Арестович: Мне говорили, что Путин лично несколько раз меня упоминал: "Давайте сделаем, как Арестович умеет" G

Думаю, Путин не доживет до трибунала. Никто не даст его выдать. Поэтому где-то бесследно растворится в российских просторах. И закончит жизнь самоубийством, скорее всего. От стыда

– Добрый вечер, дорогие друзья. В эфире Алексей Арестович. Мы начнем с того, что завтра на рассвете ровно год полномасштабному вторжению российской педерации в Украину. Я не сомневаюсь, что за это время вы не раз возвращались мысленно к событиям той страшной ночи. Вы часто об этом думаете? Вы часто вспоминаете 4.50 утра?

– Нет. Честно говоря, я смотрю вперед в основном и жду тех 4.50 утра, когда нам покажут "Лебединое озеро". Какое бы это время ни было – это не важно.

– Вы просто любите балет.

– Я люблю балет. Особенно в особенных случаях.

– За этот год как вы изменились лично?

– Я стал добрее к людям.

– Вы были злым?

– Я не был злым, но я стал еще добрее, насколько это возможно. Я в принципе всегда любил людей, но это двинулось еще дальше. Я стал гораздо лучше их понимать и гораздо больше им прощать. И не только людей, но и массы людей. А это особенно трудно.

– Многие зрители из России пишут нам "скорее бы"...

– "Лебединое озеро"?

– "...Украина победила". Удивительно, все-таки там есть еще люди. Вы верите в то, что там еще остались люди?

– Конечно. Там очень много людей. Не просто "остались", а там миллионы людей. Дело в том, что они находятся в ситуации, когда за выраженное мнение ты можешь уехать в колонию строгого режима. Путин тотально подавляет и терроризирует в первую очередь российский народ и народы России. Но мы помним, что 27 февраля, а это четвертый день после начала войны, в России в 136 городах были митинги. И вышло 134 тысячи человек, по-моему, в общей сложности. Но мы знаем, что на демонстрацию выходит один из готовых протестовать. В России, наверное, и того меньше. Но даже по самым скромным подсчетам, это дает 14 миллионов человек. Это четвертый день войны, когда весь мир верил, что Россия побеждает. И эти люди вышли бунтовать против тех, кто с минуты на минуту должен был надеть лавровый венок победителя, что особенно трудно. Хорошо поддерживать, когда Украина побеждает… 

Но с тех пор там приняли меры. 14 миллионов – это каждый 10-й россиянин. Я думаю, реально симпатизирующих больше. Просто всегда видна пена, видны те, кто больше всех кричит. В любой стране. Это ложную картину мира дает. А решает на самом деле молчаливое большинство. Я понимаю людей, которые не хотят рисковать. И здесь действует принцип советских диссидентов: "Если ты ничего не можешь сделать и сказать – молчи, не соглашайся, не давай себя обмануть". Поверьте, трудно держать эту линию. Потому что многие украинцы говорят, что, если полчаса посмотреть российское телевидение, начинаешь ненавидеть Украину, а через 45 минут хочешь застрелиться, чтобы одним украинцем было меньше. А эти люди десятилетиями под такой пропагандой и тем не менее держат линию, не сдаются, не позволяют себя обмануть. Это дорогого стоит.

– Пишут из России: "Два сказочника дурят голову украинцам". (Смеется.) 

– Чего ж вы из России пишете, если дурят голову украинцам?

– Вы часто думаете о Путине?

– Не очень. По мере надобности, при анализе военно-политической обстановки. Я о нем иногда думаю по-христиански. Человек продал душу дьяволу и настаивает на этом все больше и больше. Посмертная судьба его будет ужасна с религиозной точки зрения. Об этом я думаю часто.

– Как вы думаете, Путин часто думает о вас?

– Мне говорили, что он несколько раз упоминал лично. "Сделайте так, как Арестович умеет. Никто не умеет? Вот, блин, ну ладно. Надо что-то делать".

– Он в клубе ваших тайных фанатов, наверное.

– Я думаю, да. Доподлинно известно, что сотрудники администрации президента России вовсю смотрят, российские высшие военные смотрят. Все смотрят на самом деле.

– Вам хочется встретиться с Путиным? Например, на трибунале где-то, на процессе типа Нюрнбергского.

– Я думаю, он не доживет. В России это невозможно. Никто не даст его выдать. Поэтому где-то бесследно растворится в российских просторах. И закончит жизнь самоубийством, скорее всего. От стыда.

– Вы верите в то, что Путин может закончить самоубийством?

– Ну, так скажут.

– Понял. "Скажите Алексею, что мы его любим. Привет из Харькова". Я всегда думал, что у меня фанатов больше, но я жестоко ошибся: у вас еще больше.

– Это же наши общие фанаты, Дмитрий.

– Нет, тут столько комплиментов вам в чате... Фантастика.

– Это неблагодарность народа. Считается, что гостю нужно делать комплименты, а хозяину – нет. Давайте Дмитрию сделаем, я призываю вас. Благодаря ему организована эта передача.

Скриншот: Дмитрий Гордон / YouTube

– Вы понимаете, за что вас люди любят?

– Да, понимаю.

– Давайте скажем.

– Все очень просто. Людей невозможно обмануть, они нутром чувствуют. Я реально люблю людей и работаю для них, забочусь о них. Поэтому они, наверное, это чувствуют и реагируют соответственно.

– Я уверен, что больше никогда десятки миллионов украинцев не переживут те страшные мгновения и дни, как пережили в первые два-три месяца войны. И я уверен, что никто не забудет, что именно вы сделали в той ситуации. Вы просто взяли на себя работу психотерапевта, успокоили людей. Это очень важно было. Вы осознанно это делали или от безнадеги?

– Не от безнадеги. Я делал это до войны, я делал это в начале войны, я делаю это сейчас и буду делать дальше. Очень четкая у меня была установка. Люди должны понять, что происходит. Потому что понимание наполовину успокаивает уже. Во-вторых, они должны понимать, чем это закончится, и держать намерение на победу, чтобы даже никто не сомневался, что мы победим. Это было моей главной задачей, когда я выходил на трибуну год назад.

– Нам напоминают зрители, что сегодня 23 февраля. Я думаю, что в Украине 23 февраля празднует сегодня только Виктор Ющенко, у которого день рождения. А для вас этот праздник умер?

– Он никогда не был для меня большим праздником. Нет, был. Когда я был советским школьником и сыном советского полковника, конечно, это был праздник. Я вырос среди военных и никого не видел, кроме военных, военных городков. Но я довольно быстро разобрался, что к чему.

– Как вам кажется, дня нашей победы еще долго ждать?

– Могу сказать так: сейчас будет период переломных, решающих боев. Он продлится где-то до начала – середины лета. По его результатам станет понятно, что российское военное поражение очевидно. А вот что будет конкретно на поле боя: какую территорию они еще будут удерживать или не будут удерживать, будут ли еще российские солдаты или не будут – это зависит от слишком большого количества факторов. В первую очередь от поставок западного оружия. Но то, что перелом в войне произойдет, я уверен. В середине лета в нашу пользу – однозначно. А дальше уже дело техники.

– То есть две-три недели – и можно вздохнуть спокойно?

– Скорее три-четыре месяца.

– Почему вы ушли из Офиса президента?

– Я допустил серьезную принципиальную ошибку. Я видел и вижу каждый день чиновников, которые цепляются... Совершив криминальные преступления, коррупционные преступления, цепляются за свою должность зубами, судами, медиа. И я решил показать пример цивилизованного поведения. Ошибка – и я написал прошение об отставке.

– Вы ушли из Офиса президента до войны...

– Совпали даты, кстати. Знаете? 17-го и 18 января.

– Да вы что!

– Случайно выяснилось. Я специально не планировал, но так получилось.

– В первый же день войны вам позвонили из Офиса и предложили вернуться. Правильно?

– Да.

– Я сейчас проверю слух. Мне сказали, что вам позвонил Подоляк. Это правда?

– Нет. Ермак.

– Лично Ермак позвонил?

– Лично Ермак.

– Но идея Подоляка была?

– Я не знаю. Но Андрей Борисович всегда меня ценил, как он говорит. Может, это и Подоляк сказал. Я не знаю. Но тогда был такой бардак... Меня набрали где-то в 7.05. Видимо, какие-то совещания произошли и решили спросить, как будем организовывать информационное пространство. И, видимо, опять прозвучала фамилия Арестович. Но я когда ушел, офис со мной довольно активно общался. Не было такого, что мы перестали даже говорить. Поэтому ход был достаточно очевидный. И, как мы видим, удачный.

– А чего был бардак? Страна была очень хорошо готова к войне, насколько я понимаю.

– Не в смысле, что все растерялись. Наоборот. Когда я приехал, мне как военному было интересно посмотреть за гражданскими в офисе. Мне было очень любопытно, как они будут реагировать и что будут делать. Меня поразило, что уровень организованности был гораздо выше, чем я думал. "Бардак" – в хорошем смысле. Ну, идут же бесконечные доклады, совещания. Я сейчас анонсирую: я с завтрашнего дня начну выкладывать то, что у меня было на телефоне, прямо по часам. Чтобы такая летопись была и народ посмотрел. Поверьте, это будет интересная история. Не все, конечно. Все до сих пор не выложишь. Но кое-какие скрины о многом скажут, видео. В частности, информация обновлялась каждые пять минут. И каждая новая поступающая была все страшнее и страшнее. Поэтому "бардак": слишком много валилось со всех сторон, и надо было быстро принимать решения.

