Корогодский: В 13–15 лет я играл в карты. Меня сажали с залетными, и мы катали, я чемпион мира по преферансу G

– Гарик, добрый день.

– Здравствуйте, Дмитрий.

– Какой вы красивый…

– Дима, и вы красивый. Поцелуемся?

– Да. В конце, дважды. Я пытался соответствовать. Я надел все, что у меня было экстравагантного. Но я не угнался все равно, признаю поражение.

– Не, не, вы прекрасны.

– Хотя у нас кое-что в запасе есть. Давайте начнем, слушайте…

– Скажите, а мы будем все интервью в одном и том же или у нас будет пять минут переодеться?

– Нет, мы разденемся в конце вообще.

– Супер.

– Для тех, кто хочет закончить просмотр этого интервью сейчас, сообщаем: в конце мы разденемся.

– А у меня к вам сразу предложение.

– Не надо.

– Давайте фотку: мы раздетые, вы стоите, я сижу, как наездник… Мы голые, конечно.

– Конечно.

– Да?

– Да.

– И я вам отвечаю, что это фото наберет миллион лайков.

– Но вы без хлыста?

– Без хлыста.

– Хорошо.

– Есть. Пошло, да.

– Я начну… Хотел с верху начать – начну с низу.

– Да. Я, кстати, всегда так девушкам говорю.

– Вы в ботинках или в туфлях? Что это? Один желтый, один красный. Оба с незавязанными шнурками.

– Абсолютно.

– Почему у вас не завязаны шнурки?

– Вы знаете, хожу с незавязанными шнурками. Мне комфортно, я не падаю, не наступаю на них, не спотыкаюсь, но зато все говорят: "Гарик, шнурки". И так завязывается беседа.

– А если вы однажды упадете?

– Ну я же сильный. Ничего не будет.

– Хорошо. Носочки желтые – ок. Все хорошо.

– Трусики, если что, есть. Они в цвет носочков – желтые.

– Красиво. Что у вас за косичка на плече?

– Это эполет.

– Класс.

– Вообще это рабочая форма "Гара", о которой мы не рассказывали.

– Хорошо. Волосы у вас покрашены в вызывающе яркий красный цвет. Почему в такой цвет и почему они вообще покрашены?

– У меня сейчас компания – в ней есть разные цвета, разные периоды в жизни, когда я определенного цвета. У меня был желтый период, был розовый период. Сейчас красный. Возвращаю красное общество. Это миссия. Вот вы в красном.

– Голубого периода у вас не было?

– Нет. Но какие мои годы…

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– (Смеется). Зачет. Хорошо. Очки у вас, конечно, очень красивые. В каком магазине вы их покупали?

– В своем. Записали мне на карточку, что должен деньги. Я пришел, их просто увидел и заболел.

– Сколько у вас в коллекции очков?

– С собой? Я вожу с собой в чемодане. Мои помощники Саша и Денис подарили мне на день рождения чемодан с ячейками. Там 70 ячеек. Они могут занести и показать – желтый чемодан.

– Вы с собой возите…

– 70 оправ у меня с собой. И сколько-то невлезших. Я не могу назвать это коллекцией. Это моя одежда, мой гардероб.

– Я хочу процитировать Михаила Михайловича Жванецкого. Помните? "Но у нас с собой было".

– Да.

– У нас "с собой" тоже было. Я же думал, чем вас удивить. Смотрите, какие у меня очки из вашего магазина.

– Да, я вижу, наш магазин…

– Надеваю.

– Вы знаете, что можно в этих очках приподнять одно очко, а второе – нет?

– Я знаю, что можно приподнять одно очко, но и второе тоже.

– И второе тоже?

– Тут приподнимается два очка. Смотрите: раз и два. Если я встану, приподнимется и третье очко.

Скриншот: В гостях у Гордона / YouTube

– Да, кстати, это смешная очень шутка.

– Ну, это тонко.

– Смешная шутка, да.

– Закрываю пока. Я буду периодически открывать, закрывать и буду без очков. Смотрите. Вы себя ведете всегда ярко, открыто…

– Бл...дь, Дима, у меня взрыв мозга. Я извиняюсь. Но нормально, да?..

– Конечно. Мы же серьезные люди.

– Я буду трясти [головой] вот так – у вас тоже будет взрыв мозга.

