крыма. Очень зацепила, отрезвила даже фраза о том, что для украинцев Крым – это прежде всего море, курорт, а для крымских татар – родной дом.

– ...Мы делаем больно коренному народу Крыма. Абсолютно верно. У меня были споры с некоторыми украинскими друзьями, которые вот так отмахивались: "Это все закономерно, в Крыму всегда были пророссийские настроения". Я возмущалась: "Да как вы можете так говорить, это наша территория!".

Ни один человек, потерявший часть своей страны, не имеет права на "ну и ладно"! Да, можно сетовать на то, что государство не в состоянии защитить свои границы, что власть бездействовала либо не понимала, как действовать, но равнодушно относиться к этому точно нельзя. С теми людьми, которые считают, что ну и ладно, я даже перестала общаться, потому что это неправильная, конформистская позиция. В Крыму остались наши люди, которые борются изо всех сил!

Крымским татарам очень непросто отстаивать Украину и оставаться если не патриотами, то хотя бы людьми, у которых есть достоинство и честь. Мы ведь часто удручающие вещи наблюдаем: запрет Меджлиса, аресты, обыски постоянные... Это как раз потому, что наш народ пытается сопротивляться. А остальная часть страны говорит: "Забрали – и хорошо". Или, что еще "лучше", пишет: "Так им и надо, предатели, совки, рабы, всегда за Россию были...". Кто был – крымские татары, которые едва пережили депортацию и десятилетия борьбы за то, чтобы вернуться на родину?

Мне вообще кажется, что это большая проблема нашего общества – разделение на своих и чужих, постоянный поиск "зрады", предателей, неспособность принять людей, оставшихся на оккупированных территориях...

– ...откололись – и пусть как хотят...

– ...а я так не могу думать. Для меня главное – люди. И если кто-то считает, что жители Крыма, Донетчины, Луганщины какие-то не такие, ментально другие или, как некоторые не стесняются говорить, неполноценные... Ну, это неправильно, это дикость.

– Когда слышите о том, что "крымчане радостно бежали брать российские паспорта", задевает за живое?

– И да, и нет, потому что я людей, паспорта поменявших, не осуждаю. Среди них много патриотов, но вы попробуйте пожить на оккупированной территории без каких-либо документов. Вас не будут обслуживать в больнице, вы должны будете закрыть свой бизнес... Многие люди, которые берут российские паспорта, говорят: "Это как аусвайс". Нельзя обвинять их в предательстве.

– В списке украинских политзаключенных, содержащихся в Крыму и на территории России, две трети – крымские татары. Мы почему-то не так часто об этом вспоминаем, как надо бы. Или, может, мне кажется, что об этом только крымские татары говорят. Как считаете, почему так много ваших соотечественников среди политзаключенных, чем это можно объяснить?

– Тем, что крымские татары с первых дней оккупации сказали, что не мирятся с этим и мириться не будут, встали костью в горле у так называемой новой крымской власти. В итоге так называемая крымская власть и руководство России усмотрели, что лучший способ прижать нас – это репрессивная машина.

То, что происходит сейчас в Крыму, – настоящий геноцид, и я не спекулирую этим словом жутким, оно действительно здесь применимо. У нас гибридная война, поэтому геноцид тоже гибридный – когда люди лишаются своих семей, например.

– Некоторые годами не видят детей, родителей.

– Представляете, как это воздействует на человека? Кстати, мне сказали, что у всех политзаключенных Крыма осталось 67 детей. Семьи лишились кормильцев, и сейчас в Крыму люди пытаются помогать этим детям – создали фонд помощи...

А цель всего этого давления, конечно, вынудить наш народ уехать, потому что крымские татары – фактор нестабильности в Крыму. Народу, который с такими потерями, так болезненно и сложно возвращался в Крым, очень трудно принять, что кто-то пришел и диктует ему, как жить на родной земле...

Мусаева: Нас считали самым большим фактором сепаратизма, а в итоге мы оказались самыми большими защитниками целостности Украины. Фото: Sevgil Hayretdın Qızı Musaieva / Facebook

– Еще в 2008 году Мустафа Джемилев бил тревогу, потому что уже тогда крымчанам начали выдавать российские паспорта. Но на это никто не обратил внимания.