Чтобы всерьез угрожать Киеву, нужно тысяч 100. Желательно больше. В первую чеченскую группировка, введенная на половину Киевской области, была 330 тысяч человек. И то мы помним бои за Грозный. А Грозный раз в пять меньше Киева. То есть это было безумие

– Сейчас мы поговорим о быстром принятии решений. Уровень информированности ваш настолько высок, что вам сам бог велел после победы издать мемуары и заработать огромные деньги. Вы думали над этим?

– Нет, не думал.

– Но идея хорошая?

– Идея хорошая. Я деньги люблю, конечно, но деньги здесь были бы не самоцелью. Скорее передать эмоциональные ощущения. Эмоциональный опыт очень важен. Недаром все западные политики меняются после Бучи и Ирпеня. Радикально. И политику меняют радикально. Эмоциональный опыт многого стоит. 90% решений западными политиками по Украине, в том числе по военной помощи, были приняты после получения эмоционального опыта после визита в Украину. Умом ты можешь понимать все, но эмоционально – это крайне важно. Одно из самых главных открытий этой войны – чрезвычайная важность эмоционального опыта. Шольц поменялся за три часа полностью. Другой человек. В Бучу заехал один, а выехал абсолютно другой. И германскую политику развернул вместе со Штайнмайером и немецкой элитой, которой мы не сумели передать этот опыт.

– Интересно. Люди такого калибра способны меняться за три часа.

– Да. Вообще поменялся. Я его не видел, я в другом месте в это время был. Но люди, которые его сопровождали, говорят: заехал один, а выехал абсолютно другой человек. Движения, лицо, наполненность – все другое.

– BBC сделало документальный фильм, основанный на воспоминаниях очевидцев и героев первых дней войны. Из этого фильма следует, что порядка тысячи единиц танков плюс другая бронетехника, 10 тысяч российских военных шли на Киев организованным маршем. Колонна растянулась на 15 км, и Киев планировали взять не за первые три дня, а к обеду первого же дня. Что у них пошло не так?

– 17 батальонно-тактических групп российских было выделено на Киев в первые дни. Это порядка 22–25 тысяч солдат. Было несколько этапов: высадка воздушного десанта в Васильков, Гостомель, потом попытка окружить Киев. Они заходили с северо-запада, из Беларуси. Когда их тормознули в треугольнике Ирпень – Буча – Гостомель, они встали. Мосты подорвали. Была битва за Мощун. Они пытались там прорваться по единственной уцелевшей дороге. Не прошли. Хотя бои там были тяжелейшие. По 5 тысяч россиян – на тысячу или на 500 человек наших. Было такое. Потом они выделили из черниговской и сумской группировки и ввели резервы с территории России, создали оперативную группировку "Нежин". Тоже 17–18 БТГ – и двинулись на левый берег Киева. Самое дальнее, куда они дошли… Помните танковый бой в Броварах?

– Да, конечно.

– Где погиб командир танкового полка. До этого чуть-чуть восточнее на этих рубежах их очень сильно били. Причем они две ротации сделали. Первых мы разгромили, шлюзы разбили – они завязли в мокрых полях, залитых водой. Потом была ротация – и вторую тоже накрыли. После чего они поняли, что дело безнадежное. А еще был прорыв... Они южнее пошли на житомирскую трассу. Бородянку, Макаров они удержали, и были попытки сунуться за житомирскую трассу и наступать там. 4 марта была попытка генерального штурма Киева. Они шли по трассе... Я это очень хорошо помню.

Тут несколько ошибок. Первая – само нападение на Киев. Чтобы всерьез угрожать Киеву, группировка нужна тысяч 100. Желательно больше. Напоминаю, что в первую чеченскую группировка, введенная на половину Киевской области, была 330 тысяч человек. И то мы помним бои за Грозный. А Грозный раз в пять меньше Киева. То есть это было безумие. И серьезные военные, и наши, и зарубежные, не считали, что на Киев будет нападение. Я просто тупо не верил в это, потому что я думал, что бить будут ракетами, артиллерией. Понятное дело, зайдут на 5–10 км от границы, чтобы связать боями наши подразделения, вызвать панику... Но переться окружать Киев – это полный идиотизм. У них был вариант, в котором они почти выигрывали.

– Какой?

– Если бы все войска, которые они бросили на Киев, Сумы и Чернигов, они бы направили на Днепр, с севера – западнее Харькова, а с юга – через Запорожье, имели бы очень неплохие шансы отрезать нашу самую боеспособную группировку в зоне ООС, окружить ее, уничтожить либо заставить сдаться. Ну и все, прощай, левобережье. Тяжелейший политический кризис в Украине. И мир бы не успел отреагировать. И мы с треском проигрывали войну. Вероятность такого исхода была очень высокой. И это было очевидно всем мало-мальски понимающим военным. Я ждал именно такого варианта. И когда они пошли на Киев, я не знал, что делать. Я в хорошем смысле растерялся. Думаю: "То ли благодарить Господа за то, что они такие идиоты, то ли…". Если бы они действовали более агрессивно, без оглядки, они имели хорошие шансы завязать уличные бои внутри Киева. Еще неизвестно, как пошло бы. Но они пошли по стандартной российской, советской военной модели. Как они брали в 79-м Кабул. Один в один.

– Да. Как они в Прагу заходили.

– Да, все один в один. Ошеломляющий удар по руководству, стратегия натиска, когда они везде – и кажется, что все уже рухнуло, и надо только бежать, потому что сопротивление бесполезно. И это все рассчитано было на людей со слабыми нервами. Но украинцы в хорошем смысле анархисты. Поэтому каждый действовал на своем месте так, как считал нужным. И мы их остановили. А чисто технически... Проблема в том, что они всегда побеждали количеством. Но количеством тоже надо уметь воевать. Наступление из Беларуси – от Чернобыля до Иванкова они забили огромным количеством войск. Разминуться негде было. Колонны были по 40, по 80 километров.

– По 80 километров...

– Да. Это не так много, кстати, потому что бригада на марше – это порядка 40 километров. То есть это две бригады. Но они забили огромным количеством, и промахнуться нашей артиллерии и авиации невозможно было. Каждый снаряд шел в цель. Один гольф-клуб под Киевом чего стоил. Был замечательный эпизод, когда съехались два командующих, у них была куча техники, боеприпасов. И мы туда красиво... Под Макаровым. И таких эпизодов было очень много. Тут география еще сработала. XXI век, роботы, дроны, а на самом деле работают средневековые препятствия. Речка шириной четыре метра с поймой оказывается непреодолимым препятствием. Два командира инженерно-саперных полков погибли под Ирпенем, пытаясь наводить понтоны. Один погиб, потом его заменил и тоже погиб под нашим минометным огнем. Это показывает напряжение боев: у них саперы под огнем пытались навести, приезжали лично командиры полков все делать. И крыли-накрывали. По скринам моим увидите, каково было напряжение и что происходило. 

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

Был период, когда из 17 их БТГ мы могли накрывать только три. Остальные были вне зоны досягаемости. Был период, когда трое полных суток оборона Киева была без снарядов вообще. Пока не подъехали с Запада. Правдами-неправдами привезли. Если бы они в этот момент ломанулись, то было бы горе. Даже такой абсолютно авантюрный план – и у них был неосознанный успех. Но они растерялись после первых потерь. И здесь надо отдать должное спецназу ГУР Министерства обороны. Потому что основную тяжесть боев и подрыва мостов через речки, первых атак по колоннам, первых сбитых самолетов вокруг Киева (я имею в виду с земли, потому что ПВО и летчики работали) – это сделали спецназовцы офицерского отряда ГУР, 10-го отряда так называемого. Ну понятно, тероборона, другие спецподразделения, но они были костяком, кто был готов, мотивирован, и действовали крайне решительно, быстро и эффективно. Знаменитый расстрел российской колонны десантников на въезде в Бучу, Ирпень – это все спецназ ГУР с местной теробороной очень эффективно действовал. Конечно, они настоящие герои обороны Киева. Тероборона, организовавшиеся люди, население, которое помогало наводить артиллерию, ракетные войска и самолеты на противника. 

Ощущение, что вся земля восстала против них. И на пятый день они начали стрелять во все, что движется. Они пытались изображать пай-мальчиков, гражданских не трогать, кроме активистов из списков. Этих они убивали: АТОшники, родственники, активисты. Как только они заходили в села, сразу начиналась чистка. Но в целом по гражданским старались не стрелять, массово по крайней мере. А я все ждал, когда же они сорвутся, потому что мы их крошили так, что был только вопрос времени. И на пятые сутки началась массовая стрельба по мирному населению. Уже четко фиксировалось. И замесилось все это в кровавую кашу. Но они уперлись в этот треугольник. Мощун они не прошли, и дальше было то, что было. Мы крыли, крыли непрерывно. А они пытались штурмовать, но у них не выходило. Три попытки генерального штурма было. Собственно, первые дни, 24–27-го. Провалился десант, не заладилось, потери понесли. Потом, значит, 4-го они пытались и 14-го вроде была попытка из Броваров или около того. Но при всей авантюристичности и неверности этих военных расчетов они даже тогда имели шансы на успех.

– Конечно, об этих первых днях мы будем долго еще вспоминать после победы...

– Эпическая история.

– Да.

– Десятка голливудских боевиков стоит. Это еще не все можно рассказать.

– Конечно.

– Когда-нибудь, лет через 10–20, мы с вами поговорим, когда можно будет рассказать больше. 

– Будем старенькими дедушками, не будем уже ничего опасаться – и сядем поговорим.

– Да, конечно... К сожалению, далеко не все можно рассказать. А там было много чего интересного.

– Ну даже взять Гостомель. Самолет "Мрія" в Гостомеле. Мне сказали, что покойный уже, к сожалению, министр внутренних дел Монастырский за несколько дней сказал руководителю объединения "Антонов": "Убери "Мрію". И тот не убрал. И сейчас под следствием.