Образ, в котором я был в 6-м классе, не соответствовал улице. Я переоделся в спокойное.  Жил так до 39 лет

– Вы себя ведете всегда открыто, ярко, эпатируете публику. Вы всегда эпатировали?

– Нет.

– Когда это началось? 

– У меня два периода, я бы разделил: класса до 6–7-го я одевался ярко. Потом пацаны…

– Стали дразнить.

– Ну не то чтобы дразнить, но как-то совсем не по форме я был для Отрадного.

– Ну да. На Отрадном так не все ходили, скажем так.

– Дело в том, что у нас с вами много общего. Я очень много о вас прочитал. Я теперь знаю вас, наверное, лучше, чем ваша супруга. Да, да, да, вы приподняли левое очко. Так вот у нас есть и различия. Вы, в моем понимании, бульвар. В смысле, не издание какое-то, а вы бульвар. Вы наверняка жили где-то в центре. Я не нашел информацию.

– Родился в центре, на площади Толстого.

– А переезжали на окраину?

– Переехал на Борщаговку.

– А…

– Мы жили неподалеку.

– Ох, бл...дь, да…

– Потом Оболонь.

– Соседи. Да.

– Два очка приподнялись синхронно? 

– Да.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Отлично.

– И баланс белого как раз, и баланс красного. Так вот вы, в моем понимании, бульвар, если по ассоциациям идти. А я – улица. И вот улице не соответствовал тот образ, в котором я был в 6–7-м классе. И я переоделся в спокойненькое. И жил так до 39 лет. А потом случилось щелчком – и переоделся.

– И вы стали таким красивым.

– Стал таким красивым, да.

– Вот знаете, я вспомню Евгения Александровича Евтушенко. Я буду иногда снимать очки, буду иногда надевать. Когда я познакомился с ним, это был 89-й год, он был одет невероятно.

– Он всегда ярко одевался.

– Кепки желтые, красные, клетка…

– Пиджаки у него были волшебные. Он всегда в пиджаке был, и пиджаки волшебные, да.

– Рубахи, туфли, брюки – все кричало: "Я здесь". Я ему говорю: "Евгений Александрович, а че вы так ярко одеваетесь?" И он в ответ сказал замечательно: "Я дитя тусклого времени и беру у него запоздалый реванш".

– Да, это красивая фраза. Он красиво сформулировал.

– В вашем случае почему вы так ярко одеваетесь?

– Мне комфортно в этом. Мне во всем этом комфортно. Мне комфортно с развязанными шнурками, с разными ботинками. В Милане ко мне подошла барышня и попросила примерить пиджак. Я был с супругой. И попросила примерить пиджак для ее мужа от покойника Версаче: он только умер, только его убили. Это какой год? 70…

– Нет, позже.

– 89-й.

– 90-й, наверное.

– Да, у меня с арифметикой всегда было плохо, с устным счетом. Это шутка. Так вот в 99-м году я примерил этот цветастый пиджак, и мне сказали: "Он так на вас сидит… Я не могу". Потом я узнал, что все это постановка, что это оба продавца – и эта волшебная синьора, и продавщица… Но я накупил цветного уже шмотья, рванья столько… Я потом падал с этим пиджаком в самолете.

– Как падали?

– Я дважды падал в самолете.

– Да вы что?

– Да нормально, все закончилось хорошо.

– А как это было?

– Один раз это рейс Тель-Авив – Киев. Я, кстати, пьесу написал, спектакль по этому поставил. Этот полет полностью изменил мою жизнь. Мы взлетели, и вдруг нам сказали пристегнуться. Нас ничего не трясет, мы в воздухе над Тель-Авивом, мы только взлетели, ночь. Сказали пристегнуться и сказали, что у нас неполадки с одним колесом и мы будем возвращаться.

Я спросил: "Что случилось?" Говорят: "Разорвалась шина при взлете". Говорю: "А как вы об этом узнали?" – "Не сработали датчики". – "А как же вы узнали об этом?"

Это я пассажир бизнес-класса, и со мной как-то разговаривают еще тихонечко. Говорю: "А как же вы об этом узнали?" – "Нам с земли сообщили, что там валяются куски резины на взлетной полосе". Я говорю: "А как же вы узнали, что одно колесо, а не два и не три?" – "Ну датчики сработали бы".