– Тогда для Службы безопасности Украины врагами были не пророссийские организации, а крымские татары, которые якобы создавали какие-то исламские под­разделения. Из нас чуть ли не экстремистов делали. Оккупация полуострова показала, кто друг, кто враг и кто чего стоит. Нас считали самым большим фактором сепаратизма, а в итоге мы оказались самыми большими защитниками целостности Украины.

– Как вы считаете, если бы политика независимой Украины по отношению к крымским татарам была изначально другой, аннексии не было бы?

– Мытарств бы не было и многолетних унижений. Вот этого: "Кто вы здесь такие?". И, вероятно, сейчас бы никто не винил Крым в том, что там "всегда были пророссийские настроения".

– Известный российский оппозиционный политик Валерия Новодворская, царство ей небесное... еще в феврале 2014-го, до бегства нашей предыдущей власти, говорила: "Крым у вас отберут, это ясно". Но другим столь же ясно еще не было. В итоге его все-таки забрали. Как по-вашему, почему? Слабость наша, попустительство, недальновидность – что послужило причиной?

– Ну, мне кажется, слабость – да. В тот момент Украина действительно была очень ослаблена. Я помню, прошло полтора месяца после так называемого референдума, я еще ездила в Крым и как-то в поезде познакомилась с мужчиной, который интересную фразу сказал: "Украина похожа на оставленного на поле боя раненого солдата, с которого стянули портянки". Солдат очнулся, понял, что портянки украли, но когда он без сознания лежал, ему, наверное, сложно было сопротивляться.

Против нас работало наше шоковое состояние. Прошли похороны Небесной сотни, только сбежал Янукович (экс-президент Украины Виктор Янукович. – "ГОРДОН"), неразбериха была полнейшая. Люди, которые встали у руля, не проявили никаких лидерских качеств, умения реагировать на подобные вызовы. Как результат – произошло то, что произошло. Я очень хорошо помню момент, когда все, кто мог, в первую очередь занимались дележом портфелей, распределением полномочий. Вот их жадность и стала одной из причин.

– Дерибан...

– Совершенно верно, дерибан, который никак не закончится. То, что происходит в Украине последние два года, мне очень сильно не нравится, потому что, казалось бы, когда в стране война и кризис системный, вот эта элита, привыкшая сидеть на финансовых потоках и обогащаться, должна задуматься хотя бы над тем, что пока они будут воровать, доить эту корову несчастную, она попросту может сдохнуть или ее могут увести другие люди.

Но они почему-то над этим не задумываются. Мне страшно такое говорить, но... Как-то Чубаров (Председатель Меджлиса крымскотатарского народа, народный депутат от Блока Петра Порошенко Рефат Чубаров. – "ГОРДОН") на заседании фракции БПП сказал: "Вы подумайте о том, что завтра вам может быть уже нечего делить". Из-за травмы от потери Крыма я, честно говоря, не могу спокойно смотреть, как эти люди делают то, что они делают сейчас.

– Такими темпами можно доиграться до потери других регионов – того же Закарпатья.

– Да чего угодно! Вызовы очень большие перед страной стоят, и говорить, что именно мы можем с ними потерять, не хочется. Но то, что эта угроза висит над нами, а руководство страны не до конца это понимает, для меня абсолютно очевидно.

Мне страшно, честно. Потому что вся история украинского государства – одна сплошная попытка построить это государство, которая в какой-то момент заканчивается неудачей именно из-за жадности и внутренних разборок. Из-за того, что у нас три гетьмана не могут поделить двух казаков. То, что сейчас происходит в украинской политике, – это такая война всех против всех, когда люди уничтожают друг друга. Когда никто не может и не желает признать свои ошибки, когда цель каждого политика – девальвировать достижения другого. Или если его критикуют – девальвировать того, кто критикует. Чем это может окончиться?

– К сожалению, у меня нет вариантов.

– Вот и у меня тоже. Вернее, они есть, но боюсь накликать.

– Знаю, что в Крым вы переехали с родителями в раннем детстве. Сколько вам было?

– Год и девять месяцев, когда приехали в первый раз. Самое раннее воспоминание, наверное, такое: мне годика три или четыре, и я кормлю кур в курятнике во дворе...

– Хазяйська дитина!