– Следствие идет. Он же по слухам – достаточно проверенным – всегда был на четко пророссийской позиции. И по некоторым данным, ожидал прихода [россиян] и решил сохранить для них самолет. Но это следствие должно доказывать. Это на уровне слухов.

– Как у нас заработала СБУ в последние месяцы... По их действиям подтверждается то, что я говорил долгие годы: Россия устроила здесь огромную агентурную сеть. И не только руководители крупнейших заводов: возьмите запорожский "Мотор Січ", "Мрія", завод Антонова, – не только директора крупнейших заводов, но и руководители на всех уровнях...

– Руководители, сама служба... Много где.

– Кошмар.

– Давайте вспомним, как мы начали эту войну. Это было 20 февраля 2014 года, Россия начала захват Крыма. На самом деле 12-го, но тем не менее. Будем ориентироваться на их же медаль. Мы встретили эту войну, когда у нас глава СБУ, глава МВД и глава Министерства обороны имели гражданство государства-агрессора. Это беспрецедентная вещь, в мире никогда такого не было. Они провели с 2005 года, после Майдана, стратегическую операцию по захвату Украины в сферу своего влияния. Зашли через бизнес, как обычно, а дальше лоббирование, коррумпирование и так далее. И имели тут полноту развернутой агентуры. Начальник контрразведки и вся контрразведка СБУ... Генерал Поклад – это его заслуги. Он абсолютно безбашенный в хорошем смысле коллекционер российских скальпов. Российской агентуры. Идет впереди подчиненных, когда идут захваты. Он профессионал экстра-класса, у него учатся американцы и британцы, приезжают специально. То, что создавалось 20 лет, зачистить даже за год довольно сложно.

– Да.

– Они же фуражку не носят… А мы правовое государство. И даже в условиях военного положения все должно быть доказано. А "знать" и "доказать" – это такие вещи... Но они стараются. Жалко, что его поставили перед войной всего за пару месяцев. Он начал очень быстро работать, но за два месяца, конечно, не успеешь. Но пока будет продолжать, я вас уверяю: количество скальпов будет все увеличиваться, Родина будет очищаться.

Зеленского бы россияне не взяли живьем, потому что он бы погиб с автоматом в руках. Это было совершенно очевидно

– Я хотел бы спросить у вас о разных сценариях, которые предполагали россияне при успешном покорении Киева. Первый сценарий: депутатов Верховной Рады под автоматами заводят в зал, и они голосуют капитуляцию. Президент Зеленский, захваченный в плен, подписывает эту капитуляцию. Если с Зеленским что-то случается – или его убьют, или он совершит суицид – к этому времени был готов Янукович в Гомеле. И его бы завезли сюда и сказали: "Вот ваш президент, которого незаконно отстранили путем переворота в 2014 году. Он подпишет". Вы согласны с этими двумя сценариями?

– Янукович заезжал со своим окружением на территорию Украины в районе Иванкова.

– Да? Он в Иванков заехал?

– Рядом был. И это было как раз под второй штурм. Они были уверены, что возьмут, и он понадобится. Поскольку все шло на часы, они пытались опередить мировое общественное мнение: возможность сопротивления, возможность перехвата, создания какого-то нового правительства в Украине. Они страховались, поэтому успели затащить его на территорию. По некоторым данным, достаточно обоснованным, он здесь был. Как раз в начале – середине марта. Несколько дней они прожили здесь.

– Штирлица рвало на родину?

– Могу сказать так: Зеленского они бы не взяли живьем, потому что он бы погиб с автоматом в руках. Это было совершенно очевидно. Я же был в окружении непосредственном. Мы все работали...

– У руководства Украины был план на случай, если россияне заходят в правительственный квартал?

– Воевать.

– Ну хорошо. А если воевать уже не получается – окружили?

– "Не получается"... Бьемся, пока не погибнем. Вот такой был план.

– Вы об этом говорили? 

– Да, мы готовились.

– Вы об этом говорили друг с другом?

– С оружием в руках. Мы решили – и дальше работали. Там не до разговоров было, не до рефлексии. Я же был один из тех людей, которые подходили к президенту второй раз и говорили: "Владимир Александрович, давайте в более защищенный пункт, чтобы мы управляли страной. Что толку погибнуть? Это же мгновенная делигитимация и деморализация всей обороны. Сколько территории будет, столько и будем удерживать. Захватят Киев – значит, будем бороться за области, которые западнее Киева. Захватят всю страну – значит, партизанское сопротивление. Нельзя сдаваться – будем воевать. А для этого нужен лидер, символ, руководитель". Он сказал: "Я еще раз услышу – и мы не работаем". После этого сказали: "Окей. Умираем здесь вместе?" – "Да, умираем вместе. С оружием в руках".

– Интересно. Давайте сверим часы: россияне хотели, чтобы Верховная Рада проголосовала и президент потом подписал. В чем заключался их план капитуляции? Значит, Донбасс и Крым – территория России?

– Ну давайте все, а я потом скажу.

– Так. Значит, Крым и Донбасс – официально закрепляем, что это территория России, отказываемся от вступления в НАТО и ЕС, русский язык – второй государственный, по Русской православной церкви какие-то преференции, разоружение и выборы через месяц-два.

– Да, очень похоже. Именно это они выставляли нам в требованиях в марте на переговорах. Это изначальная позиция. Мы им ржали в лицо и рассказывали, что вы сумасшедшие, и постепенно отбивали все это обратно. В конце концов, к стамбульской встрече из требований практически ничего не осталось. Они уже были зайчиками... Уже ничего не хотели: ни русского языка, ни церкви, ни всего остального. У меня очень разные версии об их планах. Но то, что они говорили, бьется, потому что они примерно то же самое выставляли на так называемые переговоры.

– Вы верили в эти переговоры?

– Нет, абсолютно. Но я прекрасно понимал, что очень многие силы в мире – на Западе – мечтают, чтобы эти переговоры были. Им нужен был период консультаций, чтобы своих скептиков уговорить. И нашему правительству, президенту нужно было продемонстрировать, что мы вменяемые люди, мы готовы говорить. Потому что, напоминаю, в марте поддержка всего мира была абсолютно не очевидна и общественное мнение абсолютно не очевидно. Сейчас мало кто помнит, но первый "Рамштайн" 15 мая вообще-то был (первое заседание в формате "Рамштайн" состоялось 26 апреля. – "ГОРДОН"). Из-под Киева они ушли 3 апреля, из-под Чернигова и Сум, а первый "Рамштайн" – 15 мая. И до этого было абсолютно не очевидно, что нас будут поддерживать в финансовом, военном отношении.

– И у нас в апреле патронов не было, снарядов.

– В апреле уже не было ничего. Тупо ничего. Я когда-нибудь вам назову цифры, которые реально были к концу марта. Вы ужаснетесь. Даже сейчас их называть нельзя, но это был полный и тотальный капец. Поэтому нам надо было демонстрировать вменяемость, надо было демонстрировать готовность к переговорам, что мы адекватные люди, которые слушают партнеров. А партнеры – даже те, которые изначально были за нас, – в это время преодолевали тяжелейшее сопротивление оппозиции, пророссийских сил, сомневающихся, скептиков у себя в парламентах, в своих политических элитах. И эти переговоры были необходимы. Потому что, во-первых, россияне и предложили. Их предложили вечером 24 февраля россияне – не мы. Мы не хотели. Но после консультаций с партнерами, я так понимаю, нам сказали: "Продемонстрируйте вменяемость. Что вы готовы, что вы адекватны". Потому что тогда лозунги "победа до последнего украинца", "победим Россию и выгоним", как сейчас, абсолютно не воспринимались в мире. Скептицизм сквозил в каждом звонке, в каждой консультации, в каждом запросе журналиста. И помощь была далеко не очевидна. А когда мы продемонстрировали вменяемость, все поняли, что руководство Украины способно принимать адекватные решения. С ними можно адекватно взаимодействовать. Дело в том, что Кремль изо всех сил пытался создать на Западе и во всем мире видимость нашей неадекватности и неспособности к самоуправлению. И нам надо было доказать наоборот. Но вы знаете, как современный мир устроен: он про переговоры, про мир. Мир и переговоры. Даже когда у вас убивают детей, по 150 ракет в сутки сыпется на голову – все равно мир и переговоры. И мы показали, что готовы к миру и переговорам. Бои же не прекращались ни на секунду в этот момент.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Алексей, когда не было снарядов, когда не было поддержки Запада существенной, когда не было надежд на поддержку, когда было понимание, что мы теряем лучших ребят, потому что первыми всегда погибают лучшие, у вас лично было отчаяние?

– Не было. Я не супермен, но очень долгие годы психологического самокондиционирования – раз. Во-вторых, военный опыт. И третье – это философское отношение к жизни. Мы шутили очень много, очень много смеялись первый месяц. Был такой черный юмор. Люди рисковых профессий любят черный юмор. И поэтому самоиронии было очень много. Типа: "Ну сколько нам осталось? Успеем чай попить или все уже?" Ты не знаешь, попадут ли в следующие пять секунд восемь крылатых ракет по зданию офиса. Никто гарантий не давал, что по нему бить не будут.

– Конечно.

– ПВО тогда особо ничего не перехватывала. Ну, гораздо меньше, чем сейчас. А кроме того, тогда у россиян было очень много баллистики, которая не перехватывается вообще. Это сейчас кажется... Все умные задним числом. "В офис они били..." Мы жили в ожидании удара по офису каждую секунду. Мы ожидали газа, который будет пущен в систему вентиляции. Мы знали, что россияне работали с диггерами, которые по подземным коммуникациям могли дойти. Очень много всего. Диверсанты, заминированные машины в правительственном квартале, стрельба по пустым домам... Госслужба охраны брала людей в пустых окрестных домах, которые заехали за три месяца, а некоторые – за год до начала военных действий.

