Александр Пономарев: В 2010 году мне приснилось, что на нас нападает Россия. Настолько эмоциональным и реальным был этот сон, что я заказал тысячу банок тушенки G

После победы на "Червоной руте" я подумал: "Ну все: на следующее утро я проснусь – у меня все автографы берут, лимузины, девушки". Все эти атрибуты звездной жизни. Ни фига! На следующий день плацкартный вагон, я, Кузя, Саня Богуцкий стоим и в тамбуре разговариваем на тему будущего украинского шоу-бизнеса

– Саша, добрый день.

– Здравствуйте.

– Гуляем по прекрасному Киеву. Май. Кстати, если я не ошибаюсь, 30 лет назад именно в мае ты впервые?..

– Да.

– И не в последний раз. Ну, расскажи об этом.

– 30 лет, да. В этом году 30 лет, как я на сцене. В 1993 году... Я тогда, кстати... У меня такая интересная история была. В Хмельницком был отборочный тур на "Червону руту".

– Да, был такой фестиваль.

– И я его не прошел в Хмельницком.

– Почему?

– Ну, не знаю. Члены жюри местные не взяли.

– Голос не тот был?

– Не знаю. Ну нет пророка в своем отечестве, как говорится. Пословица такая. И тогда, 30 лет назад, меня не взяли. Но приехал туда от "Червоной руты" представитель Андрей Шусть, который услышал меня и сказал: "Слушай, ты будешь проходить отдельно. Не как от области, а вот отдельно. Я тебе напишу песни – и ты будешь петь на "Червоной руте". И тогда в Донецке я победил. Завоевал первое место с этими песнями Андрея и Александра Мельника.

– Что это за песни были? Помнишь?

– "Сероглазая любовь", "Грусть". "Тень без тени" – кажется, тогда уже была песня такая. "Сероглазая любовь" и "Грусть" – это две песни, с которыми одержал [победу]. И я помню тот ужин: знаешь, там после концерта собрались все, поздравляют. "Поздравляем, красавчик!" Я думаю: "Ну все: на следующее утро я проснусь – у меня все автографы берут, лимузины, девушки". Знаешь, все эти атрибуты звездной жизни. Ни фига! На следующий день плацкартный...

– Только девушки?

– Нет. Плацкартный вагон, я, Кузя, Саня Богуцкий, стоим и в тамбуре разговариваем на тему будущего украинского шоу-бизнеса. Такая история была 30 лет назад. И потом в том же тамбуре мне сказали... Что меня очень задело и заставило задуматься, потому что это было важно. Журналистка сказала: "Ну ладно, ты победил сейчас на конкурсе. А что дальше?" Я думал в голове себе, что если я победил на конкурсе, этого мне хватит на 100 лет вперед. Теперь все меня будут знать и так далее. Она говорит: "А что дальше? Тебе же нужны новые песни".

И тут я понимаю: я песен не пишу, текстов не пишу, аранжировок не делаю, студии нет. Что делать? Андрей... Я спросил – у него не получалось мне написать. Он был своими какими-то делами занят. Я понял, что я должен делать это сам.

Я сел за инструмент, взял свою любимую Лину Костенко. Помню это стихотворение, "Лепестки старинного романса". Ну и написал свою первую песню, музыку к ней. Написал, спел, отдал на радио. Она вроде бы людям понравилась. Кому-то понравилась, кому-то – нет, наверное, но это нормальная история. Но я понял, что что-то не то. Что это не то, что я хочу сказать. То есть не все, что я хочу сказать. Потому что текст достаточно много информации несет. И я понял, что нужно писать текст самому. А я не писал. В Хмельницком в то время – это какая-то странность такая, но так было – не было украинского языка.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– В Хмельницком?

– Да. Во время моего детства я не встречал ни одного человека в Хмельницком, который общался бы на украинском языке.

– Хмельницкий был русскоязычным городом?

– Да.

– Это же Западная Украина.

– Нет, это граница Западной Украины. Но сейчас, слава Богу, это украиноязычный город. Но тогда мода была на русскоязычное все.

В песне "Зіронька" я не понимал даже некоторых частей текста. До сих пор не понимаю, как это произошло

– Очень удивительно для Хмельницкого!

– Школы были самые престижные – русские школы, значит. Говорили... Я так понимаю, это КГБ тогда так делал: какие-то такие запускал на улице шняги, что кто говорит по-украински, тот из села.

– Это было. Такое было. В Киеве – точно.

– И эта история вся привела к тому, что я не встречал... Притом что я был активный, занимался спортом, занимался кинологией – у меня собака была, ездил на выставки. То есть общался с большим количеством [жителей] города. Переезжал. Родился в одном районе, затем переехал в другие. То есть я был в разных местах Хмельницкого – и там не было украиноязычных людей. Я украинский язык знал исключительно из школы, но фактически я был русскоязычным парнем. И затем...

А мне нужно писать песни на украинском языке. И здесь выходит казус. Ну даже не казус, а это для меня такой, знаешь... Божественное провидение. Потому что до сих пор не понимаю, как это произошло. Тогда я подумал, что писал как под диктовку. Но появилась песня "Зіронька", в которой я не понимал даже некоторых частей текста. Там есть фраза: "Я лишив свої надмірні почуття у кишені старої, як світ, маринарки". И я ходил и спрашивал в общежитии на Зеленой, 96 во Львове у девушек...

– Что это такое?

– Что такое маринарка. Такие казусы были. То есть к чему я это все? Что мне было не очень легко.

– Но оттуда кто-то диктовал?

– Иначе я этого не могу понять. Потому что появилась песня "З ранку до ночі", появилась песня "Зіронька".

Видео: Александр Пономарев / YouTube

– Первая такая самая популярная твоя песня, которая была?

– "З ранку до ночі".

– Вижу твои глаза.

– Но ты знаешь, я ее раскручивал где-то четыре года, потому что механизмов не было. У нас что? "УТ-1", Шарварко (Борис Шарварко – украинский режиссер фестивалей, концертных программ, театрализованных представлений. – "ГОРДОН") и конкурсы.

– Да, да, да.

– То есть ты едешь на конкурс какой-нибудь...

– Ну и кассеты.

– Кассет тогда еще не было в таком виде – в большом прямо. И у меня не было денег, чтобы их выпускать. Поэтому кассетами я не мог раскрутиться. А это были только концерты и конкурсы. На конкурсах я пел какие свои песни, показывал себя, потому что конкурсы снимали, – и зарабатывал деньги. Это было единственным средством зарабатывания денег тогда. То есть концертов таких не было до 1995 года. В 1996-м, может быть, начались уже какие-то платные концерты. Но до этого не было. И фактически... YouTube не было. Площадок, где можно это раскручивать, не было. Только "УТ-1". Хорошо, дальше появилась на ICTV "Территория А" и так далее – какой-то движ пошел.