Говорю: "Бл...дь, но они же уже не сработали". Стало страшновато. А потом начали раздавать всем спиртное. Ну, не мне вам рассказывать, что если евреи что-то раздают, то продать это уже невозможно никогда. Я понял, что все: прилетели. Я написал завещание, написал главу в книгу.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– В воздухе?

– В воздухе. Мы кружились над Тель-Авивом. Внизу огни 50 машин – пожарные, "скорые". И мы кружились, вырабатывали топливо. Жесткая очень посадка. Нас посадили в такую позу (прикрыл голову руками). Оказалось, все-таки одно колесо, ничего страшного.

– А второй раз?

– А второй раз я летел к сыну моего товарища на свадьбу в Италию. Это был чартер на много человек. И отказали два двигателя из трех. Это очень неприятно. Самолет летит вот так. Тоже вернулся в Киев, тоже мы сели. Но это такие, судьбоносные, дни, когда ты задумываешься о многом, когда ты переосмысливаешь смерть. Кстати, еще одно такое [переосмысление] было у меня в COVID.

Я прочитал, что мы тут воюем… Мы в одном окопе с вами – мы оба вакцинаторы. Мы очень жестко относимся к вакцинированию. Нас называют фашистами. 

– Ну вы вылитый фашист.

– Что?

– Вы вылитый.

– Да, одного полка с вами.

– Да.

– Мы сказали, что мы не сможем работать с теми, кто против вакцины. Потому что у нас торговля, у нас общение с людьми, у нас офис открытого типа. Мы обязываем всех своих сотрудников и близких вакцинироваться. Мы сделали одними из первых пункт вакцинации в Dream Town для всех желающих. Я к чему вспомнил? Когда я болел COVID-19, я почувствовал, что я могу замедлять и ускорять время – прямо пальцами. Это страшное ощущение. Кстати, потом прошло.

– Прошло, но не у всех.

– Нет. Замедлять не получается – ускоряется оно само по себе. Но это страшное, неприятное ощущение.

– Вы не обижаетесь, когда вас называют фриком?

– Я сам позиционирую себя как фрик. Я фрик.

– Вы говорите, что вы фрик.

– Фрик, клоун. Там присутствует еще наркоман, но об этом позже, наверное.

– Да, безусловно.

– Я не сомневаюсь.

– Вы урожденный Григорий Давидович.

– Да. Но я сразу был Гариком, с дня рождения. То есть это не измененное имя.

– В паспорте вы сейчас как?

– Гарик.

– В паспорте тоже Гарик?

– В паспорте Гарик. Украинский паспорт: "Гарік Корогодський". Я поменял имя в паспорте году в 94-м в Израиле: на Гэри.

– Вы родились в Киеве. Где вы жили?

– Сколько-то времени я жил на Пушкинской. Очень недолго, где-то около месяца.

– Так мы где-то рядом сейчас.

– Да, да, да. В коммуналке. После этого переехали на Соломенку в коммуналку. Жил на Соломенке, на Максима Кривоноса.

– Тоже в коммуналке?

– Да, из коммуналки в коммуналку. Но улучшились условия. Потому что я родился – нас стало четверо (пятеро с бабушкой). И улучшились условия: нам дали большую комнату.

– Первую коммуналку на Пушкинской вы помните?

– Я оттуда уехал… Я туда даже не вернулся. 20 дней мне было, когда нам дали…

– Сколько там семей было?

– Мне говорили, семь-восемь. Порядок такой. Это была огромная квартира.

– Мои родители жили здесь на площади Толстого, на углу с Красноармейской. Там не было туалета даже в квартире, в коммуналке.

– Я не вспомню такого.

– На улицу приходилось. Но там были крысы, поэтому папа вообще бегал в зубную поликлинику. Вот жизнь была хорошая.

– А Соломенку я уже как-то помню. На Соломенке я жил до четырех-пяти лет.

– Там много было соседей?

– Нет. У нас были шикарные условия. Царские просто. У нас было всего три семьи.

– Чем занимались ваши родители?

– Папа – электрик. Он дослужился до начальника участка, прораба. У него была бригада из шести-семи человек и своя машина – вышка.

– Да, да, да.

– И я ездил в кабинке для монтеров и работал с ним. Мама – бухгалтер, дослужилась до замглавбуха завода стеклоизделий.