– Сняли квартиры.

– Это отдельная страница. Я все уговариваю начальника Госслужбы охраны, с которым я очень дружу и сильно ценю его как профессионала, все-таки дать интервью. Но он отказывается. Говорит: "Нет. Только президент такие вещи решает".

– Еще рано.

– А он мог бы вам рассказать. Знаете, когда последнюю машину с несколькими сотнями килограммов взрывчатки нашли? По-моему, в конце мая.

– Под офисом?

– Ну, не под офисом, а очень рядом. И сотрудникам сколько минировали, меток сколько ставили... Это целая большая история, поверьте. Меня ожидание, что через секунду прилетит по зданию, никогда не покидало. Никогда. Потому что, по логике, они должны были рано или поздно бахнуть. Пока переговоры шли, типа еще... Это же русские, не знаешь, чего ожидать, даже когда идут переговоры. Действий против переговоров они предпринимали достаточно. Но когда переговоры сорвались – после Бучи президент отказался вести переговоры – мы уже ждали в отместку каждую секунду. А когда "Москву" утопили, мы тупо сидели и ожидали: "Ну вот оно летит прямо сейчас". Там уже никто не сомневался. Это так кажется: выйти на трибуне потрындеть... Мы чувствовали себя стоящими у стенки все первые дней 50–70, а то и 100. Никогда не знаешь, прилетит ли в следующую секунду. Не взорвется ли машина, мимо которой ты идешь.

Это только кажется, что сидели сытые, напоенные, нам ничего не грозило. Поговорите с солдатами, которые по периметру охраняли. Меня зная в лицо, со мной фотографировались, я выносил еду солдатам, отдавал свои средства снаряжения накопленные... Каждый раз меня останавливали стрельбой вверх, когда я возвращался. Я очень много мотался. Стрельбой вверх, поднятые руки, выключить свет, габариты... Я говорю: "Ребята, это я". – "Мы знаем". – "А что такое?" – "Только что стреляли. Было подозрительно. Только что проехала машина и что-то снимала". Атмосферка была та еще. Не знаешь, пристрелят ли тебя с перепугу свои. 

– А многих постреляли, насколько я понимаю, свои.

– Френдли файров было очень много. Я больше боялся, что убьют свои, чем чужие. Это же часть войны, как ни крути. Какая разница, от кого ты погиб? Куча личностей военных шляется подозрительных. Любая встреча – сначала ствол упираешь в него, а потом начинаешь разговаривать. У кого нервы не выдержат... Диверсант, не диверсант – тебя же никто не спрашивает. Есть человек в "гражданке" с автоматом – ну кто, там, выясняет, диверсант он или не диверсант? Ты сначала на него ствол наводишь, а он на тебя, а потом вы начинаете разговаривать, вспоминать пароли и верительные грамоты. Та еще история.

– Вы спали в офисе?

– Да, в офисе, если не был на выезде.

– Сколько месяцев вы так прожили в офисе?

– Ну, наверное, до 20-х чисел апреля. Потом уже появился дома, какую-то одежду поменял, душ принял...

– На чем вы спали?

– Куртка, подстеленная сумка под голову. Иногда в кровати. В чем проблема была? Как только у меня Фейгин заканчивался, еще несколько включений – в это время просыпались американцы. И вместо того, чтобы спать, начинались разговоры со странами того полушария. Я первый месяц спал часа два, наверное.

– Молодец Фейгин?

– Ну да. Мы мало знакомы были до войны. Три передачи мы записали. И тут он начал включаться. "Давай узнаю, как дела". – "Ну давай". И мы начали каждый день по 15–20 минут включаться. И оно превратилось в дневник.

– Давайте мостик к сегодняшнему дню перебросим. Сегодня у вас есть абсолютная уверенность, что коллективный Запад будет с нами до победного конца?

– У меня больше уверенность есть. Я по сумме признаков вижу, что они приняли решение: Россию в стойло – и по сужающемуся коридору. Путинский режим. Я бы не сказал: "Россию". И Байден, когда выступал в Варшаве, четко показал: он разделил Путина и российский народ. Это приговор. Потому что он так, конечно, никогда не скажет в силу законов политики. Но он лишил Путина права представлять российский народ в глазах Запада.

У нас есть два хрестоматийных примера: харьковское наступление – очень быстрое, молниеносное, с малыми потерями, с очень большими результатами; и херсонское – тяжелейшее, с тысячами убитых и раненых с нашей стороны, медленное прогрызание. Хотелось бы харьковского варианта. Залог – дальнобойное вооружение. Выбить штабы, выбить склады, выбить артиллерию и боеприпасы. И тогда можно

– Что нужно сегодня Украине из вооружения, чтобы подойти к границам 1991 года?

– Дальнобойное оружие в первую очередь. Чтобы мы доставали на всей своей территории до любой российской цели. А мы еще не достаем. Напоминаю, Северодонецк, Попасную и Лисичанск они брали за счет превосходства в артиллерии. Но как только подъехали первые HIMARS... Их было меньше 10 штук. Они немедленно отрегулировали за неделю ситуацию так, что остались без боеприпасов, темпы упали, командные пункты отъехали. Сейчас они переехали за 90 километров. Это очень сильно снижает темпы наступления. Потому что 60 километров – это три ходки грузовых машин на передовую, можно поддерживать наступление. 90 – это две ходки за сутки. И наступление уже очень вяленькое. А если 120 – это одна ходка в сутки. Ни о каком наступлении речи не может быть. Нам нужно оружие, которое за 120 достает. Мы на хрен вынесем все их склады боеприпасов, скопление вооружения, склады. И не будет никакого страшного наступления.

Более того, у нас кадровая армия тоже подвыбита: убитые, раненые. Бригады сейчас где-то 50% мобилизованные, 50% – кадровые. И то очень сильно уставшие, замученные. Война год длится. И есть очень простая вещь: чем больше у нас возможностей по выносу оперативных тылов российской армии, тем меньшая квалификация требуется от пехотинцев и меньший риск. А если мы не можем их выносить, то, даже если это очень квалифицированная пехота, танкисты, они будут гибнуть в очень больших количествах, мы будем терять людей. Поэтому для нас критически важно иметь возможность поражать российские боевые порядки на всю их глубину: на 120 и больше километров. Оно потихоньку прорывается. JDAM дают. В полигонных условиях летят на 72 километра. Управляемая точность – до 2,5–5 метров. А при благоприятных – и за 100. Это очень сильное оружие. В каком-то смысле эквивалент HIMARS. Если дадут, например, ракеты, на 160 которые летят, это совсем праздник будет на нашей улице. И дадут в приличных количествах.

– Но британцы сказали, что дадут.

– Британцы первые, кто всерьез заговорил о Storm Shadow. Это крылатая ракета под крылом самолета, 250 км летит. Уже очень хорошо. Ну и насыщение... Мало их дать – их надо дать в пристойных количествах. Насытить войска, потом насытить бронетехникой, артиллерией. Критическая проблема – минометы. Казалось бы, простейшая вещь, труба с иголкой внутри и плитой. Но мы нуждаемся в них сверхкритически. Их нет. Мы настолько в большом количестве всего нуждаемся, что трудно сказать, что нам не нужно. Но критически – дальнобойное оружие, бронетехника и боевые самолеты.

– Самолеты.

– Да, боевые самолеты. Даже без самолетов мы могли бы двинуться вперед, если бы было дальнобойное оружие, ракетные войска и бронетехника. Этого достаточно для успешного контрнаступления. Но если мы не будем иметь возможности выносить боевые порядки на 120 и больше километров в ноль, будут очень большие потери у наших войск. Наступление – это всегда большие потери. А если будем выносить, то боевые порядки у них будут разваливаться и наступление будет похоже на искрометное гусарское "улю-лю" в районе Харькова, когда мы вперед пошли на тачанках, гоним, окружаем, разрезаем. Хотелось бы второе, конечно, а не первое. У нас есть два хрестоматийных примера. Харьковское наступление – очень быстрое, молниеносное, с малыми потерями, с очень большими результатами.

– И Херсон.

– И херсонское. Это тяжелейшее, с тысячами потерь убитыми и ранеными с нашей стороны, медленное прогрызание, очень тяжелое. Не хотелось бы херсонского варианта, хотелось бы харьковского. Залог этого – дальнобойное вооружение. Выбить штабы, выбить склады, выбить артиллерию и боеприпасы. И тогда можно.

– Алексей, давайте попробуем смоделировать. Допустим, мы получили все оружие. Куда мы идем сначала?

– Стратегия – как география. Все очень просто. Удар на Мелитополь, удар на границу Крыма. Во-первых, там очень тяжело сопротивляться, там голая степь.

– Да-да.

– В Херсоне очень много ирригационных сооружений, а в Запорожской области их очень мало. Выходим на границы Крыма, обрушивается весь российский фронт от Херсона до Мариуполя.

– До Мариуполя?

– До Мариуполя включительно.

– То есть из Мариуполя они должны будут выйти?

– Мариуполь они могут держать, но все, что до Мариуполя, упадет. Они начинают удерживать территорию, которую удерживали примерно на 23 февраля. А это компактный фронт, малый. И возникает свое преимущество и недостатки. Преимущество в том, что мы достаем до них всем. До российской границы очень мало, и не нужно дальнобойное оружие, мы и обычным достанем. Там живого места не будет. Второе: у них уплотняются боевые порядки. Они смогут стоять более плотно, и нам будет тяжелее атаковать. Но с другой стороны, если у нас будет при этом дальнобойное оружие, а мы же из этого условия исходим, то...