– Анжелика Рудницкая, да.

– Вот, собственно, такой был механизм.

– Вот хорошо. Хмельницкий. Ты родился... Уже скоро 50 лет?

– Да.

– Ты родился в 1973 году. В августе, кажется?

– 9-го, да.

Когда я пошел в первый класс, в школе говорили: "Его нужно отдавать в музыкальную школу". Меня отдали, но там нужно было платить деньги. Я три месяца походил, и мама сказала: "Прости, я не могу" – и я пошел на бокс

– Хмельницкий твоего детства – что это за город был вообще?

– Ну я родился в военном городке, в Ракове. Военные вокруг.

– Папа был военным?

– Нет, он не был военным. Маме там дали квартиру первую, я так понимаю, с папой. Я просто даже не знаю, как там оно происходило. Я помню с детства, что меня ставили на табуретку. Я говорил... Я должен был объявить себя. Я говорил: "Александр Валерьевич – Саша Пономарев, Радянський Союз... Советский Союз, Ворошилова 4/1, квартира №100". Это правда. И пел. Все видели, что я пою. В школе сказали, когда я пошел в первый класс, что "его надо отдавать в музыкальную школу". Меня отдали, но там нужно было платить деньги. Я уже не помню, сколько: 10 или 25 [рублей].

– А денег не было?

– Я три месяца походил. Мама сказала потом, что "прости, я не могу". Ну и я пошел заниматься спортом.

– Боксом?

– Да. Он был бесплатный. Я занимался этим спортом довольно длительное время: семь лет, пока...

– Были сильно?

– Били как везде. И пока у меня не упало зрение. Это я к тому, что...

– Пропустил что-то?

– Нет, не было такого, что пропустил что-то. То есть какого-то аута там или срак… Ну, не было ничего такого, но… Перед каждым соревнованием мы проходили физдиспансер, каждый врач нам ставил допуск. У меня никого в семье нет, кто бы был с плохим зрением. И тут я... За неделю до соревнований у меня 100% зрение, а после недели… После соревнований через неделю у меня минус два. Еду на тренировку, знаешь, – и не вижу на троллейбусе цифр. Я пошел к врачу – минус два. Говорит: "Саша, тебе нужно завязывать с этим".

Но я шучу по этому поводу. Ну, я выбрал сразу музыкальное училище. И слава Богу, что я встретил своего преподавателя Виктора Ивановича Супрунова, который... Я пришел – он говорит: "А ты где ты учился? Кто ты?" Я говорю: "Нигде, но очень хочу петь". Он говорит: "Пой". Я ему спел. Он говорит: "Я тебя возьму, но ты должен догнать всех своих однокурсников за этот год – что они учились семь лет в школе в музыкальной и год в училище. Должен быть на втором курсе с ними в один уровень".

– А из бокса ты что-нибудь помнишь до сих пор или нет?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну можешь что-нибудь сделать?

– Проредить? Нет, ну это, как говорится, дурное дело – нехитрое, знаешь. Но я стараюсь об этом не очень вспоминать, потому что мне как-то иногда... Стесняюсь этой моей истории.

– Чем папа с мамой занимались? Кто они по профессии?

– Мама – инженер-строитель.

– Мама из Донецка у тебя?

– Из Курахово, да. Мама говорила, кстати, что до 1953 года все ходили в вышиванках и разговаривали на украинском языке. А после...

– Папа? Папа – из Хмельницкого. Да? Там было много переселенцев.

– Переселение, да. Поселенцы приехали, да. Мама – из Курахово, папа – из Хмельницкого. Они познакомились в Хмельницком. Мама – инженер-строитель. Папа – слесарь-инструментальщик, токарь, фрезовщик, сварщик.

– На все руки?

– Да, он реально шестого разряда. Он к железу был просто... И ни мама, ни папа не имели слуха вообще. Не то что не пели – не имели слуха.

– Хмельницкий – я возвращаюсь к своему первому вопросу. Это провинциальный город был, да?

– Для меня – лучший тогда. И сейчас.

– Что там было интересного тогда, когда ты был ребенком? Самые интересные места.

– Я занимался спортом, занимался кинологией. У меня была собака.

– Кинологией?

– Да, я ее изучал. Звали Легар. Она…

– Олигарх?

– Легар, Легар. Композитор Легар.

– Да-да, я понимаю.

– Франц Легар. В честь композитора назван. Я занимался, ездил с ней на выставки служебного собаководства, показательные выступления делал. То есть как инструктор: не как участник. У меня было такое детство – оно мне нравилось. Я иногда шучу, знаешь. Говорят, что у боксеров мозг вышибают – и пустая голова. А вокалистам нужно, чтобы была пустая голова – чтобы хорошо резонировало. Может, Боженька меня так вел, знаешь. Немножко подготовил, ну условно.

– Ты понимал подсознательно, что тебе нужно жить в Киеве для того, чтобы стать известным? Чтобы быть узнаваемым, надо быть в Киеве.

– Нет, я это понял, когда уже столкнулся с проблемой. Проблема в том, что я учился во Львове в консерватории, мама жила в Хмельницком, а работа была в Киеве. И когда этот треугольник меня уже замахал – через четыре года после того, как я поступил в консерваторию во Львове, – я решил перевестись в консерваторию в Киеве.

– И попал к...

– И Николай Петрович Мозговой мне в этом помог, потому что он был учеником Огневого тоже. И он с ним поговорил, тот меня послушал – и взял к себе в класс. Мне стало удобнее.

– Константин Огневой – прекрасный, прекрасный актер, певец. Боже, "Чернобривцы" – он же первый пел "Чернобривцы"?

– Да.

– Сколько песен! "Любимая", я помню, Игоря Дмитриевича Поклада.

– Да, куча.

– Он, говорят, был классным педагогом. Это так?

– Да. Кстати, я тебе скажу, что это не правило, потому что наши слушатели подумают, что каждый вокалист может быть хорошим педагогом. Это неправда.

– И не всякий футболист может быть тренером.

– Тоже, да. Поэтому это исключение. Мы с ним спорили только один раз, когда я пел Ленского.

– Ты пел Ленского?

– Да, ну конечно. Я до сих пор, кстати, когда работаю академические концерты... У меня такое есть: заказывают люди, чтобы я приезжал и в оперном театре пел академическую программу. Не эстрадную – с оркестром. То тогда... Там есть (напевает): "Ах, Ольга, я тебя любил. Тебе единой посвятил!" Вот это "Тебе" у Чайковского.

И там вот это "Ах, Ольга, я тебя любил, тебе..." – на два форте. А я с ним спорил. Говорю: "Ну, Константин Дмитриевич, ну как же можно петь "тебе единой посвятил" на два форте. Надо на пиано два. И это, кстати… Он сказал… Это единственное, где мы с ним договорились. Мы спорили – я не знаю сколько. Может быть, год.