– Это правда, что вы выкупили квартиру родителей на Соломенке?

– Это правда. Более того, я вас туда приглашаю в свободное время. Вы увидите, как заморозился 75-й год. Я сделал, как будто это 75-й год. Там ни одного артефакта, кроме принтера. Я оттуда веду прямые трансляции.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Это ностальгия? Почему вы ее выкупили?

– Лучше, наверное, спросить, почему я ее продал. Это мое детство. Я ее продал за 10 тысяч долларов, когда уезжали родители в Израиль. Выкупить ее мне обошлось, конечно, намного дороже. Потратил на нее приличные деньги. Но там можно писать. Там есть еще такой плюс: я заблокировал соцсети через роутер, и там нельзя войти в Facebook и Instagram. И там место для творчества прямо прекрасное.

– Впервые вам об этом скажу, никому не говорил. Просто чувствую родственную душу.

– Спасибо, Дима. Взаимно.

– У моей бабушки была квартира. Она жила в коммуналке. Там было две семьи: она и две сестры-соседки в одной комнате. На улице Воровского. Сейчас Бульварно-Кудрявская.

– Я знаю Воровского, да.

– Да. Воровского, 9.

– Как сейчас она называется?

– Бульварно-Кудрявская.

– Ну нормальное название.

– Я часто туда приходил…

– Кстати, когда меняют названия… Извините, я перебиваю иногда. Но и вы будете же. Когда меняют название на Бульварно-Кудрявская, нет изжоги?

– Нет. Ну Воровский – кто это? Революционер был.

– Я имею в виду даже не фигуру Воровского, а вообще когда любое название меняют на [такое, как] Бульварно-Кудрявская, ощущение, что возвращают историческую справедливость – восстанавливают.

– Я эту квартиру… Она же принадлежала государству. Бабушка умерла в 89-м году. И я эту квартиру спустя годы выкупил. Потратив на эти 60 метров несчастных на первом этаже с узакониванием всего, с переоформлением 900 тысяч долларов. Кому рассказать сейчас об этом? Расселять надо было соседей, лучшие условия им предоставлять. Это был пик цен, 2007 год. Вот вся круговая история с отдельным входом, с улицей – со всем обошлась в 900 тысяч.

– Вы кайфонули от этого?

– Да.

– И я кайфонул.

– Да.

– Очень много предметов нашел родных, которые там остались, в квартире. И проследил их путь. Как Бендер охотился за стульями, так я охотился за вещами своих родных.

– Сколько метров там?

– 60 с чем-то. 45 – жилая.

– Вы же родителям в парке "Орлятко" и памятник установили.

– Да. Он не совсем моим родителям. И он не сделан… Это скульптура. Он не сделан с фотографии моих родителей. Это просто семейная пара, вечер, смотрят телевизор. Памятник родителям. Там многие фотографируются. Я, кстати, предлагал городу… Я много чего предлагал городу, но он все как-то потихонечку… Все говорят: "Ох...енная идея, бомба. Но тонет". Есть у нас "спальники", и в них можно потеряться. Объяснять в "спальнике", как пройти к какому дому, очень тяжело.

– Памятнички.

– И сделать место встречи: городскую скульптуру в каждом районе. Я бы нашел спонсоров. Это большие компании. Нашел бы архитекторов со вкусом. Это было бы абсолютно не политизировано. То есть на 100%. Памятник родителям – какая тут политика?

– Класс.

– "Да, да… Но нет".

– С 1-го класса вы регулярно подрабатывали.

– Да.

В 13-15 лет я играл в карты. У меня была легенда: профессорский сынок, у которого деньги не считаны. Меня сажали с залетными, и мы катали

– Ну давайте перечислим, чем вы занимались.

– Электрик. Я крутил провода за деньги. Знаете три "свечки" напротив "Бермудского треугольника"?

– Да, конечно.

– Там есть подземный переход. Этот подземный переход я делал своими руками, с папой. Мне было 12–13 лет. Он меня взял на халтуру. Он брал халтуры, чтобы оплачивать лечение сестры. И он мне за два выходных дал 25 рублей из своей доли. Чтобы монтеры не страдали.

– Космос.