– Попадать приятнее.

– Мы их перемешаем за месяц просто в ноль. Там живого места не останется. А потом 1,2 миллиона наших пацанов и девчат, которые под ружьем сейчас стоят, зайдут туда и дотопчут окончательно. Есть еще один вариант: ударить где-то, где они не ожидают. Взять Луганск, например, или Донецк. Мы рассуждаем чисто теоретически. Это крупнейший моральный обвал с их стороны, но это сложнее: это городская застройка, тяжелые бои. Совершенно очевидным является удар на Мелитополь и Крым. Это понимают россияне. Поэтому можно спокойно об этом говорить. И самое главное – ничего не могут с этим сделать. Потому что даже если Мелитополь будет сопротивляться, мы его обойдем, просто возьмем в осаду. Когда жратва закончится – на этом все и закончится. Весь южный фронт российский висел на двух нитках: железнодорожный мост в Крыму и железнодорожная линия на Мелитополь и далее на Херсон. Кто-то грохнул Крымский мост, железная дорога не работает. Осталась одна нитка. Почему они под Угледаром штурмуют и под Токмаком? Их задача – отодвинуть нашу артиллерию как можно дальше, потому что от центра Угледара до центра железнодорожной станции Волновахи – 36 километров. Мы достаем. А все снабжение висит на этом. Можно машинами вдоль моря. Но это очень далеко и тяжело, и темпы очень низкие. Не в последнюю очередь они ушли из Херсона, потому что что-то произошло с Крымским мостом. Они потеряли возможность снабжения мостами в Херсонскую область. Там все висит на соплях.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Но если Крымский мост, конечно, взорвать, то это вообще обвалит все для русских.

– Да. Но тут фишка в чем? Если мы проходим за Мелитополь, то уже начинаем доставать теми же HIMARS до Крымского моста. Пиши пропало. Все ходы очевидны. Вопрос – когда?

– Скоро же лето. В Мелитополе черешня.

– Степь подсохнет – и вперед.

– Хочется же черешни вкусной поесть. Надо ускорить.

– Однозначно.

– Давайте спрогнозируем поведение российского руководства в случае потери Мелитополя, Бердянска, ударов по Крыму.

– У них будет тяжелейший кризис, потому что исход из Крыма – это удручающее зрелище для морального духа россиян. Крым – это жемчужина в короне Путина, его главное достижение.

– Да.

– Представьте себе массовое бегство населения. Не потому, что мы по нему бьем – мы по нему бить не будем, – но будем бить по стратегическим складам боеприпасов, топить корабли, выносить аэродромы с самолетами.

– Коллаборанты побегут с русскими.

– Они побегут массово. И Путину нужно будет держать ответ. А ответ один: вооруженной группировки, способной остановить наше наступление, у него не будет, снабжения. И только ядерное оружие. И будет поставлен перед лицом ядерного оружия. А теперь внимательно смотрим. Где-то месяца два назад источники Запада, в первую очередь американские, заговорили, мол, "бейте по Крыму, ради бога". Притом что год до этого они всеми силами избегали... А почему они заговорили? Они же прекрасно понимают, что это вилка с ядерным оружием. Потому что у них решение теперь появилось. Есть стратегия в этом случае, и они не боятся.

– Если Путин даст приказ применить ядерное оружие, они нанесут превентивный удар по всем шахтам?

– Нет, я не думаю, что они будут бить по России. Больше похоже, что, если россияне нанесут удар тактическим ядерным оружием, Америка и НАТО вынесут на хрен всю российскую группировку на всей территории Украины. Просто в ноль.

– Зайдут на территорию Украины?

– Нет, им не надо заходить. Авиация, ракетные войска. У них 11 тысяч Tomahawk в первом залпе. А Tomahawk – это не "Калибр", а точнее намного.

– То есть не залетая даже.

– Из Средиземного моря они достанут все это.

– Ага...

– И у них просто не останется людей. Ну что делать дальше? Российской армии на территории Украины не существует, включая Крым. Вообще вся уничтожена. Мы через три дня выходим на границы, сколько нам понадобится физически пройти, добивая, собирая пленных сачком. Выходим на границы. Что дальше? Начинать тотальную ядерную войну? Да его пристрелит собственное окружение. Я думаю, что в России начнется тяжелейший внутриполитический кризис. И дядю Вову будут пеленать, мне кажется, за то, что он начал ядерную войну. Да и сам он вряд ли начнет. Это блеф.

– Я не случайно в начале нашей беседы спрашивал о Путине. Поскольку вы хороший психолог, давайте попробуем проникнуть в шкуру этого мерзавца.

– Я его очень хорошо понимаю.

– Он себя ведет абсолютно невозмутимо, он улыбается. У него абсолютно естественная улыбка.

– Он растерян и очень боится. Его выступление – на уровне параноидальных компульсивных движений психики. На уровне утверждений, действий. Там очень ярко видно, кто умеет читать микрожесты, профайлить. Это человек на грани психоза. Невроз в психоз переходит. Другое дело, что у него школа, которая позволяет держать лицо, в иронию уходить, немножко в юмор, чередовать гнев с расслаблением. Да, это производит впечатление. Он говорит приятные вещи для многих людей ватного склада ума. Но профессионалу видно, что это уже компульсивное поведение, когда человек себя заставляет по принципу "ты должен". Когда срабатывает этот механизм, это значит, что он себя держит изо всех сил, штаны подтягивает, чтобы не упали. Он очень плох. А если анализировать когнитивное содержание речи, то, что он намолол, то очень яркая фраза прозвучала, что российскому народу все равно, сколько яхт арестовали за рубежом.

– Да.

– Он начал играть в любимую игру "царь с народом и подданными против бояр". Но впервые в российской истории может произойти интересное сочетание: бояре с подданными против царя. Потому что все понимают, что все дело в одном сумасшедшем старике. И Байден это тоже сказал.

– Да.

– Он очень четко сказал: "Путин уже шансов не имеет, а вы имеете шанс. Подумайте. Ваши состояния, десятки тысяч новых погибших возможных, благосостояние России, возможность вернуться в семью народов висит на одном человеке, на которого, если уже говорить совсем цинично, вы еще и списать можете собственные преступления". Правильно?

Не будет никакой заморозки, не будет никакого примирения. Они могут сколько угодно планировать, сколько угодно говорить, но она технически невозможна

– Конечно.

– И когда встанет вопрос о применении ядерного оружия... Хотя, честно говоря, я не верю, что Путин его применит. Даже после Крыма. Даже потеряв Крым, он сохранит власть в России. А применив ядерное оружие, он не сохранит ничего.

– Сохранит власть в России, потеряв Крым?

– Имеет шансы сохранить. А применив ядерное оружие, он точно не имеет никакого шанса. Уже все окончательно: прибьет собственное окружение. Появление Суркова в СМИ (пусть это интервью было из четырех слов: "да, да, нет, нет") для меня показало, что в России появился коллективный субъект, который сигналит Западу и может договориться: "Все нормально, не нервничайте". И еще немножко, еще чуть-чуть, последний бой... Как меня вчера спросили: "Запад вас подначивает, чтобы вы шли в контрнаступление". Я говорю: "Нас не надо подначивать. Мы сами рвемся в контрнаступление. Нам нужно только оружие и подготовленный личный состав". Подготовка личного состава – это дело долгое и сложное. Мы можем позволить себе менее подготовленный личный состав только в одном случае: когда имеем возможность выносить их на всю глубину боевых порядков. Даже неквалифицированная пехота, люди без боевого опыта, только набранные, мобилизованные, способны решать задачи. А если нет, то даже квалифицированная пехота – будет очень большая кровь. Поэтому все дело в западном оружии. Но на Западе все решения уже приняты. Это абсолютно для меня очевидно.

– И никакого поворота уже не будет?

– Нет. Они приняли решение, которое стало частью стратегического планирования. Видите количество визитов в Киев? Они сюда за символическим капиталом, набирают здесь баллы. Для многих политиков на Западе победа Украины – это их личная победа. Их история пребывания на постах премьера, министра обороны, президента связана напрямую с успехом Украины. А поражение Украины или хотя бы неуспех, замерший военный конфликт – это их личный неуспех.

– А Путин это понимает?

– Понимает. Поэтому он и дрожит, поэтому и компульсивные движения, поэтому и компульсивные формулировки. Он был в жутком расколбасе. Я немножко понимаю в профайлинге и оценке людей. Он был на грани. Это невроз, переходящий в психоз. Он почему заговорил так? Потому что он чувствует, что высыпается все из рук, как песок.

– Когда уже из жопы посыплется?

– Вы видели, как смотрели некоторые его?.. Они спали. При Сталине мог спать кто-то в президиуме? Что бы с ним было?

– Расстреляли бы тут же.

– Вот. А они спят. А чего они спят? Они понимают, что нечего бояться. Самое страшное произошло: его перестали бояться.

– Сегодня у нас 23 февраля. Завтра будет объявлен миролюбивый план Китая. Чего вы от него ждете? 

– Ничего особенного. Но для Путина это очень плохой сигнал, потому что Китай... Точно скажу: не будет никакого оружия. Товары двойного назначения, возможно, но прямые поставки оружия – нет. Его предупредили и США, и Евросоюз. Китай тотально зависит от импорта в Евросоюз и Соединенные Штаты. И нарваться на санкции – это смерти подобно при нынешней экономической ситуации Китая после COVID, долгового кризиса. Китай просто начал делить шкуру медведя. Дело в том, что посредник – это престиж очень большой. И посредник всегда сидит за столом. Это те, кто делит наследство проигравших. Это сигнал, что Китай понял, что Россия проигрывает гарантированно. Конечно, будет очень много слов про справедливый мир, про многополярный мир, про невозможность диктата западной идеологии. Но на самом деле Китай садится за стол переговоров, чтобы делить шкуру почти убитого медведя. Это очень неблагоприятный признак для России.

