Режиссер Владимир Прудкин: Нам не надо думать, как ответить на вопрос: "Чей Крым?" и искать какие-то обходные пути. Слава Украине! G

Действие фильма разворачивается во время путча 1991 года в Москве и Крыму. Молодой дипломат Влад встречается с дочкой секретаря обкома, у него есть дядя – генерал КГБ, который женат на актрисе Тамаре. Генерал не только занимается своими личными делами, но и пытается подавить штурм Белого дома. 

– Когда и как появилась идея создания фильма No-One?

– Она появилась на протяжении какого-то времени. Потому что мы, в свое время, начали снимать другой фильм. Это было довольно давно, еще до Революции достоинства. И там по сюжету все было связано с Крымом, надо было в Крыму снимать. Снимали там много каких-то частей, но это совершенно не имеющее к фильму No-One никакого отношения. Сценария не было, но было несколько лихих сцен, на наш взгляд. Но в общем эта работа ушла в песок. Там было много всяких причин – и творческая неудовлетворенность, и экономические причины.

Но как бы было несколько сцен, которые нам очень нравились – мне и Льву. Их выкинуть было совершенно невозможно. И вот возникла такая идея – безумная – создать сценарий такой, чтобы эти сцены в него вошли. То есть до написания сценария в нем уже было 15 минут. Это было некоторым стимулом. Смотря на эти сцены, я начинал думать, с чем они вообще коррелируют, куда ведут. И так постепенно стал рождаться сценарий. Я даже думаю, что это знак такой был специальный. Если бы их не было, то, наверно, вот это бы так с нуля не родилось. Они как бы таким проводником оказались, хотя они к этому фильму отношения не имеют. 

– Можете сказать, что это за сцены?

– Это сны. Это сон, это и аквариум, это и проход главного героя по вершине Ай-Петри. Это сцена, когда Влад смотрит кассету с бездарным фильмом, в котором Тамара играет. Она поет, а там сидят люди с такими мертвыми лицами. Ее проходы по ночному парку, которые снимались в каком-то парке в Ялте, когда она идет. И много таких разбросанных небольших кусков: Тамара спускается по лестнице спиной к нам. Ну, в общем, их достаточно много, они небольшие, минут на 15. 

– Долго вы работали над сценарием?

– Нет. В тот момент, когда я понял, что это, дальше было очень быстро. Полетело. Буквально два месяца. Потому что я понял это в феврале 2015 года, а в конце марта мы уже снимали.

– А некоторые сцены снимались в Израиле?

– Нет, все остальное снималось в Израиле, кроме этих 15 минут, ну, и кусочки проезда по Москве, который есть в начале. Все остальное же снималось в Израиле. Причем часть Крыма снималась действительно в Крыму, потому что было достаточно сложно в Израиле найти Крым. Но вот… мы делали такой тест: у людей, как бы знающих, что такое Крым. Показываем и говорим, ну, вот, скажи, где Крым, а где Израиль? И в некоторых местах самые настоящие крымчане говорили: "Не, ну это Крым, я это место знаю прекрасно. Нет, ну я это место хорошо знаю, вот наши горы". А это Израиль.

– У вас значится, что фильм украинско-израильский. В чем участие Украины в этом проекте?

– Часть фильма до 2014 года была снята в Крыму, но после 2014 года нам пришлось доснимать фильм под Тель-Авивом и гримировать под Крым израильские пейзажи с помощью израильского продюсера Саши Клайна. Получилось, на мой взгляд, практически неотличимо. У нас было в итоге отснято около 20 часов материала, и складывали из них двухчасовой фильм и озвучивали его в Киеве в украинских постпродакшн компаниях "Кинотур-Киев" и "Бейкер Стрит". Хронику также подбирали в киевских киноархивах с помощью украинских архивных специалистов и киевского режиссера-документалиста Марины Дубровиной. Так и сложилось производство фильма – Украина и Израиль.

– Расскажите, пожалуйста, про оператора. У фильма очень хороший оператор. 