– Это космос, конечно. Но крутили мы на морозе эти проводки. Но папа не знал, что для меня это были уже не огромные деньги. Потому что я уже спекулировал, я уже…

– Вы в карты играли, я знаю.

– Я в карты играл. Я на Довбычке… Там были такие персонажи, как Папа Шея, Славик Седой, и всякие персонажи. А я очень хорошо играл в карты. И мне было, там, 14, 13 лет.

– Во что играли? В дурака?

– Нет.

– Преферанс?

– Я играю во все игры. Вообще любая игра в карты: бита, очко, бура, асека, деберц. Преферанс – тут я не могу не похвастаться – я чемпион мира. У меня кубок. Вижу, вы это не нашли.

– Вы серьезно?

– Да, я чемпион мира по преферансу. И гроссмейстер по преферансу. У меня кубок. В 2009 году я его выиграл. Или в 2011-м. Я хорошо играю, Дима. И у меня была легенда: профессорский сынок, у которого деньги не считаны. Меня сажали с залетными, и мы катали. Мне отдавали 25 рублей за день игры. Без несчастья, так называемые.

– И сколько вам было лет тогда?

– 13, 14, 15.

– Ничего себе…

– Я хорошо играл.

– Кроме того, вы потихоньку фарцевали. Да?

– Я фарцевал. Назовем это своим именем: я спекулировал.

– Джинсы? Что?

– Джинсы, жвачки, пакеты, часы, фломастеры – все. Шло все.

– Где вы это брали?

– У перекупщиков.

– У вас были каналы?

– Конечно, да. Я нашел все. Я был смышленый.

– И кому продавали?

– Продавал в школе своим одноклассникам.

– Так. Чтобы далеко не уходить.

– Ну да. Продавал… Потом я выехал, стал более центровым, у меня появились какие-то каналы сбыта. Я смог покупать задорого дефицитные продукты. А были люди, которые зарабатывали огромные деньги и не могли позволить себе тратить время на поиски этих продуктов. Например, билетные кассиры в железнодорожных кассах.

– Хорошо зарабатывали, да?

– Они очень хорошо зарабатывали. Они зарабатывали в 80-х годах… Кстати, оказался – я не знаю, как назвать: профессия, кластер, профсоюз – очень порядочный профсоюз. Они зарабатывали сумасшедшие деньги на билетах, на дефицитных рейсах: 3–5 рублей с билета. А билетов – полные же поезда едут.

– Конечно.

– И они отказались… А у меня там друг работал механиком по аппаратам в "Экспрессе". И они доставали билеты в Чернобыль, но они не брали за это деньги.

– Интересно.

– Вот такая история. То есть сама катастрофа… Несколько месяцев они делали билеты знакомым, но они не брали деньги.

– Вами милиция не интересовалась?

– У меня много приводов в милицию. У меня исключение из пионеров, из комсомола за спиной.

– В партию вы не вступили?

– Нет. Даже позывов не было.

– Поэтому она и развалилась.

– Я думаю, что все-таки вы больше сделали для ее развала. Потому что вы, я так понимаю, были кандидатом в партию.

– Да, да.

– Видите. Они расстроились – и умерли.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Когда вас принимали в милиции, жестко обращались или ласково?

– Нет, никто не…

– Пыток не было еще?

– Нет. Смотрите: не было пыток, не было даже грубого отношения. Бросили в этот накопитель – и ждут, пока им денежки принесут. Нет, я не по той статье шел, чтобы со мной грубо обращались.

В Киеве не брали евреев ни в один институт. Думаю, что советская власть не смогла бы это объяснить даже себе

– Я хочу зачитать из вашего досье. Вы закончили Киевский электромеханический техникум железнодорожного транспорта по специальности "техник-электрик". Затем Московский институт инженеров железнодорожного транспорта. Почему так сложно? Надо было техникум закончить? А сразу в институт не брали?

– В 8-м классе родителям сказали: "Либо вы забираете своего ребенка в 8-м классе, либо мы его исключаем и не даем свидетельство об окончании 8-го класса". Мы выбрали первое.

– МИИТ – интересный институт был, кстати.

– Кстати, в техникум киевский папа дал взятку, чтобы на всякий случай я поступил. Взятка была – 10 мешков цемента руководителю… Я не помню, как называется… Не декан факультета, а как-то там называлось.

– Как все было просто – 10 мешков цемента.