– Интересно.

– Да, однозначно. Зачем инициатива? Чтобы сесть за стол и решать. Новый Берлинский конгресс: решать, чьи проливы и кому что принадлежит. И это очень благоприятный признак для нас и неблагоприятный для них. А теперь давайте прикинем себе вероятность использования ядерного оружия, если Китай радикально против. С Западом еще можно было как-то попугать, постращать. Но что, Китай будешь стращать? Это уже печальная история. А Китай, напоминаю, последовательно стоит на позиции территориальной целостности Украины, включая Крым. Он не признавал аннексию Крыма и не может признать. Потому что у него есть Тайвань. Он не может создавать прецедент. Это очень плохо для Путина, путинского режима.

– Я вам сейчас задам не очень удобный вопрос. И жду искреннего ответа.

– Не очень удобный ответ?

– Я много общаюсь с западными дипломатами, политиками. И неофициально они говорят: "Мы надеемся на ваше наступление весной – летом. Мы хотим, чтобы вы взяли все, что можно взять. Но потом надо будет останавливаться. Все, что возьмете, – Украина. Все, что у них останется, – останется у них. И заморозка конфликта. Не надо подписывать никаких договоров, это бессмысленно. Заморозили конфликт – и дальше как-то будем жить. Может быть, даже примем оставшуюся часть Украины в НАТО".

– Что значит "оставшуюся"? Они же удерживают очень мало нашей территории.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Да. Я имею в виду, что у нас останется.

– Ну, если мы будем правильно наступать и они нас обеспечат, то останется меньше, чем было на 23 февраля, скорее всего.

– Вы об этом плане знаете?

– Я тоже с ними очень много общаюсь. И могу вам сказать так: это открытые политические ожидания этого дня. Запад очень неоднородный. Есть официальные политики, а есть политики, которые дипстейтом занимаются. У них очень разные планы. Я более оптимистичен. Давайте рассмотрим этот сценарий. Как недавно я рассматривал сценарий двух Корей не потому, что нам его готовят, а потому что меня попросили его рассмотреть. Во-первых, не будет никаких двух Корей. Потому что Корея поделена пополам по 38-й параллели. А у нас же 2/3 территории за нами. Сейчас даже больше, 4/5.

– Да.

– Во-вторых, мы еще собираемся освобождать. А в-третьих, мы все освободили по состоянию на 23 февраля. Юг весь освободили. У нас 1,2-миллионная армия. Вся территория Луганской и Донецкой области, которая будет под "защитой" еще Российской Федерации, простреливается насквозь. Это же не ООС и не АТО, когда мы не проводили мобилизацию, не атаковали, чтобы не спровоцировать большую войну. Какие шансы у них удержать этот огрызок? Да никаких. Мы даже не наступаем. Если будет артиллерия, авиация и дальнобойные ракеты, мы просто вынесем в течение месяца-двух все в ноль. Они физически не смогут это выдержать. Поэтому заморозка... Представьте себе, что россияне потерпели поражение по типу харьковской операции, только три или четыре одновременно.

– Деморализация полная.

– Да. РФ будет в состоянии удерживать хоть какие-то территории? Тем более, территории насквозь простреливаемые. Они же сейчас целиком стоят на том, что мы не достаем до очень многих мест. А когда будем доставать и каждый божий день, каждую божью ночь будем бить, бить, бить... То что? Сколько они там простоят? Поэтому этот сценарий скорее потому, что их политическая жизнь требует каких-то понятных сценариев, понятных шагов, развилок и логики какой-то. Им нужно отвечать к годовщине войны своим людям, оппозиции в парламентах, доколе это продлится. Они выдают какой-то результат. Но мы видели, сколько раз за год война реальная опрокидывала самые, казалось бы, незыблемые планы.

– Да.

– Не будет никакой заморозки, не будет никакого примирения.

– То есть вы не верите в заморозку?

– Нет, не верю. Они могут сколько угодно планировать, сколько угодно говорить, но она технически невозможна. Если остается огрызок глубиной 80 километров до российской территории, то какая заморозка? Представьте в футбольных терминах. Если Буданов задал футбольную тему. Воевали мы за футбольное поле и дошли до штрафплощадки. Они держатся только в штрафплощадке, вокруг ворот. Че замораживать там? Бей не хочу. Заморозить можно, если бы они треть территории удержали.

– Да, конечно.

– А сейчас они ее не удержат. Мы уже освободили больше 40% захваченных территорий с 24 февраля. Ну какая заморозка?

– Какой конфликт разгорелся между минобороны России и пригожинским "Вагнером". Пригожин кричал, что минобороны не дает ему необходимого количества боеприпасов. Это истерика. Довели человека, героя России, уважаемого собирателя зэков и "петухов", до истерики. О чем вам говорит этот конфликт?

– Это архитипический конфликт Екатерины II с Емельяном Пугачевым. В России история постоянно вызывает к жизни персонажей в стиле Стеньки Разина и Пугачева. Вольница "русской весны" 2014 года, Дремов и все остальные. Которые поверили, что удалые атаманы смогут снова взять Сибирь для батюшки царя. А потом их очень быстро зачищают... Когда начинают делать заявления космического масштаба и космической же глупости. Если ты из окружения Путина, но по табелю о рангах на пятой линии с верха, а ты говоришь: "Ваши дети должны служить и умирать", – то как они будут реагировать? Вольница закончилась. Я 100% вам даю, что у него не отбирали боеприпасы. Им просто стали давать, сколько и остальной российской армии. И сразу конец. Но если ты расстреливаешь из пулемета портрет начальника Генерального штаба, если ты матом его кроешь, издеваешься, то как он будет реагировать? 

– Конечно.

– А пригожинский "Вагнер", как ни крути, противопоставляется всей российской армии. Но это же слабоватая история, организационно и численно. Они вступили в публичный конфликт. Российский генералитет не может себе этого позволить. Они начали их ставить в стойло как обычную часть группировки. Но самое главное – от него Путин отказался.

– Да, это видно.

– Когда он свою речь произносил, он перечислял подразделения. Он не то что ЧВК "Вагнер" не назвал, он даже не сказал "добровольцы". Это значит, что Пригожин проиграл аппаратную борьбу. А почему проиграл? Потому что сказал: "Я вам сейчас покажу, как брать города", – и не взял. А раз не взял... Ему вспомнили все остальные глупости, в том числе очень длинный язык.

– А вам не кажется, что российское военное руководство "помогло" Пригожину не взять города?

– Нет. Они честно старались, его снабжали по первому разряду. ЧВК, у которой есть собственная авиация. Как у штурмовых подразделений у них были привилегированные поставки вооружений и военной техники. Это просто было нерешаемой задачей при их тактике, вооружении, уровне командиров. Они не могли решать задачу. Соледар – город километра на два, деревня большая. Они его штурмовали со 2 августа. А первые доклады о том, что они зашли на улицы, 5 января. Пять месяцев. 80 тысяч убитых и раненых в районе Соледара было на тот момент. А когда их начали снабжать так же, как обычных десантников и стрелков... Герасимов слишком умный для этого. Точнее, ему ума на это хватает. И он не сделает так, чтобы его можно было обвинить, что он перестал поставлять. Скажет: "Ничего подобного. Это незаконное формирование, а получает так же, как 106-я тульская воздушно-десантная дивизия или как мотострелковые бригады". Оказывается, "Вагнер" мог воевать только в исключительно благоприятных условиях, которые ему создавали. Но так любой будет воевать. Ты возьми человека, который автомат никогда не держал, создай ему условия, как "Вагнеру", – и он начнет брать города. Поэтому когда их поставили в равное положение, сразу началась демонстрация трупов… Характерная особенность.

Мне кажется, на будущих президентских выборах Зеленский имеет все шансы выиграть в первом туре

– Да.

– Они раздеты, у многих снята обувь. Паршивенькие российские берцы, тоненькие, в которых замерзают ножки, остались, а приличная обувь была снята. Армия, которая снимает ботинки со своих убитых...

– Ну зэки, конечно. Святое.

– И кадровые тоже. Вот перспективы этой войны. Это ничто, это ни о чем. Вся страшная и непобедимая "вторая армия мира" держится только на недостатке у нас оружия и боеприпасов. Была бы у нас нормальная европейская армия с нормальным количеством оружия и боеприпасов, мы бы закончили войну полгода назад.

– Но у них тоже сейчас с боеприпасами проблемы?

– У них колоссальные проблемы. И это еще раз показывает, что перспектив удержания и замораживания нет. Чем замораживать будете? Стрелять же нечем. Ну хорошо, создадут они какую-то линию фронта и сядут в оборону, а боеприпасов нет. Пехота будет замораживать? Так 1,2 миллиона бойцов ВСУ на суженный фронт 300 километров придут и затопчут просто. С такими плотностями можно обойтись без HIMARS и артиллерии, просто затоптать.

– Сейчас мы с удовольствием говорим о нашей будущей победе и думаем, когда это произойдет. И тем не менее я уже наблюдаю оживление политической борьбы в украинском медиапространстве.

– Уже развернуты неофициальные предвыборные штабы.

– Да вы что!

– Да. Что меня поражает до глубины души. Но людям, видимо, выиграть выборы важнее, чем выиграть войну.

– Но я понимаю, что на второй день после победы начнется ожесточенная политическая борьба.