– А как же! С детства родители приучали к труду. А второе яркое воспоминание связано как раз с крымскими татарами. Мне было года четыре или пять, 18 мая был митинг, посвященный годовщине депортации, и колонна крымских татар шла по улицам Керчи. Мы что-то скандировали, я еще не очень понимала, с чем это связано, но очень хорошо помню, как на пути следования появлялись люди, которые нас рассматривали, словно каких-то аборигенов, индейцев, покинувших резервацию.

Я хватала маму за руку и спрашивала, почему на нас так смотрят. А позже, когда уже в школу пошла, сама поняла, как плохо относятся к крымским татарам: я была единственной крымской татаркой в нашем классе, у меня были проблемы с одноклассниками...

Мусаева: Крымские татары не привыкли жаловаться, ныть, попрошайничать. Фото: Sevgil Hayretdın Qızı Musaieva / Facebook

– Дразнили?

– Ну, можно и так сказать. Хотя "издевались" – более точное слово. Называли и чуркой, и татарвой... Как-то на уроке учительница показывала фотографии, сделанные в заповеднике "Аскания-Нова", на одной из них были бегущие лани или, может, косули. Мой одноклассник, увидев, закричал: "Это татарва из Крыма бежит!". Всем так смешно было...

В 90-е годы крымским татарам пришлось очень сложно. Большинство уже знают, что очень много крымских татар погибло в условиях депортации, а потом в первые 10 лет депортации, но ведь очень много людей погибло и в начале 90-х, когда ломали руки-ноги на стройках (люди, никогда не строившие дома: учителя, медики, музыканты, – вынуждены были строить себе жилье), умирали просто из-за того, что не было денег и возможности их заработать...

– На работу не брали?

– В Крыму? Нет, конечно. Но почему-то бытует мнение, что крымские татары приехали что-то у кого-то отбирать, выбивать привилегии... Разве мы в свои дома вернулись, оставленные в 44-м? Нет. Мне лет 10 было, когда мы поехали к родственникам в Феодосию и мама показала мне дом, где росла моя бабушка. Мне стало любопытно, кто же в нем сейчас живет, я подошла и постучала в калитку. Ответил детский голос: "Кто там?" – видимо, такая же девочка, как я, была дома одна. Я не знала, что сказать и кем я, собственно, этому дому прихожусь. Мама пожурила: "Ну зачем ты стучишь? Что люди подумают?" – и мы ушли.

В Узбекистане, в Самарканде, где я родилась, мама работала главбухом городского совета, но когда приехала в Керчь, долго не могла нигде устроиться и пошла мыть полы в аэропорту. Отец, у которого раньше тоже была хорошая работа, пошел в какой-то цех железобетонных изделий. Я, уже подростком будучи, лет в 15-16, когда хочется лучше одеться, быть популярной, нравиться, не понимала их: зачем они променяли обеспеченную жизнь на бедность? Разве в Самарканде, где у нас было и то, и это, к нам так бы относились? Мама объясняла: "Бабушка очень хотела в Крым, да и нас с отцом тоже тянуло...". Тогда я не осознавала, как может тянуть туда, где ты никогда не был, как могут сниться места, которых не видел. Теперь стала больше это понимать.

– Бедно жили?

– Крымские татары не привыкли жаловаться, ныть, попрошайничать – все свои проблемы мы решаем трудом и терпением. Но да, не шиковали, мягко говоря. Я, как человек, в Керчи выросший, очень люблю рыбу, но всей душой ненавижу кильку в томатном соусе, потому что папе этими консервами на заводе зарплату выдавали – тогда ведь были так называемые взаимозачеты.

– Я тоже хорошо их помню...

– По всей Украине такое было. И вот все мое детство – это картошка и килька в томатном соусе. Смотреть на нее с тех пор не могу.

– Дом строили долго?

– О-о-о, у каждого крымского татарина есть целая серия историй о том, как долго он строил свой дом. Семь лет строили "коробку", потом в нее въехали, затем еще 10 лет отделывали и ремонт делали... Буквально за месяц до аннексии родители закончили последнюю комнату, поставили там большой телевизор, мягкий уголок. Всю жизнь это была самая холодная дальняя комната в доме, там просто валялись ненужные вещи. И вот, наконец, ремонт. Мама потом всем рассказывала, что после аннексии Крыма только два раза заходила в ту комнату и включала свой большой телевизор – смотрела хронику оккупации...

– Родители из-за угроз переехали?