– Да.

– МИИТ – непростой институт был.

– Очень.

– Его закончили многие артисты. И несколько олигархов.

– Да, я знаю всех.

– Фридман.

– Да.

– Хан.

– Да.

– Авен. Нет?

– Нет. Авен – нет.

– Фридман, Хан. Кто еще?

– Корчинский ("АйКи" – одна из самых больших компаний). Не помню.

– Так у вас олигархическая мафия?

– Олигархическая мафия.

– На теме МИИТ.

– МИИТ был один из трех институтов, куда брали евреев в Москве. В Киеве не брали никуда. Квоты: пять человек – в КПИ, пять человек – в КИСИ.

– Пять на факультет?

– Нет. Пять на пять тысяч приема.

– Да вы что?

– Пять тысяч принимают человек…

– Боже, как мне повезло: я в КИСИ поступил и закончил.

– А я не понимаю, как вы это сделали. Потому что там не было ни одного места по оценкам вообще.

– Да вы что!

– Да. Не брали ни с красным дипломом…

– Я аж снял очки. Значит, я вам расскажу. Мой папа поехал в Москву…

– Секунду. Я уже знаю ответ.

– Какой?

– В разные годы это делали.

– Я вам скажу. Вот мой папа поехал в Москву и закончил в Москве техникум строительный с красным дипломом. Приехал в Киев. А тогда правило было: красный диплом – без экзаменов.

– Да, были такие годы.

– Ему сказали: "Извините, мест нет". И он поехал в Новочеркасск и закончил новочеркасский институт. Я поступил очень интересно. Я хорошо был подготовлен по математике, хуже – по физике. А там было три экзамена: математика, физика и сочинение. И я математику сдал на четыре, физику – на три, а сочинение – на пять. И поступил. Конкурс был меньше тогда.

– А дело даже не в конкурсе. Люди же даже при отсутствии конкурса… В КИСИ было такое, что отрицательный конкурс, то есть недобор был.

– Да.

– Но все равно не брали. Кстати, по математике мы могли бы посоревноваться. Я выигрывал… При том, что я был двоечником, я выигрывал районные олимпиады.

– Ну, чемпион мира по преферансу, извините. Я же понимаю. А почему евреев не брали? Вот скажите. Сейчас это трудно кому-то объяснить, а почему так было?

– Я думаю, что советская власть не смогла бы это объяснить даже себе. То есть нет логического… Мы ищем логику в их действиях, а ее не было. Но мне для того, чтобы… Я в книге, которая только вышла, должен был делать главу. И я не взялся за нее: мне стало страшновато. Интервью Гарика сегодняшнего с Гариком тем.

– Ну круто.

– Да. И были написаны вопросы. И был написан вопрос, на котором я застрял: когда тот Гарик спрашивает меня сегодняшнего, что ему изменить в своей жизни. А я сегодня мечтаю о литературе, а [тогда] мечтал о кино. И папе для того, чтобы я поступил во ВГИК, нужно было просто позвонить в Ленинград художественному руководителю ленинградского ТЮЗа Зиновию Корогодскому.

– Да, я знал Зиновия Корогодского. Родственник?

– Троюродный дядя папин. Но звонить не стали.

– Ну выдающийся режиссер был.

– Выдающийся.

– Зиновий Яковлевич – да?

– Да. Еще выяснилось, что у нас седьмая вода на киселе… Не хочу называть имя. Это известнейший поэт. Я говорю: "Ну почему? Почему вы молчали?" У нас рабочая семья, мы растем в рабочих традициях. Рабочими мы стали ровно в 17-м году.

– Вам быть евреем тяжело было в то время?

– Вообще нет.

– Детство, юность.

– Нет. Если бы мне тогда дали выбор… Я думал об этом тогда. То есть задумывались же, когда гоняют: "Почему? Ты еврей, и тебя гоняют. За что тебе такое?" Я себе отвечал, что я находил больше плюсов, чем минусов. Во-первых, я очень люблю, когда меня гоняют, люблю против общества, люблю против общественного мнения. Тогда бы я это не сформулировал, конечно.

– В 72-м году евреи стали уезжать из Советского Союза. Вам хотелось последовать их примеру?

– Я последовал.

– Но позже.