И после этого он говорит: "Хорошо, спой на два пиано". И с тех пор, когда я приезжаю на эти концерты... У меня там программа разная: Неморино, Альмавива, Ленский и так далее. Но единственное произведение... На репетиции я прихожу – я только единственное говорю дирижеру: "У меня в этом месте два пиано. Все остальное – так же, как в оперном театре".

– Ты бы мог в оперном театре работать?

– Да отчего не мог бы? Мог бы.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Да? И сегодня мог бы?

– Ну, я не знаю. Давно не пел уже в оперном театре акустически.

– У тебя лирический тенор? Или как это правильно называется?

– Лирический, да.

– Очень интересно. И Огневой?

– И он... А все остальное – он мне говорит: "Пой, как ты поешь". Мы были близки. Мы были близки по подаче этого пиано, лиричности этой – по музыкальности. Он меня не сбивал ни в чем. Сказать, что он меня учил, что "Саша, вот тут надо дыхание упереть, здесь надо диафрагмой петь, здесь еще что-то надо", – нет-нет, не было.

– У тебя очень нетипичная история как у певца. Потому что когда-то еще в Советском Союзе – ну невозможно... Почти невозможно было пробиться певцу, у которого не было такого голоса. Такие были мощные баритоны тогда: в Киеве даже. Кто пел и эстрадные песни в том числе? Дмитрий Гнатюк, Анатолий Мокренко, Юрий Гуляев. Мощные, красивые баритоны такие, да?

А потом – после перестройки, после распада Союза – на эстраду пришли все. Ехали где-то в машине, решили петь – пришли. Ни консерватории за плечами, ни какой-нибудь... Ну кто хотел... Как сказал когда-то Андрей Данилко, он же Верка Сердючка, "у кого есть рот, тот поет". Нетипичная ситуация. И видишь, ты стал такой суперзвездой украинской эстрады. А могло быть наоборот. Могли и не заметить, верно?

– Слава Богу. Могли. Если бы тогда... Все могло быть иначе. Если бы тогда Шусть меня не увидел и не взял на "Червону руту", возможно, все было бы позже, если бы было. Ну сейчас можно рассматривать разные версии. Возможно, я бы расстроился и вообще забил бы – и был бы тренером. Возможно, если бы мне кто-нибудь показал – ну это дальше я тебе расскажу – то видео, где сейчас мы выезжаем с Мишей на концерты и нас как провожают... Показали и сказали, что "так через 30 лет тебя будут провожать", то я бы так точно остался тренером, наверняка. Но так уже случилось, как случилось. И я понимаю только одно – что я бы не выпрыгнул. То есть это меня так вело и я так должен был быть... Что касается голоса, нужно ли консерваторское образование? Ну не всегда нужно. Не у всех же есть. Эстрада позволяет это делать.

Мне просто в консерватории всегда говорили, что нельзя совмещать. Причем во Львове больше говорили, что нельзя совмещать. Там был Владимир Дмитриевич Гнатенко – мой преподаватель. Он не говорил, но были преподаватели другие, которые мне говорили: "Нельзя совмещать эстраду и оперу". Я говорю: "Я вам докажу, что можно". И действительно...

– Гнатюк совмещал. И Кондратюк, и Мокренко.

– Здесь немного другая история. Они пели академическим голосом просто эстраду.

– Ну да.

– А у меня другая история. Но я себе просто нашел что? Что если я буду... Если мне нужно спеть академическую программу, мне просто нужно неделю поработать только академически. Ну просто для себя позаниматься академическим голосом. И тогда я возвращаюсь, в принципе, на… То есть вспоминается вся полностью… Как говорится, мышечная память. И я возвращаюсь в академический этот... Хотя когда пел на концерте, где была Монсеррат Кабалье... Это была моя мечта.

– Пел прямо с ней?

– Не с ней. Она сидела на сцене тогда, у нее был день рождения. А это была моя мечта. Представляешь? Когда я учился в консерватории, они уже пели с Фредди Меркьюри – "Барселона", это все. И я все мечтал... И тогда я пел Неморино Una furtiva lagrima. И я немного болен был еще. И я заметил, что я немного открытый звук некоторый взял по сравнению с тем, что я пел. Был концерт достаточно такой, быстрый, – и я мало позанимался перед этим академически.

Но это возможно. Просто это багаж, который ты за плечами не носишь. Я имею в виду – академическая школа. И она точно помогает и в эстраде: в плане дыхания и так далее.

– Ты вспомнил Николая Петровича Мозгового – человека, которого я очень любил.

– И я. Царство небесное.

– Царство небесное. Незаурядный человек. Не просто хороший композитор. Он прекрасный композитор-мелодист. Не просто прекрасный певец – какой человек был! Какой содержательный, какой чистый, какой красивый человек... Он, кстати, мою дочь крестил старшую... Николай Петрович – как вы встретились с ним и что он дал тебе в жизни?

– Мы познакомились с ним на конкурсе имени Владимира Ивасюка в 1995-м или 1996 году: сейчас боюсь ошибиться.

– Он председателем жюри был, наверное?

– Он был председателем жюри, да. И я победил.

– С песней?

– Там было много. "Тільки раз цвіте любов" Ивасюка, еще что-то я пел: "З ранку до ночі".

– Это в Черновцах был конкурс?

– Да. И вот после конкурса на фуршете мы познакомились с ним. И с ним, и с Аленой.

– Да, и с Аленой тогда?

– В 1995 году, да. В 1995-м. Я боюсь ошибиться сейчас в дате. Ну где-то в эти годы. И там мы познакомились. Потом полгода мы так… Алена мне звонила, скажем так. Потом я… Мы уже познакомились с Аленой. Я переехал в Киев, снял квартиру. Ну короче, эта вся история такая. Неважно.

– Началась любовь?

– Да, мы стали жить вместе. Вот. И я тогда... Помню, как я ценил эти все даже минуты, когда я с Николаем Петровичем был. Он не мог мне помочь в шоу-бизнесе в таком глобальном смысле, потому что у нас уже тогда появилась своя тусовка. То есть мы уже... Ну, она была другой, чем, например, старшая тусовка. Ты понимаешь, о чем я говорю? И теоретически мы уже имели деньги, зарабатывали и так далее. Но он мне помогал, когда я с ним общался, просто по-человечески, знаешь.

– Советами?

– И даже не советами. Мы общались – и мне это было хорошо. Он приготовить...

– Шашлыки делал?

– Он научил... Что он только не делал! Он научил меня готовить с душой. Я после него влюбился в приготовление пищи. Мы говорили с ним вообще обо всем, кроме шоу-бизнеса. Шоу-бизнес – мы не очень часто этого касались. Тогда только, когда ты интервью это взял гадское, – тогда мы что-то говорили об этом, я помню.