– Знаете, это такой немножко этический вопрос, да? Потому что мы под словом оператор подразумеваем часто, что человек находит изобразительные решения. Но в данном случае, мы даже в титрах написали, что обычно никогда не пишется. Мы написали, что визуализация – Льва Прудкина. То есть фактически всю колористику, всю композицию кадра строил Лев. 

А оператор после этого снимал. И от этого у оператора было ощущение, что он здесь просто исполнитель чужих художественных решений. Ну, просто создание картинки – это дело Льва. Ну, может, композиционно мы вместе работаем, выбираем вместе натуру. Он также отходит в сторону, когда идут смысловые моменты. 

– А что вы делаете вместе?

– Вместе мы делаем в общем-то все, когда я говорю, что отхожу в сторону, – это значит, метров на пять, не больше. Вот. И он так же – метров на пять.

– Как вы выбирали актеров? Наталья Вдовина – очень эффектная актриса. И, конечно, Вячеслав Желобов.

– Мы не замахивались на звезд. У нас фильм изначально рассчитывался как русскоязычный, потому что события происходят в Советском Союзе. Кастингом по персонажу Вдовиной занимался Лев. В тот момент я занимался по Олегу Сергеевичу, а Лев занимался по Тамаре. У нас была такая разбивка. И по Тамаре был очень большой кастинг, Лев перепробовал очень многих актрис. Но он тут молодец. По тому материалу, что Вдовина играет обычно, и как он ее видит, я бы не предположил, что она сюда подходит, потому, что она играет совсем другого рода роли.

А с Желобовым было все намного проще, потому что это мой товарищ по творческой жизни. Свой первый спектакль я сделал с ним, надеюсь, не последний. Я его очень хорошо знаю, хорошо знаю, что он может, знаю возможность разноплановости, возможность быть умным, быть над всеми. Говоря по совести, уже один раз я его использовал в своем юношеском спектакле совершенно на другую тему, пользуясь этим приемом, я знал, что он им владеет. Поэтому, когда я думал, что нужно найти человека, который сможет быть умным, жестким, строгим, спокойным и в какой-то момент быть буквально гаером таким, я просто знаю, что второго такого мы бы не нашли. 

– Но вы вкладывали в свой фильм идею о том, что каким ужасным был тоталитарный режим, вы хотели об этом рассказать или это вскользь получилось?

– Мы со Львом не стремились быть однозначными. Мы хотели, чтобы у фильма было несколько пластов. Чтобы один пласт переходил в другой, и чтобы они переплетались. И, конечно, там есть, бесспорно, наше политическое высказывание, некая политическая позиция. Нам не надо думать, как ответить на вопрос: "Чей Крым?" и искать какие-то обходные пути. Слава Украине! Но также мы хотели, чтобы фильм был воспринят зрителями из других, далеких стран. Этот фильм получил призы в Сеуле, Гонконге, штате Техас в Остине. Не уверен, что зритель, который смотрел там, так сильно в курсе событий в Восточной Европе. 

– В конце фильма идут кадры документальной хроники, в один из моментов мы видим лицо президента РФ Владимира Путина. Какую смысловую нагрузку имеют эти кадры? Что тоталитарная система в России так и не была разрушена?

– Тоталитарной системе в России уже тысяча лет, и будет она еще тысячу лет, и никакой другой там не было, нет и не будет – царь, бояре, чернь и обслуживающая царство интеллигенция. Вспыхивали на мгновения иллюзии свобод, но гасли, как искры, из которых не возгоралось пламя. Народ российский это устраивает, так, значит, так тому и быть вовеки. А кому сие царство не по душе, немного таких, – либо в острог, либо бежать из царства. Стоит ли тратить жизнь на то, чтобы солнце восходило на западе? В прекрасной России будущего? А главное для сторонних стран – чтобы царство это в империю не скатывалось.

– No one – "никто" – это персонаж Владислава Желобова? 

– Вы знаете, я бы скорее перевел No-Оne, как "Никого". В домино есть такой камень – пусто/пусто. 

– Но это персонаж? Или это не персонаж?

– Это пространство.

– Пространство?