– Нет, угроз не было. Просто сил не хватало – смотреть на то, что происходит. Это как если бы твой близкий друг или член семьи заболел алкоголизмом. Ты понимаешь, что ему плохо, но лечиться он не хочет, и потому нет другого выхода, как просто идти дальше, жить своей жизнью. Они бы не переехали, если бы не началось такое сумасшествие в Крыму... По-другому даже дышаться стало.

– Вы лично думали когда-либо, что Россия отберет Крым?

– Я не верила. Даже когда мы с Тамилой Ташевой и Алимом Алиевым создавали общественную инициативу "КрымSOS", думали, что это максимум на три недели. 26 или 27 февраля 2014-го позвонила коллега из The New York Times, спросила: "Как мне найти Чубарова?". Я говорю: "Я дам, конечно, контакты, но интересно, зачем?". Она удивилась: "А разве ты не видишь, что в Крыму происходит?". Я сказала: "А ты не видишь, что в Киеве происходит? У нас тут Янукович сбежал, власть меняется, страна меняется...". А она: "Нет, Сева, ты не понимаешь. То, что происходит в Крыму, станет началом событий пострашнее. У вас сейчас отберут Крым". А я этого не осознавала!

– Это сейчас мы мудрые...

– Я часто думаю: какое колоссальное количество потрясений выпало на долю нынешних украинцев! И как мы изменились – буквально за три года. Помните, раньше каждая жертва, каждый человек, который на Майдане погиб, – это была личная трагедия. Находили фотографию, информацию о нем, вывешивали у себя на страницах в соцсетях, соболезновали, комментировали, несли к месту гибели цветы, лампадки. А сейчас люди признаются, что когда читают сводки с фронта, хотят закрыть глаза и этого не видеть.

– Еще живы крымские татары, которые помнят депортацию.

– Моя бабушка много об этом рассказывала. Подождите, про дом доскажу – почему мы его строили. Сперва ютились в маленьком домишке, двухкомнатном. В одной комнате – родители и мы с сестрой, а во второй, где помещались только кровать и тумбочка, жила бабушка. И мама с папой очень хотели, чтобы бабушка, которая так хотела всю жизнь вернуться на родину, наконец пожила в человеческих условиях. Построились, переехали, помню, 25 мая. А 6 июня бабушка умерла.

Вся эта история с домами, она, знаете, о чем для меня? О том, что никогда не нужно зацикливаться на материальном. Я понимаю, что когда тебя без вещей выселяют в Узбекистан, ты 50 лет скитаешься на чужой земле, а потом возвращаешься на родину, первое, что ты делаешь, – строишь себе дом.

Крымские татары вернулись на пустое место, им никто ничего не отдал. И чтобы построить дома, они впахивали без выходных и отпусков. Что такое отпуск, я, наверное, только в Киеве узнала, потому что родители не отдыхали никогда. Когда в журнале "Власть денег" меня спросили: "Ты когда, Сева, в отпуск идешь?" – я не поняла, о чем меня спрашивают, коллеги до сих пор вспоминают.

Есть такая шутка: "Как только крымский татарин идет в отпуск, возле его двора вырастает гора щебня и он начинает строиться". И в этой шутке большая доля правды, потому что почти 20 лет жизни мои родители потратили на дом, который после аннексии стал чемоданом без ручки и который продали намного дешевле, чем он стоит. Поэтому теперь для меня важнее не материальные вещи, а те явления, которые мы оставляем после себя. О чем вы спрашивали? А то я отвлекалась так...

Мусаева: Дедушка мой прибился к цыганам, жил в таборе, с ними милостыню ходил просить. Фото: Sevgil Hayretdın Qızı Musaieva / Facebook

– Что вам бабушка о депортации рассказывала?

– Ей было 18 лет, она хорошо все помнила. Буквально за два дня до 18 мая пришли солдаты, попросились переночевать. Прабабушка впустила. А бабушка моя все время лежала в комнате, не вставала, потому что болела радикулитом, и услышала: "Представляешь, мы пришли к этим людям, они нас накормили, обогрели... Как мы это сможем сделать?".

Что именно сделать, бабушка не поняла. А утром 18 мая 1944 года вошли автоматчики, сказали: "У вас 15 минут на сборы". Что ты соберешь за 15 минут? Многие были в таком ужасе, что ничего и не брали, думали, их ведут на расстрел, как немцы евреев. Бабушку так на покрывале и вынесли из дому...