– Она уже идет вовсю. Вся логика медийных гранд-нарративов, которые проводят политические силы, – это целиком логика предвыборной борьбы. Посмотрите на то, что вокруг моего имени творится. Это же чистая попытка сепарироваться от конкурента и снизить его значимость.

– Я сейчас вам задам вопросы очень откровенные. И надеюсь на откровенные ответы.

– Конечно.

– Кому вы мешаете? Человек, в моем понимании, в данном случае допустил ошибку. От этой ошибки не застрахован никто. Любой может ошибиться.

– Ну да. Если бы год эфиров провел без единой ошибки, я бы, наверное, был святым Михаилом или приравненным к нему.

– Просто ждали, когда он уже споткнется, чтобы налететь и с ноги добить. Что такое? Почему ожесточенность?

– Ну что, добили? Нет?

– Почему такая ожесточенность?

– Ну потому что я мешаю очень сильно. Опасаются политических перспектив.

– Кому и чем?

– Конкуренция политическая. Это делит электоральное поле очень четко. Они же пытаются смешно меня привязать... Мое имя идет с привязкой к бывшему электорату ОПЗЖ. "Арестович – это новое здание ОПЗЖ". А тогда вопрос: если это новое здание ОПЗЖ, чего вы так дергаетесь? Так дергаться могут только в одном случае: когда замеры показывают, что я на их поле и надо убирать конкурента. Я знаю реальную социологию, я знаю, как переносится запятая.

– Поделитесь.

– Давайте не будем, потому что это будет политическое заявление. Сейчас мы должны сконцентрироваться на победе в войне. Но я знаю, как переносятся запятые по просьбе разных лиц. Рисуется одна цифра, потом запятая, другая цифра. Они все дергаются, потому что я на их поле. Их опросы, замеры и технологи говорят: "Прямой конкурент. Его нужно мочить, сепарироваться, абсорбироваться, притягивать ядерный электорат, обвинять во всех смертных грехах". Какой на хрен ОПЗЖ? Если бы было только ОПЗЖ, меня бы атаковало только ОПЗЖ. Это очень простая логическая мысль: если ты конкурент ОПЗЖ, то тебя будет атаковать ОПЗЖ. А ОПЗЖ меня не трогает вообще.

– Вас атакует Россия и вас атакуют свои. Правильно?

– Да, свои, конечно. Вата и вышивата – две категории граждан и политических идей. Поэтому надо делать выводы. Атакуют те, кто боится.

– Насколько верны слухи, что, как только закончится война, Украина три месяца проживет какой-то переходный период – и потом будут объявлены новые президентские и парламентские выборы?

– Так у нас же по плану осенью должны быть парламентские, а весной – президентские.

– То есть все по плану?

– Да. Если мы побеждаем, например, летом, то дальше все по плану. Не надо ничего ни досрочно, ни сверхсрочно объявлять. 31 октября, по-моему, парламентские, и президентские – 31 марта следующего года.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Исходя из реалий сегодняшнего дня, какой круг реальных кандидатов в президенты Украины вы видите?

– Не знаю. Зеленский, скорее всего.

– Почему вы сказали "скорее всего"? Думаете, он может не податься?

– Мы же с вами обсуждали, когда гуляли по кладбищу...

– Прошло время.

– Формально это нелогично. Послевоенное восстановление – это очень рискованная в коррупционном отношении история. Славу победителя Путина, славу политика №1 в мире менять на возможные коррупционные скандалы – это очень нелегкий выбор. Я не скажу, что он его не совершит, но это нелегкий выбор. Он будет думать, мне кажется... Вы хотите, чтобы я перечислил?

– Да-да.

– Порошенко будет подаваться. Возможно, будет подаваться Тимошенко. Будет подаваться Притула, скорее всего. И все.

– Арестович?

– Арестович не будет. Я давал слово Зеленского не подрезать.

– Если Зеленский пойдет на выборы, вы на выборы не идете?

– Не пойду, да.

– Если Зеленский не идет – вы идете?

– Да.

– Если Зеленский не идет, а вы идете, Зеленский вас будет официально поддерживать?

– Не знаю.

– Вы не назвали никого из военных. Есть люди из военных, которые могут пойти в президенты?

– Опасно сейчас называть военных. Мы все понимаем, что фамилия Залужного крутится у всех на устах, но надо понимать Валерия Федоровича. Он военный до мозга костей. Он не политик и чурается политики. Его очень многие пытаются сделать политиком, вытянуть на политические заявления, потому что им выгодно ссорить главнокомандующего с верховным главнокомандующим. И одно это должно быть по достоинству оценено народом. И если бы мы были государством посильнее, то и спецслужбы оценили бы это, суд и прокуратура. Но это очень подлый прием, направленный одновременно против Залужного, против Зеленского и против нас всех. Они пытаются изо всех сил создать эту историю, но насколько я понимаю Залужного... А я его знаю очень много лет. Когда мы познакомились, ему было 19, а мне 18. А сейчас нам под 50 обоим. Так вот он не хочет быть политиком. А даже если бы он очень хотел быть политиком, то я бы все равно его не назвал. Нельзя теребить главнокомандующего воюющей страны. Потому что у него одна задача: выиграть войну. Как у нас всех, кстати.

– Вы не назвали Виталия Кличко.

– Виталий Кличко, кстати, тоже может пойти. Я ждал вопроса о Залужном и думал, как отвечать на него, и пропустил. Кличко может пойти вполне.

– Интересная палитра.

– Да, интересная. 

– И еще кто-то наверняка добавится.

– Может быть. Но реальных конкурентов, мы же понимаем, очень мало. Так, чтобы до второго тура догрести.

– Кто из людей, которых вы назвали, может попасть с Зеленским во второй тур?

– Я не вижу, честно говоря, перспектив ни у кого. Мне кажется, что Зеленский имеет все шансы выиграть в первом туре. Или попадет, но с таким отрывом, что это несерьезно будет.

– Если Зеленский не пойдет, кто может попасть во второй тур?

– Тогда будет очень интересно. Я думаю, ваш покорный слуга точно там будет. А кто будет напротив – посмотрим. Зеленский, объявляя, что не идет на второй срок, – это радикальная и мгновенная смена политического ландшафта. Все сегодняшние рассуждения не имеют серьезного основания, потому что тогда переменится все и сложится новая коалиция, союзы, и интересы сил сейчас трудно предсказать. Есть большущая проблема: так называемая стопроцентная узнаваемость, крайне необходимая для того, чтобы идти в президенты. А это очень специфическая штука. Были во всех странах мира эксперименты политтехнологические, когда в людей вкладывали десятки миллионов долларов и все равно не могли обеспечить стопроцентную узнаваемость. Это должно быть стечение обстоятельств. А сколько человек у нас в стране обладают стопроцентной узнаваемостью? Человек шесть. Я один из них. Ну вот хотя бы исходя из этого.

Многие политики понимают политику крайне примитивно: "Я сяду на трон и буду царствовать. Еще немножко шить по вечерам и стричь купоны". Они не понимают, что политика изначально другая. И в послевоенной стране, когда надо будет восстанавливать ее из руин, она будет совершенно иной. И первое качество политика – это уметь договориться с общественными группами и с элитами. Но я мало вижу политиков, умеющих договариваться. А я умею договариваться со всеми. Поэтому посмотрим, что будет. Думаю, что будет весело. Но это при условии, что президент не идет. Очень многие болезненно отреагировали на наше первое интервью, когда я сказал, что иду в президенты.

– Я представляю.

– Крайне болезненно. Но люди не понимают элементарные вещи. Было четко сказано: только при условии, что Зеленский не идет. А если идет, нечего бояться абсолютно. Я с иронией отношусь к тем людям, которые не способны услышать точное содержание месседжа. Представляете, Зеленский говорит: "Я не иду. Я обещал на один срок"? Это же мгновенная перемена во внешней политике, во внутренней. Это совсем другие расклады. Вообще все другое. И я буду действовать в совершенно другой ситуации, в совершенно другой логике. Но многие сказали, что…

Я верю, что в этом году будет решающий перелом в войне. Вопрос – что будет после решающего перелома? Все зависит от западной военной помощи

– Вы не назвали, кстати, еще одну фамилию, если Зеленский не идет на выборы. Ермак.

– Андрей Борисович – человек, конечно, чрезвычайно трудоспособный. Но выйти из роли серого кардинала... У него же именно такой имидж существует. В публичной политике, да еще и первое лицо... Это настолько нетривиальная политтехнологическая задача, что я, пытаясь к ней мысленно подступиться, не нахожу решения, как это можно сделать.

– Если Зеленский не пойдет в президенты, а пойдете вы и выиграете выборы, пригласите Ермака главой своего офиса?

– Думаю, что нет.

– Почему?

– У нас есть ряд ценностных и стратегических противоречий. И мы по-разному видим развитие Украины. Я буду выбирать людей, которые видят так, как вижу его я.

– Ого.

– Так а чего "ого"? Это же очевидно. Стал бы я уходить из офиса дважды?

– А вы уходили из-за Ермака?

– Не из-за Ермака, но из-за суммы противоречий, скажем так. Ни одна из причин, которые действовали, когда я уходил год назад, не прекратила действие. Просто война вызвала необходимость поработать на Родину. Эта история была временной.

– Министерство обороны сотряс коррупционный скандал. Для меня это страшно. Я в депрессии был, если можно так сказать. Мне не свойственны депрессии, но у меня руки опустились, когда я узнал подробности, которых не знают украинцы. То, что все знают, – это такое... А как вы восприняли коррупционный скандал в Минобороны в разгар войны?