А так больше ничего мы не говорили. Но я любил с ним общаться, потому что он был очень душевным человеком. И многому меня научил в жизненном плане, знаешь. Как себя вести, как реагировать – эти моменты, знаешь. Оно дорогого стоит. Вот. И я поэтому его очень люблю – и любил, и буду любить.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Я думаю, что... У него много песен. Я очень хорошо знаю его творчество. Но я думаю, что лучшая, наверное, его песня – на стихи Юрия Рыбчинского "Минає день". И ты прекрасно ее исполняешь.

– По-своему. Я так вижу, понимаешь. Мне не всегда интересно... Скажем так: вообще неинтересно повторить, как пел тот, кто ее пел первым.

– София Ротару, кажется, первая ее пела.

– Я хочу увидеть по-своему эту песню. Для меня это важно. К примеру, "Гей, соколи" сейчас мы записали с Михаилом.

– Прекрасная песня!

– Мне сначала дали совсем другую версию аранжировщики. Такую, приджазованную. Я говорю: "Убирайтесь, даже не думайте. Делаем лирику". Мне чувствуется, что она по тексту лирическая. Она не является маршевой по тексту. Ее просто кто-то сделал уже маршем когда-то. Может, был очень нужен марш или – я не знаю почему. И вот мне кажется, что так и нужно.

Если ты берешься за какую-то песню... Вот я на каком-то проекте брался за песню Славы Вакарчука. Песня "Така, як ти" Вакарчука – я взял ее. Какой-то проект был: телеканал "Украина" – новогодний или какой-то. И вот мы сделали. Другое видение – она по-другому прозвучала. Я пел... Мы в рамках моего проекта #ponomarevlivestudio пели с Винником. Он пел "Я люблю тільки тебе", а я пел его "Волчицу". Я "Волчицу" иначе увидел.

Хорошо это или плохо? Слушайте, это по-другому. И это уже выбирает зритель. Я сторонник того, что если и делать песни, то делать их своим видением, чтобы там было что-то пронизанное тобой. Чтобы ты что-то добавил свое. И поэтому "Минає день" у меня такая – немножко более лирико-драматическая, скажем так.

– Что интересно, великий Муслим Магомаев мне говорил, что певец, имеющий большой диапазон, мощный голос, – он часто пытается спеть так, чтобы все услышали, какой у него голос. Но самый высокий пилотаж – это когда поешь тихо-тихо, имея мощный голос.

– Да, это... Даже в академическом исполнении делать... Раздувать с пиано на форте и убавлять назад – это считается самым высоким мастерством. Одну ноту.

– Я вспомнил, как когда наша великая Евгения Семеновна Мирошниченко: ну номер один, наверное, колоратурное сопрано в мире... Мы с ней сидим у кого-то на дне рождения. Вышел народный артист – не буду фамилию называть – и начал вопить. Не петь – вопить. А она сидит и нервничает. "Что ты кричишь? Что ты кричишь?" И в конце концов она встала, подбежала к нему и сказала: "Закрой рот, нельзя так вопить!"

– Да, да, да. Ну это и есть музыкальность. Это то, что нужно. Мастерство – оно не в том, чтобы спеть громко. Мастерство – в том, чтобы показать разные стороны, разные эмоции. Голос у тебя – это что? У людей, у дикторов, он просто для того, чтобы хорошо передать какую-нибудь информацию. У вокалистов – чтобы этот же текст донести, но в песенной форме. Чем больше у тебя динамический диапазон, то есть у тебя больше и пиано, и меццо пиано, и форте, и меццо форте, – тем больше ты можешь красок показать людям. То есть это о многогранности.

После начала войны в 2014 году три года не писал песен и не хотел ездить на концерты. Я ездил на передовую, пел для ребят, они мне говорят: "Как не время для концертов? Там куча наших ребят"

– Когда ты появился в топе украинской эстрады, ей не хватало таких мужчин-героев, певцов-героев, от которых слюна текла бы у девушек. И вот появился ты. Ты почувствовал сразу, что тебя любят женщины и девушки, что это безумная популярность? Как это было?

– Ты знаешь, я это анализировал. Вот у меня никогда не было продюсеров. У меня всегда были менеджеры, которые мне помогали, которых я брал на работу, условно говоря. И я, как-то анализируя это все, никогда не шел скачками. То есть у меня не было, знаешь: кто-то, кто пришел, сказал: "Сань, на тебе миллион. Делай себе клипы, делай, чтобы ты... Быстрее уже". Не было такого. Зарабатывал все деньги сам, самостоятельно. И пытался идти, как шел. И получалось это достаточно плавно. Не было скачков. Я вот не могу сказать, что они были. Провалы были. Вот когда началась революция, после революции...

– Какая по счету? Достоинства?

– Вторая революция, когда война началась. Тогда мне три года – когда я ездил на передовую, пел для ребят и так далее, и видел раненых, погибших, – оно мне, знаешь, забрало написание.

– Творчество забрало, да?

– Да. Настолько однажды меня перекрутило, что мне даже не приходило в голову ничего. Это был у меня такой, конечно, стресс. Я уже переживал, как оно может... Как из этого выйти. Я не хотел на концерты ездить. Потом с этими ребятами встречался – и они меня и вытянули. Я имею в виду наших военных. Они мне говорят: "Саня, а почему ты на концерты не ездишь?" Я говорю: "Да сейчас не время". Они говорят: "Да как – не время?"

– Напротив.

– "Там, – говорят, – куча наших жен сидит, ребят, пришедших на замену", – или как это называется, когда они меняются между собой?

– Ротация.

– На ротацию, да. "Так пой для них". И я поехал. И ты знаешь, меня это вытянуло – и я начал писать снова.

Я впервые пел гимн на стадионе в 2000 году. Матч Польша – Украина. И тогда никто не знал его

– Ты вспомнил революцию, вторую нашу революцию, Революцию достоинства. А я вспоминаю... Вспоминаю Оранжевую революцию. И ты был одним из символов Оранжевой революции. Потому что я помню... Наверное, ни один большой Майдан без тебя не проходил. Ты пел в конце гимн Украины. И я уверен, что лучше, чем ты, никто не пел за все времена независимости гимн Украины. Я хочу тебя спросить. Ты знаешь, до начала полномасштабного вторжения я думал: ну надо немного поменять слова. Ну все время про "ще не вмерла", "згинуть наші..." Много смертей, да? А теперь я...

– Я бы не двигал классику. Я понимаю, о чем ты хочешь спросить.

– А сейчас я понимаю, как он уместен. Вот сейчас.

– Ну, он уместен, но он все равно несет эту информацию. Если хочешь... Если менять, то менять весь его тогда. Или не менять вообще. Потому что нельзя двигать то, что написали авторы. Это не двигается. Я читаю много, вижу записанных...