По папиной линии еще более трагическая история. У моего дедушки отец был на фронте. Ему было лет 12, то есть он своего папу фактически не знал и не помнил. А мама моего дедушки умерла в поезде во время депортации, и ребенок ехал в вагоне, вцепившись в ее труп. Тормошил его, плакал над ним – думал, что мама услышит и оживет... Мать моей бабушки по папиной линии тоже не вынесла депортации: в 12 лет девочка осталась одна, отец тоже был на фронте. Тела умерших, естественно, не хоронили, сбрасывали на станциях, там уже закапывали где-то.

Ну а потом, когда эшелоны прибыли на Урал, кому был нужен ничейный ребенок, что с ним делать, если сами голодные и холодные? Дедушка мой прибился к цыганам, жил в таборе, с ними милостыню ходил просить... А бабушка попала в Узбекистан, где ее усыновила узбекская семья. Отец, то есть прадед мой, смог найти ее только через несколько лет.

Эти семьи – и мамина, и папина – еще до депортации натерпелись. Мамина мама лишилась отца еще в революцию. У прадедушки была своя цирюльня в Феодосии, он был уважаемым в городе человеком, очень щедрым и хлебосольным хозяином. Большевики пришли, все забрали – прадед стал переживать, заболел и умер, осталось шестеро детей... Но все равно не такая нищета была, как на Урале. Там мои предки жили в каком-то бараке, выехать не имели возможности, лишь спустя несколько лет перебрались в Узбекистан – на крыше поезда ехали все, даже малые дети.

– Вы знаете, от родни уральской я немного слышала о том, как там встречали эшелоны с депортированными. И о том, как сотрудники органов госбезопасности предупреждали местных: "К вам едут преступники, предатели...".

– Да-да, и камни бросали, и зажженные тряпки... А потом, когда из этих вагонов-скотовозок вышли измученные, изможденные люди с детьми, местные удивлялись: "О Боже! Нам сказали, приедут какие-то циклопы...". Ленур Ислямов, по-моему, рассказывал: к его маме или отцу подходили и под кофту заглядывали, смотрели, есть ли хвост. Тем запуганным уральцам казалось, что должен быть...

В Узбекистане было легче немножко, но все равно тяжело. Мама четыре раза пыталась поступить в медицинский вуз, и все безуспешно. Вы слышали о Мусе Мамуте?

– Это человек, который себя поджог.

– Да-да, он и его семья одними из первых приехали в Крым, в 1975-м, и ему дали два года тюрьмы за то, что посмел поселиться у себя на родине. Он отсидел, вышел, снова в Крым приехал, его опять выдворять пришли – он не выдержал и поджог себя, скончался в Симферопольской больнице.

– Жуткая история...

– Все крымские татары, со всего Советского Союза, узнав о ней, начали отправлять семье Мамут телеграммы. Моя бабушка Кафие (мамина мама, которая в Феодосии родилась, ее имя так и переводится – "та, которая из Кафы", из Феодосии то есть) тоже отправила – от Кафие и дочери Эльмиры. А несколько дней спустя к ней в дом пришел сотрудник КГБ: "Здравствуйте, гражданка Ракаева. Что вы там отправляли? Ай, как нехорошо получается... У вас, я знаю, дочь поступать собирается". – "Да, собирается, – ответила бабушка. – И поступит". – "Не наживайте себе врагов, а то не поступит никогда. Мы же вам не враги, мы помочь можем...". Бабушка вскипела: "Вон пошел отсюда! Если нужно будет, я и себя оболью бензином и подожгу!".

Не поступила мама в медицинский. Окончила бухгалтерский техникум.

– Когда задержали Ильми Умерова, вы написали: "Гетто XXI века сейчас в Крыму"...

– Конечно, гетто. Многие опять-таки скажут, что спекулировать на этой теме нельзя, но мы и живем в другое время. И, в конце концов, есть резолюция ПАСЕ – там черным по белому написано, что в Крыму происходит геноцид. Если даже для ПАСЕ очевиден геноцид, то почему он не очевиден для тысяч украинцев, которые тоже в Крыму живут и с этим мирятся? Эти облавы постоянные, уголовные дела... Представьте себе, что вы идете в церковь на службу, а потом эту церковь оцепляет ОМОН – и всех прихожан увозят на допрос. А в Крыму такое возможно, и нас это как-то не особо удивляет.