– У меня не было никаких иллюзий. Потому что война – это первое место, на котором зарабатывают все и вся. То, что в Украине коррупция, – это проблема едва ли не №1. После войны – точно №1. А иногда кажется, что и вместо войны. Иначе зачем бы американцы так плотно взялись за разрушение коррупции? Скандал вокруг Министерства обороны был очень интересен. Его срежиссировали очень специфическим образом. Россияне нашли ключ. Это не полностью они сделали, но очень сильно вложились в раскрутку. Если через третьих лиц, через лучших друзей заказать антикоррупционным расследователям и борцам с коррупцией дать какую-то информацию, показать, что бежать надо сюда, то эти люди плотно ассоциированы в общественном мнении с американской стороной. И тогда широкому общественному мнению и интеллектуальной массовке кажется, что это американская история, это они так травят.

Очень похоже на то, что так случилось со скандалом в Минобороны. Американцы меньше всего заинтересованы в том, чтобы снимать Резникова. История поставок оружия – в значительной степени история его личных контактов с министрами обороны других стран. Но общество... Первые дни в Facebook считалось, что американцы дали команду снимать Резникова… И все побежали, потому что все очень хотят выслужиться, понравиться, очень хотят быть первыми бросившими камень. Но когда выяснилось, что он остается... Любой другой министр обороны, будь он трижды гений и семи пядей во лбу, будет восстанавливать системы связи минимум полгода. Мы можем себе это позволить в преддверии контрнаступления и решающей битвы? Тогда все как-то притихли и стали за Резникова больше, чем он сам за себя. Все это произошло в течение четырех дней. 

Это же насколько мы уязвимы перед крупными информационно-психологическими операциями, что людей с синими значками в Facebook, которые считают себя вершителями общественного мнения, так легко шатают... Абсолютно неустойчивое общество. А вопрос 50 или 150 тысяч, которые россияне дали... Дали бы накануне "Рамштайна", на котором должен был решаться вопрос воздуха для Украины и дальнобойного оружия. Что им дать даже 500 тысяч на то, чтобы снять министра, который должен на этот "Рамштайн" ехать? А 500 тысяч для наших лидеров, которые закинули, – это же манна небесная. Примерно так все и происходит.

Поэтому я скажу так: Резников – один из самых эффективных министров обороны, но есть вещи, с которыми трудно справиться даже министру. Реальной коррупцией в Министерстве обороны занимается публика, сидящая там не то что со времен Порошенко, а со времен Януковича и раньше. На чем построено все? Это публика, которая получает ничтожно маленькие деньги формально. Обладает очень специфическими навыками, знаниями всех военных спецификаций, военного законодательства, нюансов, связями, сидит там десятилетиями и держит все нитки, как пауки. Начальники отделов, начальники департаментов. Снять их? Они незаменимы. Найти человека, который сможет знать 2,5 тысячи спецификаций на память, все нормы и руководящие документы, весь документооборот, порядок, очень трудно. Если ты меняешь его и ставишь вместо него зама или начальника отдела – так они кумовья, они переженили детей 20 лет назад, перекрестили. И сковырнуть это все очень-очень сложно. Нужны совокупные сверхусилия правоохранительной системы, очень сильная политическая воля. 

Представим себе: четыре хирурга, которые умеют делать уникальные операции на всю страну. И они занимаются откровенно криминалом. Но если их посадить, эти операции перестанут делаться. И общество начинает чесать репу, как же поступить в этой ситуации. А ведь эта публика – даже не хирурги. От них гораздо больше зависит в военное время. После войны там надо будет делать грандиозную чистку. Так мы не уедем далеко. Коррупция в воюющей стране, коррупция на крови... Хотя это очень давняя история. Троя же тоже была раскопана Шлиманом на то, что он своровал у российского министерства обороны в Крымскую войну…

– Алексей, у вас есть уверенность, что в этом году мы закончим с войной и победим орду?

– Я верю, что будет решающий перелом. Вопрос – что будет после решающего перелома? Все зависит от западной военной помощи. Еще несколько серьезных факторов есть, но все зависит от помощи. Если вдруг помощь уменьшается, или иссякает, или хотя бы не увеличивается, это один расклад. А если она будет постепенно прибавляться, расширяться, то тогда шансы очень хорошие.

– Но однозначного ответа, что в этом году все будет закончено, у вас нет?

– В этом году произойдет решающий перелом. Например, перелом такой, что они еще где-то удерживают, а мы не можем наступить, – какие-то проценты на этот сценарий остаются. Что такое день победы в такой войне? Это, наверное, когда последний российский солдат уйдет с нашей территории. Но гарантировать, что не будет приграничных стычек и обстрелов после этого, – большой вопрос.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Куда вы поедете первым делом на деоккупированные территории?

– В Крым.

– В какое место?

– На набережную Ялты, Севастополя. Я просто должен присесть там, выпить чашку кофе с вами, с Мишей Подоляком. Кто еще собирался? Я предлагаю столик на четверых: я, Фейгин, вы и Подоляк – на набережной Ялты с кофе.

– С удовольствием.

– Вот это будет правильно.

– С удовольствием. И охраны человек 200 на всякий случай (смеется). 

– Честно говоря, если мы их оттуда уже выбьем, уже можно будет не охраняться. Да еще такое количество нашей публики будет, что, думаю, можно быть спокойным.

– Сегодня, в ночь на 24 февраля, вы будете спать?

– Я буду спать. У меня очень крепкие нервы. Я прекрасно помню звуки разрывов. Я же пришел от Васи Голованова в полвторого ночи. И знал, что в пять уже будут удары. И у меня было все собрано, жена предупреждена. Она говорит: "Спать будешь?" Я говорю: "Да смысла нет особо". Ну я так, в полудреме лежал одетый. Первые удары были по Харькову, по Чугуеву. Мне прислали оттуда видео. А дальше уже Киев. Я жил тогда в месте, которое было достаточно близко к местам ударов. И я на малого смотрю, проснулся или нет. Он – хр-р! – нервным сном. Я говорю: "Готовься уезжать. А я помчался". Я подошел к вешалке, звонит Ермак: "Ты нужен в офисе". Это даже не семь было. Это, по-моему, 5.40 или что-то такое. Сейчас у меня все путается. Но я помню, что был на совещании, когда пришли все руководители фракций по просьбе президента. А оно было где-то в полвосьмого. Значит, я намного раньше был в офисе.

– Вы вспомнили заседание с участием президента и руководителей фракций. Это правда, что с заседания президента спешно вывела охрана?

– Не помню такого.

– Когда была угроза того, что русские прорвались в правительственный квартал.

– Нет, не помню такого. Угроза была чуть позже, когда мы проводили брифинг. Президент выступил, Миша Подоляк выступил, я третьим вышел. Сошел с трибуны... И в это время... А, нет, мне на трибуне пришла смс, что высадка десанта в Гостомеле. А Миша, по-моему, мне сказал на ухо, когда я с журналистами общался, что следующая высадка вроде на правительственный квартал. Поэтому журналистов эвакуируем и готовимся к бою. Солдаты уже по коридорам бежали с оружием. Мешочки, бронежилеты и пятое-десятое. Такое было, но позже. Брифинг мы давали часов, наверное, в 10, может, чуть раньше. Не помню. Я живу до сих пор в одном длинном дне, у меня сплошное 24 февраля. 70 сообщений в минуту – средний темп у меня был тогда. Это, конечно, трудно.

– Ну ладно. О мемуарах вы не думаете, но представим себе: если после нашей победы Голливуд задумает снять грандиозное кино...

– Netflix уже снимает документальное. Я там давал большое...

– Документальное – это хорошо. Я имею в виду хороший художественный фильм. Вы готовы сыграть в этом фильме Арестовича?

– Самого себя?

– Да. 

– Готов. Это будет очень смешно.

– Это будет звездный час. 

– Да, это будет звездный час. Это будет смешно. Но я готов, если что, снова выйти на трибуну.

– Я, Алексей, благодарен вам за интервью, за ваше спокойствие. Мне многие люди говорили: "Мы даже не вслушивались в то, что он говорит. Такой голос убаюкивающий..."

– Подумайте об этом. Зачем вам содержание? Главное – стиль: либо успокаивает, либо не успокаивает.

– Я напоследок хотел бы попросить вас публично обратиться к Путину.

– Так а что к нему обращаться? Владимир Владимирович, я вам как человек, верующий в Христа, скажу: подумайте о душе. Ваша посмертная участь будет страшной. Я думаю, вас ждут нижние круги ада. И вы все можете остановить. Потому что великая благодать Бога заключается в том, что человек, даже всю жизнь грешивший, может покаяться и переменить свою жизнь, и зло, которое он наделал. У вас остается этот шанс. Потом будет намного сложнее. Можно успеть одуматься. Эта война – эти бесчисленные смерти вашего народа, который здесь умирает под нашими пулями, – построена на чем? Все несчастья, в которые вы бросили народы России и Украины, многих других стран, висят на одной вашей дурацкой воле. Перемените ее – и все встанет на свои места. Если вы приостановите войну и уйдете с поста, пойдете в монастырь или в частную жизнь, я думаю, это будет лучшее, что вы можете сделать. А если вы еще публично покаетесь... Во-первых, вы миру продемонстрируете уникальный для всех будущих политиков пример и тем самым поставите очень высокий забор у всех будущих любителей повоевать. Потому что всегда будет прецедент и можно будет сказать: "Посмотрите". Да, и это вам очень сильно зачтется. Либо будете утяжелять свою душу, пока она не провалится в бездны ада. А там, поверьте, невесело. Подумайте над этим.

– Алексей, спасибо вам большое. И слава Украине.

– Героям слава. Спасибо за возможность выступить.

– Спасибо.

Видео: Дмитрий Гордон / YouTube