– Да. Ни я не хотел ехать, ни родители не хотели категорически. У нас вообще не стоял такой вопрос. Мы не готовились, не задумывались, не обсуждали.

– Вы состоялись как серьезнейший бизнесмен. Каким был ваш первый взрослый бизнес?

– Смотря что считать взрослым.

– Давайте так: первый бизнес. Вот вы когда были студентом, уже чем-то занимались?

– Да, очень многим. И, будучи студентом, я зарабатывал большие деньги.

– Что такое "большие"?

– Уже не было разговоров о помощи со стороны родителей. У меня были приличные долги. В свадьбу я вступил с долгами. То есть я, когда женился, у меня был долг порядка 5 тысяч рублей.

– Немало.

– Это космос.

– Вы такую свадьбу делали – шикарную?

– Свадьба была в гостинице "Россия" на 100 с чем-то человек. Это достаточно дорого.

– Круто, в "России", да? Хорошо. Чем вы занимались?

– Всем: сапоги, обувь…

– Сапоги – что?

– Я покупал за счет… У меня были билеты театральные. Сейчас тяжело объяснить, что такое театральные билеты.

– В Москве.

– Тогда это было золото.

– Конечно.

– Была такая система театров, система студентов: каждый институт держал какой-то театр. Я возглавлял систему театра эстрады. Мы брали билеты в театр эстрады и в киноконцертный зал "Россия": на Аллу Пугачеву в том числе. Выходило по 250 студентов – и ломали очередь. Становились в начало очереди, скупали билеты. И эти билеты попадали по одному ко мне. Место было дефицитом. То есть туда попасть тоже было тяжело. Потом эти билеты я приносил в магазины. И мне давали обувь, одежду, продукты. И я тоже продавал.

– Класс.

– Если бы тогда была возможность платить 5%…

– Но сами-то вы ходили в театр эстрады?

– Я очень много ходил. Не в театр эстрады. Мы все не вылезали из театров. И чего мне сегодня не хватает? Я хожу в Киеве в театры. И хожу, и играю в театрах. Это театр.

– Будучи студентом, мы садились с друзьями – иногда сам – на поезд, иногда на третью полку, ехали в Москву и штурмом брали театры. Я обошел все.

– Вот вы нас штурмовали.

– Нет, мы без билетов ходили.

– А, вы без билетов, да?

– Я показывал студенческий билет КИСИ – типа театральный институт Московский – и проходил. А иногда ничего не показывал и просто проходил. Гипноз взглядом…

– Да.

– И уже там. Причем садился в первый ряд. И, как правило, не прогадывал. По центру в первом ряду садился. Я посмотрел все, кроме тех театров, которые приезжали сюда: МХАТ, Моссовета, Вахтангова, "Таганка", "Современник" "Ленком", театр эстрады…

– Я тоже все посмотрел.

– Все, что можно было, все концерты. Скажите, какое у вас самое яркое впечатление со студенческих лет от театра? Что заставило вас плакать или переосмыслить жизнь?

– Насчет плакать – либо мы позже поговорим, либо сейчас.

– Сейчас.

– Сейчас… У меня папа не умел плакать. И я не умею плакать. Иногда просто завидую, когда смотрю, как мужчина плачет. И не могу из себя выдавить слезы. Ни на похоронах, ни на чем-то таком, что меня сильно бьет, я не могу. Я надеялся, что с возрастом появится, как-то пробьет. Нет, не пробивает – не могу плакать. К сожалению.

Поэтому давайте я лучше скажу по театрам, что меня потрясло. Меня потрясло в театре… Я могу сейчас соврать. Название спектакля я помню точно. Помню точно, что играл Владимир Стеклов. "Сирано де Бержерак".

– "Ленком".

– Нет. Пушкиной или Ермоловой. Но я сейчас могу соврать. Может быть, был потом, позже, "Сирано" в "Ленкоме"…

– Но Стеклов в "Ленкоме" играл.

– Сергей Шакуров.

– Шакуров мог, да.

– Да, я ошибся. Шакуров. Память подводит на фамилии, но все равно всплывает. Я смотрел этот спектакль раз семь-восемь. Я водил туда девушку на первое свидание и смотрел на ее реакцию: мне было интересно, как она реагирует.

– Она была к вам после этого благосклонна?

– Ну, меня вообще девочки любят. Извините.