– Я заметила, что в соцсетях вы стали подписываться по-крымскотатарски: Sev­gil Hay­ret­din Qi­zi Mu­sa­ieva...

– Не только я – многие крымские татары. И Тамила Ташева, и Джамала, и Алим Алиев... Как-то встретились на презентации книги "Крымскотатарский словарь". Вместе сидели и вместе решили поменять имена. Мы часто видимся на каких-то событиях, презентациях, праздниках национальных или концертах. Я, например, очень оперу люблю. В детстве даже мечтала стать оперной певицей, занималась: задатки были. Стала, как видите, журналисткой, но пение не разлюбила.

– Победа Джамалы на "Евровидении-2016" много значит для крымских татар?

– Это пусть небольшая, но справедливость. Не могла ее песня не победить – просто по закону справедливости. Вы знаете, когда я о Крыме пишу или рассказываю, я чувствую, что мои бабушки-дедушки надо мной стоят, ощущаю их боль. И думаю, что когда Джамала поет "1944", она что-то подобное чувствует. Эту ее песню я воспринимаю как молитву. Это ведь история ее прабабушки, которая по дороге на Урал потеряла своего ребенка. Словом, столько вложено там и смысла, и боли, и правды, что какими бы сильными ни были конкуренты, Джамала обязана была победить.

– Вы недавно книгу написали.

– С Алимом Алиевым – про Мустафу Джемилева. Это сложное испытание опять же. Мы встречались в течение двух лет, в разных обстоятельствах, разных городах. Книга "Мустафа Джемилев. Я украинец" – о Джемилеве после аннексии, о Крыме, его и нашем. Да много о чем.

– Мустафа Джемилев для крымских татар – национальный герой?

– Больше. Я бы сказала, он отец народа. Я с детства слышала о нем и знала, как родители к нему относятся. Это пример невероятной человеческой воли и мужества. И в то же время он непосредственный, как ребенок. Такой вот сложный и великий человек.

Осенью на фестивале "Молодость" Тамила Ташева и команда "Крым SOS" представили фильм "Мустафа". Если не видели, посмотрите – он очень хороший. Там в конце момент болезненный очень: Джемилев пытается попасть в Крым, а его не пускают. Мне сперва казалось, что этот эпизод в фильме затянут, но потом осознала: в нем весь Мустафа-ага. Его встречает весь наш народ, люди идут к нему, прорывают этот кордон. Кого из украинских политиков могут так встречать, осознавая, что нарушают закон и что поплатятся за это? Когда уже ясно, что Джемилева не впустят в Крым, люди на границе танцуют хайтарму. Потрясающий эпизод, и потрясающего масштаба личность.

– Диссидент, который дольше всех держал голодовку в тюрьме.

– Вы еще не знаете его жену. За каждым великим мужчиной стоит не менее великая женщина! Приехала к нему в Якутию, как жена декабриста. Сейчас стойко терпит все, выпавшее на их долю. Знаю, что каждый месяц Мустафа-ага получал из Бахчисарая, от супруги, чемодан с выглаженными рубашками – это так трогательно, до слез.

Мусаева с Мустафой Джемилевым. Фото: Sevgil Hayretdın Qızı Musaieva / Facebook

– Недавно на свободу вышел их сын Хайсер – не политический заключенный, но, можно сказать, заложник, который и в России-то оказался в качестве рычага влияния на отца.

– Это, по-моему, и не скрывали никогда – зачем его забрали туда.

– Скажите, что делается для того, чтобы вытащить остальных крымских татар – политзаключенных? Тех, чьи фамилии не очень известны.

– Пытаемся, говорим об этом... Есть люди, которые делают достаточно много для крымских татар. Но в нашей стране, к сожалению, не все происходит так быстро, как хотелось бы.

– Взять хотя бы расследование убийства Павла Шеремета...