– Эй!.. Есть здесь кто-нибудь? Никого нет… Нету никого… Никого.

– Можете немного рассказать о том, почему вы решили связать свою жизнь с театром и кино? 

– Вы знаете, я когда в школе учился, то любил физику и математику. Это было мое, родное. И я даже был по этим предметам отличником, для меня не было никакого сомнения, что я буду заниматься физикой. И я поступил в МГУ, на довольно сложный факультет – мехмат. Причем я поступил в последний год, когда еще принимали людей еврейской национальности, а через год выгнали этого ректора, посадили другого, и мехмат закрылся. Обожал и сейчас обожаю математику и физику, но вырос в режиссерской семье. Это все равно, что по Фрейду, потому что мой отец – артист, мать – помощник режиссера, с рождения я слышал – "репетиция", "спектакль"… и так далее.

Поэтому, когда я уже учился в университете, я как-то шел и увидел, что производится набор в театральную студию студенческого театра. Набирал молодой режиссер, который впоследствии стал знаменитым, Петр Фоменко. Но тогда он еще не был знаменитым, у него была студия на МГУ. Ну, вот и вдруг меня что-то толкнуло, и я пошел. Прошел отбор, записался, а потом еще прочитал, что есть, оказывается, студенческий театр МГУ, в котором руководитель – Марк Захаров, и дальше моя жизнь стала разбиваться как бы на две. Не знаю, где я больше проводил времени: на лекциях по физике или на репетициях студенческого театра. И когда я окончил университет, я узнал, что Олег Ефремов набирает первый режиссерский курс в театральный. Вообще, честно говоря, я хотел поступать во ВГИК, все что я видел, я видел, как кино. Но меня все отговаривали: "Подожди, сейчас в кино тебя не примут, у тебя нет бэкграунда киношного, а у тебя большой театральный бэкграунд". И я сразу после университета пошел на режиссерский факультет. 

– А вот скажите, мне показалось или в фильме есть влияние Аки Каурисмяки?

– Ну, может быть… Вот понимаете, прямого нет – это точно, но наверно что-то в голову залетает, когда ты что-то смотришь, потом выскакивает. Может быть… но прямого нет. 

– Но вы вдохновлялись какими-то режиссерами? Или это только ваше личное видение?

– Нет, я скорее какими-то авторами литературными вдохновлялся. Здесь какой-то диалог был, внутренний, потому что для меня всегда был загадкой Отелло. Я воспринимал его с детства как загадку. Вот эти четыре великие шекспировские трагедии – Гамлет, Макбет, Отелло и Король Лир. Это одновременно разговор с космосом и эфернальными силами, и вдруг такая мыльная опера, в которой есть ревность. Очень приятно играть Отелло, это очень возбуждает актеров, режиссеров, можно играть со страстью. Ну вообще ревность – это же очень понятно, это тебе не Горацио или тайна, почему Гамлет никак не отомстит за отца четыре действия. А здесь так все понятно. Меня всегда возбуждал этот парадокс. 

У меня на самом деле есть некая концепция того, что на самом деле написал Шекспир, и что наша общечеловеческая трактовка этого произведения противоположна тому, что он написал. И вот мой фильм – во многом вот эти мои взгляды на то, что на самом деле имел в виду Шекспир. Ну здесь же очень много прямых параллелей. Отелло – он генерал Венеции, Олег Сергеевич – генерал КГБ. События вначале происходят в Венеции и на Кипре, в фильме все события происходят в Москве и в Крыму. У Отелло есть платок. Здесь есть кассета. Так что если говорить о влиянии, то это не кинематографические, это, скорее, литературные ассоциации. 

– Какая у фильма была фестивальная судьба?

– Сейчас No-Оne прошел 15–17 фестивалей, он получил восемь или девять призов. Он получил best cinematography в Вене, он получил в Лондоне best original screen play. На этих фестивалях, совершенно не в русскоязычной среде я встретил очень много людей, которые оставались после фильма, окружали, просили пересмотреть, просили что-то пояснить. Просто не хочется терять вот такого зрителя, их не так много.