– "И до этого тоже" скажите.

– Да, да. Я переборчив.

– Так…

– Я не водил на пафосные спектакли. Более того, у нас в компании было принято: мы провожали… У нас уже были деньги, но когда ты с девушкой еще не близок, мы провожали девушку на метро, а обратно ехали на такси. Вот такая форма.

– Круто. Чтобы не привыкала к хорошему.

– Нет, не потому. А чтобы…

– Чтобы любила не за бабки.

– Чтобы не за бабки, да.

– Конечно.

– Чтобы не за бабки. Чтобы мы не за бабки. Ну вот жена вышла за меня замуж за минус пятерочку денег. То есть было минус 5 тысяч, активов никаких.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Да актив были вы.

– Да. Я ей все время говорю, что актив был я.

– Хорошо. Первый свой миллион долларов вы помните?

– Нет, он проскочил. Он проскочил как-то незаметно. Миллион же в одиночестве хиреет, ему становится скучно, он тратится, его профукиваешь. Миллион уходит.

– Ну сколько вам было лет, когда он проскочил?

– Это я точно знаю, сколько лет мне было. Мне было 32 где-то. Да. 31.

– Вы помните свое ощущение от того, что вы – черт побери, киевский мальчик простой – имеете уже миллион долларов?

– Помню. Его не существовало. Я как тратил столько, сколько я хочу, так и трачу сколько я хочу. То есть у меня не пересекается, у меня не растут траты, у меня нет трат статусных, которые может себе позволить только [имеющий] миллион. И мне не нужно подтверждать статус сегодня. Это, я думаю, одно из основных достижений.

– В 32 года вы папе с мамой сказали, что у вас уже есть миллион долларов?

– Я сказал, что у меня есть деньги, гораздо раньше. И начал их давать. У меня была такая история. Я маме давал деньги, чтобы папа не знал. И папа приехал ко мне в Москву. Он узнал, что я занимаюсь валютой. А валюта – это 88-я статья, "бабочка", расстрельная. Он приехал, провел со мной впервые в жизни… Он первый раз приехал в Москву. Он провел со мной день. Я описал подробно это в книге. Это был, наверное, один из самых важных дней в моей жизни. И он мне сунул скомканные 3 тысячи долларов.

– Какой это год был?

– 91-й.

– Еще была статья расстрельная за валюту?

– Была. Как раз же Рокотов и Файнберг… Правильно?

– Нет. Рокотов, и второй был такой…

– Файнберг, по-моему.

– Нет, другая фамилия.

– Если может кто-то – прогуглите. По-моему, Файнберг.

– Нет. Рокотов и… Давайте прогуглим прямо сейчас. Это 62-й или 61-й год, Хрущев был у власти…

– Нет. Это…

– Стопудово. Это было при Хрущеве. Их наказали так, чтобы все увидели и услышали. Файбышенко.

– Да.

– Без Google говорю. Рокотов и Файбышенко. 61-й или 62-й год.

– Не хочу искать. Файбышенко…

– Рокотов и Файбышенко. По-моему, так.

– Ладно. И папа на волне этого приехал и сунул мне скомканную трешку.

– Откуда он ее взял?

– Видимо, он ее копил годы. Годы. Не знаю… 3 тысячи долларов. Это космические деньги.

– Ну три квартиры в центре Киева на тот год.

– Я приехал и прямо конвертом отдал их маме. А мама меня позвала и сказала: "Вы два йолопа. Что старый, что молодой". Эти деньги я отдал маме. Мама отдала папе что-то купить капитальное в дом. Папа отдал мне. А у мамы переписаны купюры, потому что мама – бухгалтер. Говорит: "Два йолопа просто".

Мама накопила, кстати, к смерти больше 40 тысяч долларов. Они достались мне. Она копила мне на черный день. Она была уверена, что он наступит. Это были те деньги, которые я ей давал, чтобы они тратили в Израиле, не считая деньги. Мама брала вот столько. Потом я говорю: "Мама, а почему мы пьем такой х...евый кофе? Можно купить подороже кофе растворимый?" – "Ты не понимаешь. Мы пенсионеры". – "Мама, вы вдвоем. Ты берешь денег вот столько. Не тысяч, не на счет, а вот столько, сколько тебе надо". Нет. Они не смогли тратить вообще на себя.