– Мне до сих пор сложно поверить, что Паши нет. Главный вопрос, который я себе задаю: за что и почему? Паша был очень светлым человеком, добрым, душой компании. Каждый раз, когда он появлялся на пороге редакции, в комнате становилось светлее и теплее. Он был невероятным жизнелюбом. Эта куртка его желтая... Зимой люди обычно носят что-то серое или черное, а Шеремет ходил в желтом пуховике, и мы говорили ему: "Вы прямо как солнце!". Большой, добрый, улыбчивый... Очень артистичный, любил кого-то дразнить, копировать, всех веселил... Руководил Школой журналистики "Украинской правды", и мы хотим, конечно, продолжать этот проект, но заменить в нем Пашу, найти столь же талантливого и харизматичного человека невозможно.

– Какой была ваша первая реакция?

– 20 июля? Конечно, шок... Позвонила Алена (Соосновательница "Украинской правды" и гражданская жена Шеремета Алена Притула. – "ГОРДОН") , сообщила – и я приехала на место трагедии. С тех пор, знаете, работаешь, двигаешься, встречаешься с людьми и вроде отвлекаешься. А потом вдруг стрельнет: Паши нет. И как-то холодно на душе.

Каким он был человеком? Один случай расскажу: Когда мои родители только переехали в Киев, Шеремет сказал: "Ну, все. Приглашай на крымскотатарский ужин". Мама накрутила манты, приехали Павел с Аленой в гости, Паша манты увидел – и решил, что это пирожное безе. Очень любил сладкое. Мы смеялись, беседовали – и я видела, как оттаивают душой мама и папа, понимала, зачем Паша затеял все это с ужином. Это очень сложно – когда ты в 50 с лишним лет начинаешь новую жизнь по вынужденным обстоятельствам. Паша был моложе моих родителей, но он тоже уехал из родной Беларуси, и тоже не от добра. Он хотел поддержать нас, и у него это получилось.

А потом... Прошло два или три дня после убийства – и отец мой открыл холодильник, увидел в морозильной камере эти манты и расплакался. Папа вообще сильный человек и плачет крайне редко. Это с ним было буквально три раза в жизни. Первый раз – когда его мама умерла, второй – когда расстреляли Небесную сотню. И третий раз – когда вспоминал Пашу и его приезд.

Мне по этому поводу плакать гораздо чаще хочется. Например, когда я увидела списки генералов, награжденных президентом к 14 октября. Там значился и Дмитрий Головин, который занимается делом Паши. Как этот человек может получать награду от Порошенко (Президент Украины Петр Порошенко. – "ГОРДОН"), сказавшего, что для него расследование данного дела – вопрос чести? Сколько можно расследовать "по горячим следам" убийство, совершенное в июле, и говорить: "У нас закрытая информация"?

– Как вы считаете, в чем причина убийства?

– Я сперва думала, что это из-за Пашиной профессиональной деятельности, но теперь, на холодную голову, мне не кажется так. Цель, которую ставили люди, организовавшие этот теракт, – давление на "УП" и запугивание украинского журналистского сообщества. Они хотели вселить страх.

– Вселили?

– Непонимание, скорее. Я не верю, что здесь замешаны российские спецслужбы. Потому что если бы это были они, вы представляете, как бы использовался этот информационный повод в России? Очень сложно что-то сказать. С органами контактируем, но, к сожалению, это не публичная информация. Хотя органы все тянут кота за хвост, постоянно какие-то отсрочки, вот-вот, подождите... А сколько ждать? Ни фотороботов подозреваемых – мужчины и женщины, которые были на месте преступления, ничего!

– Есть мнение, что охотились не на Шеремета, а на Алену Притулу.

– Есть много разных мнений. Алену мне сейчас меньше всего хотелось бы трогать: ей тяжелее, чем всем нам. Но могу сказать, что до сентября у нее и у меня была охрана – государственная. С ней охранники находились круглосуточно, меня сопровождали до дверей дома.

Мусаева с Сергеем Лещенко. Фото: Sevgil Hayretdın Qızı Musaieva / Facebook

– Ваши коллеги из "УП" Сергей Лещенко и Мустафа Найем делают политическую карьеру – они народные депутаты от БПП, правящей фракции. У вас нет политических амбиций?

– У меня нет. Не могу сказать, что журналистика – это навсегда, я вообще слово "навсегда" не люблю, но в Верховную Раду не стремлюсь. У меня есть одна огромная амбиция – вернуть Крым, но что для этого нужно делать, я пока не совсем понимаю.

Честно говоря, мне не предлагали идти в политику, и я не хочу ни в какие партии вступать. В других странах политики – это люди, которые служат людям. У нас это кто угодно, только не слуги народа. Народные депутаты от народа далеки, и пополнять их ряды я не хочу.