– Да. Но сейчас как уместен он!

– Записанных даже вижу очень много треков с новыми текстами. Когда есть автор и он написал так – значит, он видит. Если вы хотите сделать что-нибудь свое, сделайте свое и покажите.

– Что ты чувствовал тогда на Майдане, когда ты пел гимн и когда сотни тысяч людей замирали и слушали тебя? Это же энергетика безумная. Я помню, я несколько раз был на трибуне Майдана – ну безумная энергетика!

– Это энергетика безумная, но она была не такой безумной, как когда я пел впервые гимн на стадионе республиканском в 2000 году. Матч Польша – Украина, полный стадион. И ты выходишь – и вокруг тебя люди. Ты поймешь сейчас, о чем я говорю. Одно дело – когда ты поешь вперед – на Майдане люди впереди. А другое дело – когда люди и позади тебя. Коленки трясутся! Ты попадаешь под какой-то перекрестный огонь. И было тяжело.

И знаешь, тогда еще, первый раз, когда я пел гимн, – никто не знал его. Ну, может, процентов пять стадиона. И мы тогда договорились с футбольными организаторами, чтобы они положили на каждое сиденье текст на следующий матч. И так мы пять раз положили – и люди уже начали петь гимн Украины.

Неужели украинцам нужен только внешний враг, чтобы сплотиться?

– Сейчас, когда поешь гимн Украины, когда столько всего уже наслоилось, какие у тебя ощущения?

– Слушай, я вообще никогда не сомневался в украинской нации, в том, что она собрана, что она может сплотиться. Я очень мечтаю, чтобы это сплочение, объединение плечом к плечу, когда держат строй нашей украинской родной нации – очень хочу, чтобы это было не только во время... Вот как было в начале войны, какое-то время продолжалось – я не помню, сколько: может, три месяца, четыре. Там было огромное такое объединение. Я хочу… И для меня это вопрос. Я хотел, кстати, с тобой поговорить на эту тему. А как так можно – чтобы осталось это единство? Когда сердца в унисон бьются.

Неужели для этого нужен только внешний враг? Неужели нельзя придумать что-то такое, чтобы наша Украина была вот такая сплоченная сейчас? После победы чтобы сплотилась на тему того, чтобы сделать Украину лучше? Чтобы сделать правильный европейский скелет, на который потом наращивать мышцы? Я имею в виду все эти реформы: судебные, там, не знаю.

– Я иногда думаю, что мы должны благодарить Путина за то, что благодаря своему нападению дерзкому на Украину он выковал, сделал эту единую мощную нацию.

– Да никто не мог сделать, это факт!

– Никто. Путин сделал.

– Но как это сделать, когда будет победа? После победы – дай Бог, чтобы она была быстрее, – как сделать так, чтобы оно дальше так продолжалось?

– Экономика. Экономика.

– Ты понимаешь? Потому что у нас там, где два украинца, – три гетмана. И это проблема большая.

– Да, да, да. Это традиция.

– Это традиция. Она вроде бы и хорошая, но нам надо сплотиться и довести это до какой-то красивой финишной черты. Потому что я себе прогнозирую, что сразу, когда будет победа, у нас будет каждый говорить, кто больше украинец, кто больше патриот и кто чего больше [во время войны] делал.

– Уже сейчас говорят.

– И ссоры будут эти. Да. А нам нужно сплотиться. Потому что когда-то, во время Киевской Руси, если ты помнишь эти исторические моменты, – наши князья не смогли договориться между собой – и мы на 300 лет оказались под монголо-татарским игом.

– Ты знаешь, я много об этом думал. Но я думаю, что сегодня следует думать только об одном – о победе. Сначала победить – потом все преодолеем. Если одолеем россиян, преодолеем все.

– Для этого, значит, нужно не поднимать сейчас никаких тем, которые могли бы разъединять.

– Разъединять общество, расшатывать не нужно.

– А поднимать только те, которые могут объединять. Это факт.

– Да, это правда. Я вообще считаю, что те, кто поднимают такие темы, тем более во время войны, – это враги Украины. Надо объединять, а не расшатывать.

– 100%. Сейчас – да.

– Саша, когда ты стал звездой украинской эстрады, тогда еще были другие звезды. Давай скажем кто. Билык.

– Нет, ну мы вместе шли, в принципе, с Ирой.

– Повалий.

– Вот с Повалий и Билык мы шли вместе.

– Могилевская.

– Могилевская позже была.

– Позже немного, да. Андрей Данилко.

– Еще позже.

– Да. Какие настроения царили тогда среди звезд украинской эстрады? Какие были традиции? Как вы общались друг с другом? Были ли доброжелательны друг к другу?

– Нет, мы дружили, общались, но чувствовалась серьезно конкурентноспособная борьба.

– Кто были твои конкуренты?

– Я не могу сказать, конкуренты в понимании... Все, кто пел, были конкурентами. Я же – с 1993 года, Ира так же где-то примерно начала – ну немножко, может, 1992-й. Я не помню сейчас точно, но мы шли где-то примерно параллельно все время. И с Повалий так же – с Таей.

– А с кем сложились такие, особенно дружеские, отношения?

– Ну с Ирой. До сих пор дружим. С Кузей Скрябиным.

– Что он за человек был такой?

– Талантливый, с огромным чувством юмора. С которым никогда не сидел томно, знаешь, чтобы ты где-то загрустил. Нет.

– Кто был самым талантливым из вашего поколения, по твоему мнению?

– Я так сейчас тебе не готов сказать. Боженька всем дает талант, и все люди имеют талант. И Библия даже пишет, что, кто не нашел свой талант, тот грешник, а кто нашел и не реализовал – вдвойне грешник. Поэтому для меня все талантливы. Ира писала и пишет, продолжает писать – и Боженька ей, уверен, будет давать еще песни. Она хитмейкер. Она умеет, она чувствует музыку. Это очень важно. Кузьма Скрябин писал также классные песни, был с юмором и вел эти передачи: какие он...

– Да, да, да.

– И на студию ко мне – как эта передача?.. "Шанс"?

– "Шанс", да.

– "Шанс" тоже писали. Здесь, кстати – на Тарасовской, – приезжали. И он был незаменимый такой парень в этом. Это его история: где мы сидели, что я чай выплюнул.

– Как это?

– Он смог объединить в одни "Таврийские игры"... Рассказать, как об одних, лет 10. И потому все были талантливы. И Олежка Скрипка, и Руслана [Лыжичко]. Ну короче, что? Пели. Мы просто прорубали эту, знаешь, дорогу. Нам было тяжело, потому что рядом соседи, у которых есть гораздо больше. У нас заграничное дерьмо – величественное. Почему-то сложилась такая традиция, знаешь. И кто приезжает оттуда, тот, значит, классный, а кто здесь, наш, – то это наш.