– Как вы отнеслись к тому, что Найем и Лещенко в политику пошли?

– Негативно. После этого многим людям стало казаться, что главная задача любого человека, особенно журналиста и борца с коррупцией, – попасть в Раду и получить мандат. Тем не менее ребята делают достаточно много, и депутатство их не испортило.

– Даже несмотря на постоянные скандалы вокруг Сергея Лещенко, квартирные и не только?

– Вы поймите, этот скандал во многом – технология антипиара. Ну, купил депутат квартиру. Это что, первый случай? Или это самое дорогостоящее депутатское жилье за годы независимости? А как разнесли: тут и передовицы, и комментарии от всех, кому было не лень, и прямые трансляции из подъезда... Ну слушайте, это точно не та новость, которая держится несколько недель во всех выпусках новостей.

– У вас столь же дорогостоящее жилье?

– Нет. (Улыбается). Я живу в съемной квартире. Есть дом под Киевом, который купили мои родители, продав наше жилье в Керчи. Квадратов 100, наверное, площадь. Не знаю точно, я не сильна в квадратных метрах, но не дворец точно. В Крыму у нас был дом больше.

– Что для вас "Украинская правда"?

– Семья. Команда, где все работают на общее дело. Огромный вызов – когда я шла сюда работать, потому что, будучи главредом "УП", ты находишься под микроскопом. Да, я уже была главным редактором своего проекта Hubs, но это другое. Здесь – полмиллиона читателей каждый день.

– Когда Алена Притула позвала вас на эту должность, сразу согласились?

– Сначала Алена оставила сообщение в Фейсбуке, и я даже не поняла, каким редактором, куда... Потом мы встретились. Я спросила: "Почему я?". Она ответила: "А кто?". Я сказала, что подумаю, и согласилась через две недели. Понимала, что будет сложно, но, видимо, детская моя история меня закалила. Я привыкла, что я должна делать в два раза больше, чем другие, чтобы иметь хотя бы тот же результат.

Мусаева: Я журналист, задерживать, экстрадировать, судить – не в моей компетенции. Фото: Sevgil Hayretdın Qızı Musaieva / Facebook

– За два года работы в "УП" вас успели и покритиковать, и пообвинять – то в знакомстве с российским бизнесменом Константином Григоришиным, то в том, что съездили к беглому министру энергетики Эдуарду Ставицкому...

– К ситуации с Григоришиным отношусь совершенно спокойно. А все эти возмущения на тему, как я могла сфотографироваться со Ставицким... Ответом на этот вопрос мог стать текст нашего интервью, если бы люди читали, прежде чем нападать. Это не вопрос хвастовства – скорее, вопрос достоверности. Я журналист, я задала вопросы и показала: вот он, человек, который сделал столько всего. Поехала в Израиль в отпуск, специально чтобы побеседовать со Ставицким, или Натаном Розенбергом, как он сейчас себя называет. В частности о трагедии на нефтебазе "БРСМ", о которой почему-то очень редко упоминают теперь.

Я выполнила свою работу, за нее мне не стыдно и не больно. Больно моей маме, которая все это читает. Ну что я должна была ему сделать? Арестовать, что ли? Я журналист, задерживать, экстрадировать, судить – не в моей компетенции. Однако если та фотография или статья задела или оскорбила чьи-то чувства, прошу меня простить: свои ошибки надо уметь признавать.

– Кстати, когда я читаю вообще что-либо из жизни наших беглых, у меня один возникает вопрос: а как они все побежали-то?

– Четвертый генпрокурор сменился – может, он выяснит? Никто почему-то не обратил внимания на фразу Ставицкого о том, что ему предлагали за деньги решить вопрос с правоохранительными органами. В нынешней Украине, пережившей Майдан, в Украине, где на войне гибнут люди. Так у меня вопрос: чем торгуем, друзья? Жизнями? Заплати – и снимем с розыска. Или войди в партнерство с партнерами президента, как бизнесмен Николай Злочевский?

– Нажрутся когда-нибудь?

– Сложный вопрос. Я бы повторила им фразу Чубарова: задумайтесь, что завтра уже будет нечего делить.

– Как вы думаете, Крым вернется в Украину?

– Верю, что это случится при нашей жизни.