Меня приглашали в Москву. Но я принял для себя решение, что буду украиноязычным певцом. Ни разу не пожалел

– Кстати, по отношению к соседям. Еще с советских времен складывалась такая традиция, что лучшие певцы – не только певцы,  вообще лучшие – ехали в Москву. Там выступали. И уже когда Украина стала независимой, многие наши певцы ехали в Москву и на постоянное место жительства. Большая часть российской эстрады – это украинцы. Там киевлян сколько!

– Ну почему-то существовала такая теория, что если ты не поедешь в Россию, через Россию не вернешься потом в Украину, то тебя здесь не признают. Не понимаю почему.

– Да, да, да. Тебя приглашали в Москву?

– Приглашали еще в 1995 году, но тогда: в 1994-м, 1993-м – я принял для себя решение, что я буду… Русскоязычный чувак, кстати. Принял для себя решение, что я буду украиноязычным певцом.

– Почему?

– Не знаю. До сих пор для меня загадка, потому что как будто это Боженька так направлял. Потому что иначе как можно объяснить, что я мог иметь возможности петь на большей территории, зарабатывать больше денег, а я принял такое решение? Да, это Боженьке было нужно. И я стал над этим работать.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Не жалел об этом, когда видел, как Таисия Повалий, Ани Лорак в Москве уже и как их принимают? Не жалел о том, что и ты мог так?

– Нет, ни разу не жалел. Потому что понимал, что я иду по тому пути, по которому мне сказали. И я иду. Денег мне хватало, Дим. Мне просто...

– Да, конечно.

– Мог бы зарабатывать больше, да. Но было бы лучше?.. Не знаю. Возможно, для того, чтобы... Если подходить со стороны библейской, религиозной, – то талант нужно показывать больше, вроде бы. А если подходить из такого моего внутреннего духа в тот момент, я считал, что певцов в России много, а в Украине мало. И что нужно, чтобы было больше. И вот такая у меня какая-то была тогда логика.

– Мне кажется, ты очень верующий человек.

– Так и есть, слава Богу.

– Ты ходишь в церковь? Или вера не обязательно должна поддерживаться походами в церковь?

– По большим праздникам хожу в церковь. Сейчас немного меньше имею возможностей, потому что очень много передвижений. Я за этот год проехал больше, чем я проехал за всю свою прежнюю жизнь. И поэтому...

– А что для тебя вера? Что она тебе дает?

– Так а как бы я песни писал? А если бы у меня не было голоса, кем бы я был? А как бы я имел голос, если бы не Боженька?

– Все оттуда?

– Ну а как?

– Кстати, как ты песни пишешь? Как выглядит этот процесс?

– Очень иногда смешно.

– К примеру?

– Например, мне нужно... Я уже давно это понял, лет 15, а может, и 20 назад, что мне нужно обязательно, чтобы рядом со мной был диктофон или бумажка с ручкой. Были казусные моменты, когда приходит песня, а ты в душе – и ты летишь из душа, понимаешь, подскальзываешься голый, ища этот телефон, падаешь и забываешь песню. Это было. Такие разные моменты. Поэтому очень важно, чтобы у меня был рядом с собой диктофон. У меня сейчас всегда есть диктофон. Я нажимаю сюда кнопку. Нажимаю – и погнали. Уже пишет он нас с тобой – понимаешь? Для того, чтобы только пришло – сразу записать. Это первое, что я понял. Иногда приходит... Вот в 2010 году мне приснилось, что на нас нападает Россия. Причем...

В 2010 году мне приснилось, что на нас нападает Россия. Настолько эмоциональным и реальным этот сон был, что я заказал тысячу банок тушенки

– В 2010 году еще?

– Да. Настолько эмоциональным и реальным этот сон был, что я заказал тысячу банок тушенки.

– Цей сон, цей сон.

– Да. Рассказал это всем своим друзьям. Они надо мной смеялись. И говорили: "Какие русские? Это наши братья" – и все остальное, что говорят.

– И сестры.

– Да. Написал песню на этой эмоции: "Заспіваймо пісню за Україну, бо потрібна допомога моїй рідній землі". Потом: когда в 2014 году мне позвонили по телефону мои друзья и сказали: "Саня, ты введи свою песню эту"... А я же ее не пел тогда. Я спел один раз – и все, она была закрыта. А в 2014 году... [мне сказали]: "Посмотри, в YouTube сколько [просмотров]. Я зашел, а там революция, война под видео. Просто люди стоят, глухонемые, какие-то оркестры бандуристов – тысячи видео! И они меня спрашивают: "Это та война?" Я говорю: "Нет".

Потому что мне снилось, что нас бомбят какими-то бомбами с парашютами тогда. Насколько мне известно, были какие-то бомбы с парашютами у нас. И говорили, что это какая-то разработка 2018 года российская. Но мне приснилось, что я искал сначала где прятаться, а потом уже не нужно было искать – все было нормально. Спокойно, то есть. Киев не разбомбили. Как-то вот тогда, мне это когда приснилось... Одна из написанных песен. Одна – на этой эмоции. Песня "Горить-палає".

– О! Это вообще не песня. Это гимн, я считаю!

– 30 марта ночью, в 2.00, я просыпаюсь с текстом в голове. Это вообще впервые у меня было, чтобы мне песня приснилась.

– Среди ночи?

– Да. Я спал. Проснулся – у меня в голове текст.

– Какой?

– Я его тебе покажу даже.

– Есть?

– Ну, есть.

– Ты записал?

– Он в диктофоне лежит, как я его тогда написал. Диктофон.

– Можно громче?

– 30 марта – видишь? Все спали – я, чтобы не разбудить...

Включает запись, где шепотом поет: "Горить-палає техніка ворожа. Рідна Україна переможе".

– Вот так. Я ее тогда написал за 30 минут. На следующий день я позвонил своим друзьям, чтобы проконсультироваться – военным, – нужно ли им такое. Ну, знаешь, это важно. А у меня было две версии. Я по WhatsApp говорил-говорил. Там было пять генералов: четыре боевых и один полицейский. И у меня одна версия: "Горить-палає техніка ворожа, рідна Україна переможе! Горить-палає, Бог нам допоможе, рідна Україна переможе". А вторая – "Горить-палає, ще й спалахує" – ну и дальше [по тексту], как уже пошло.

– Русский корабль!

– Да. И вырывает трубку один из генералов и говорит: "Саня, давай о корабле". Я говорю: "Я материться не буду". А еще был пост тогда, знаешь. Он говорит: "Тебе и не надо – мы будем". И так у нас с Мишей и выходит. Крайний год из всех концертов мы выходим под слова [о русском корабле] со сцены. Потому что поем на бис всегда ее.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Ты раньше никогда не писал песен. Когда это началось? Первые твои хиты – они ведь чужие?

– Какие?

– Те, с которыми ты начал. Свою популярность начал.

– Нет, всегда писал.

– "З ранку до ночі".

– Это моя песня.

– Твоя тоже?

– Все. И "Зіронька" моя.

– И "Зіронька" твоя?

– Да. У меня 99% моих песен. Есть песни моих друзей, которые мне дарят. Слава Вакарчук подарил песню "Він чекає на неї", Хлывнюк подарил песню "Кохана", Миша... Адам Клименко – тоже "Я вдома" подарил. Ну "Мамі" называется песня. То есть есть песни...

– Но главные хиты – все твое?

– Ну да. Ну как, "мое"? Боженька дал – я написал и показал. Автор – да, я.

– Утро 24 февраля 2022 года. Для каждого украинца это серьезная дата. Как ты встретил это утро?

– Надо начать раньше. Потому что 13 числа мы сняли видеоклип вчетвером: Тарас Тополя, Аlekseev, Миша Хома и я.

– Что это за клип?

– Моя новая песня в квартете. Называется "Миліша".

– Еще она не выходила, да?

– Она не выходила, потому что у нее было... Тизер мы выпустили 14 числа. 14-го или 13-го – я не помню сейчас, чтобы не ошибся. Тизер этот вышел: что 1 марта должна быть премьера. И у меня, получается, до 1 марта выходные. И я уезжаю. У меня... По делам нужно было уехать в Карпаты. Я приехал в Карпаты по делам. Где и застал войну – представляешь? Как Боженька меня отвел за 10 дней до войны. И когда оно началось... А у меня все мои студийные: кто работает на студии – в большинстве случаев из Ирпеня, Бучи и Гостомеля. И я... Они начали съезжаться для того, чтобы... И мне нужно было их принимать, поселять и помогать с этими вещами. Вот так я и встретил. Потом мы сразу уехали: дней через 10 поехали с Михаилом уже на концерты для наших военных.

– А свои ощущения ты помнишь 24-го утром? Рано утром.

– Ты понимаешь, после 10-го года я был достаточно... Я понимал, что это произойдет.

– Ты был к этому готов? Ты понимал что?

– Морально – нет. Я в голове себе не верил в то, что...

– Ну говорили все: будет, будет, будет, будет.

– Ну, говорили. Но я не верил, что такое может быть. Все равно я верил в лучшее как оптимист. Но я понимал, что это произойдет. Поэтому я воспринял это как вещь, которая есть. Я не знал, будет это сейчас или через год, но в 2010 году я же знал, что они будут нас атаковать.

– Страшно было или нет?

– Я не могу сказать, что я испугался.

– Ты ведь творческий человек. Творческие люди – они всегда гипертрофируют.

– Ну ступор был. Какое-то время ступор был. Но потом взял себя в руки – и начал работать. Лучше всего в такой ситуации – это заниматься чем-то, помогать людям. Тогда у меня было чем заниматься, потому что многие наши приехали: у них побомбили дома. Они напуганные все приехали. Мы их поселяли, расселяли. Думали, как одевать, как там что. Они без ничего приехали. И так далее. То есть было чем заниматься. Потом мы сразу организовались, поехали к военным работать. Мы работали по три-четыре концерта в день в разных точках Украины нашей родной независимой, поднимая им боевой дух.

Лучший, кстати, концерт был интересный: когда мы работали... Не буду говорить где, потому что нам тогда еще запретили. Я после этого не выставлял. Сказали: "Не выставляйте фото ребят, потому что это может, если их в плен возьмут..." И поэтому у меня в телефоне просто их миллион, а ни одной не выставляю, потому что нельзя. И тогда, я помню, знаешь... Вот представь себе: посадка впереди, и стоит такая деревянная палатка – такая сцена. Просто деревянная такая подставка, как вроде сцена. Две колонки. И мы с Мишей выходим петь – и не видим зрителя. То есть где-то видно, что там кто-то есть, а сколько их – не видно. А потом в конце, когда "Горить-палає", они пошли к нам сходиться, а там тысячи три. В лесу спрятались.

Труднее всего ездить с концертами было – и есть – в госпитали

– Маскировка, маскировка.

– Да. Там опасная история была с этими прилетами. Нам тоже говорили, что... Были всегда возле сцены такие ямки. Ну типа окопы. И там у тебя было… Они говорили: "Если воздушная тревога, мальчики – налево, девочки – направо". У девушек в окопе лежит бронежилет, типа броник и типа каска, а у ребят ничего нет – прячьтесь так. Я помню эту историю. Они веселые. И мы ездили. Труднее всего ездить было – и есть, я скажу тебе, – это в госпитали. Особенно когда первую часть концерта ты поешь, это как обычный концерт, а потом, когда ты идешь к ребятам – к тем, кто не мог прийти на концерт…

– Без рук, без ног.

– Да. Это очень тяжелое испытание. И для меня оно самое тяжелое.

– Что ребята говорят во время таких встреч?

– Слушай, ты знаешь, раненые, тяжело раненые, но говорят, что "как только встанем на ноги, сразу идем дальше бить". И ребята, блин, – где-то из-под Донецка, на украинском языке щебечут, как соловьи. Молодые – по 23, по 24, 20 лет – по-разному.

– Саша, а что тебя поразило, скажи, в наших людях? Кажется, мы знали Украину хорошо, мы объездили ее всю. Ну ты объездил, наверное, еще больше, чем я. Мы знали, какие наши люди. Что нового ты открыл в украинцах после начала этого полномасштабного вторжения?

– Ты знаешь, мне лично революция – она показала, что центральная часть Украины, западная часть Украины – они могут достаточно быстро скоординироваться. То есть если нужно, они друг другу помогают, как пчелы, знаешь.

– Да, да, да.

– Я сомневался по поводу восточной нашей части, знаешь. Потому что там у меня много друзей есть. Были люди, поддерживавшие Путина, Россию и так далее.

– И много было таких.

– Я переживал именно в этот момент. Но для меня теперь и Херсон, и Запорожье, и Харьков, и Днепр – все эти города для меня... Харьков – особенно. Мои приветствия вам и от сердца такие добрые посылаю вам флюиды. Харьков – особенно. Для меня это города-герои сейчас. Это патриоты Украины. Да, русскоязычные. Разные бывают патриоты. Со временем все будет. У нас дети будут учиться на украинском языке в школе. Пара поколений – это недолго. Сколько? 10 лет учатся, 11? В школе. Два раза по 11 – и уже будут украиноязычными даже в быту. И сны им будут сниться на украинском языке. И слава богу. И вот для меня эти города – это важные.

Мы ездили... Я не рассказывал тебе. Ездили где-то до июня-месяца. И мне было звонков много, и Мише было звонков много: что типа "поехали за границу". Но знаешь, какие предложения? Я говорю... К примеру, мы хотим сделать концерт. Я говорю: "Очень хорошо". "Мы фонд какой-то такой", – условно, за границей. Я говорю: "Хорошо". Они говорят: "Вот мы хотим пригласить артистов и даже вам заплатим какие-нибудь деньги. По $2 тыс., например, заплатим. Хотим пригласить пять артистов". Я говорю: "А сколько у вас мест? Что мы соберем для ВСУ?" Ну говорят: "Ну все, что продадим". Я говорю: "На сколько мест зал?" Они говорят: "700 или 1 тыс., условно". Я говорю: "Сколько у вас вал получается?" Вал – это общая сумма, исходящая из продажи билетов. Они говорят: "$20 тыс., условно". Я говорю: "Как вы пяти артистам сейчас раздадите по 10, заплатите за проезд, проживание, питание, переезды и все остальное..."

– Где же ВСУ?

– Так в чем же тогда прикол? Они говорят: "Да мы хоть что-нибудь будем: хоть 2–3 тыс.". Я говорю: "Так вы возьмите эти 20 тыс., что вы хотите потратить, и сразу отправьте в ВСУ". И такие, знаешь, моменты нестыковок были, лишь бы ради пиара. Но потом мы уехали за границу.

– Где в первый раз? Куда?

– Поехали мы в Верону. В Италию. Там был ужин. И в первый ужин мы собрали €90 тыс. Дальше продолжили тур по Испании и Чехии: ну, там, Прага. Затем продолжение последовало: Испания, Прага. И мы собрали, привезли €238 тыс. И я понял, что это эффективная история. И после этого механизм нашей работы складывался следующим образом: мы приезжаем в Украину, работаем месяц для ребят здесь, набираем заказ – и уезжаем за границу. Выполняем заказ – приезжаем, раздаем. Такая история.

Как сказать, кто больше дал: миллионы – миллионеры какие-нибудь или бабушка, которая в Испании подошла и дала мне 200 грн и говорит: "Это из моей пенсии. Я даю все, что есть"? Вот кто из нас больший меценат? Она

– Я знаю, что ты очень скромный человек. Не просто очень скромный, а очень-очень скромный человек.

– Если ты хочешь сейчас о цифре, я не буду говорить.

– Я буду сейчас из тебя пытаться вытащить что-нибудь.

– Не надо. Не надо.

– Давай так. Я же знаю, что ты купил на собственные деньги для женщин-военнослужащих...

– Это не я – это мы с Мишей собрали эти деньги.

– Вы с Мишей Хомой собрали на форму для женщин-военнослужащих ВСУ.

– Да.

– Сколько женщин вы одели?

– 1500.

– 1500?

– Да, а у нас нет формы! Мы ездили, а девушки говорят... Во-первых, я узнал, что у нас было тогда: полгода назад: 51 тыс. девушек были в ВСУ. Я вообще офонарел! Ты не знал эту информацию?

– Ого! Нет, нет, нет.

– А сейчас еще больше. И формы не было. А потом нашлась. Здесь у нас сделали: кто-то, кто шьет ее. Насколько мне известно, и наш министр обороны, и все утвердили. Там натовские... Там какие-то моменты, нюансы. А девушки нам тогда говорили: "Сделайте что-нибудь с этим. Мы, – говорят, – ходим в мужской форме. Мужскую форму перешиваем на три размера ниже". Там не высокие какие-то... Ну короче, я не очень разбираюсь в этом, но неудобная мужская форма им. "Сделайте что-нибудь с этим, чтобы у нас форма была. Это ведь не тяжело".

И мы стали этим заниматься. Друзья наши… Забыл, как называется. Arm Woman Now, кажется. Это фонд, занимающийся этими вопросами. И мы понемногу, понемногу начали с Мишей складывать эти деньги, чтобы сшить им. Комплект формы стоит €70, но он… Знаешь, там уже есть и нижнее.

– Ну да, конечно.

– Нижнее белье есть – все там уже: таков комплект. И так, слава богу, одели какое-то количество.

– То есть вы с Михаилом Хомой одели 1500 женщин-военнослужащих ВСУ?

– Да, девушек.

– На свои деньги?

– На то, что мы заработали.

– Класс! Но ведь я знаю, что ты еще и передал на ВСУ много денег.

– У нас немного не такой механизм, Дима.

– Как это?

– У нас происходит... Вот ужин благотворительный. Что такое ужин благотворительный? Это мы приезжаем в какой-нибудь город. К примеру, в Прагу. Собирается там 200, 300, 500, 600: в зависимости от того, сколько есть возможности в зал вместить, – людей. У них накрыты столы. Стоит большой экран. Мы поем и показываем на экране эти лоты: которые мы... Помнишь, я тебе говорил: когда ездим здесь, берем заказ. Это коптеры, бусики – не знаю, – пикапы, рации – то, что нужно им. Тепловизоры. И стоят на экране на этом большом эти лоты с ценой. И мы работаем концерт, а люди покупают эти лоты для того, что мы передали. Вот так это происходит. Поэтому у нас денег в руках не было и не держали.

– Ну на сколько денег, давай я спрошу, вы передали?

– Я не буду об этом говорить, Дима. Знаешь, говорят… Библия пишет, что если делаешь доброе дело, то левая рука не должна знать, что делает правая.

– Хорошо, я спрошу: но это миллионы, да?

– Это обычные суммы. И слава богу. Слушай, я тебе скажу, что иногда, если мне… Как сказать, кто больше дал: миллионы – миллионеры какие-нибудь или бабушка в Испании подошла и дала мне 200 грн и говорит: "Это из моей пенсии. Я даю все, что есть"? Вот кто из нас больше меценат? Она.

– Ты знаешь, я видел в Instagram и в YouTube ваши концерты с Михаилом Хомой за границей. Большие залы в лучших странах Европы. И люди поют "Горить-палає". Ну, это вообще!

– И мы идем под текст на "гей-гей"! Со сцены, Дима.

– Ну, это вообще! Это мурашки по коже, я честно говорю. Я сейчас об этом говорю – у меня мурашки.

– Да слава богу. Слушай, знаешь, людям это помогло в этот момент: нашим ребятам помогло. Потому что мы где едем, если едем между городами в Украине... Там нужно ехать – много блокпостов. Так когда видят меня за рулем с Мишей, сразу начинают петь нам "Горить-палає". На каждом почти блокпосту. Это приятно. Слава Богу!

– Ты знаешь, настроение у многих, у миллионов людей плохое. Плохие дела у нас на фронте. А что там дальше? Никто ничего не понимает. Погибших уже много. Бомбардируют наши города. Инфраструктуру уничтожают. И в это время появляется эта песня. Я еще раз подчеркиваю, это гимн, на мой взгляд, – "Горить-палає", – где улыбающиеся, спокойные исполнители.

– Слава Богу. Боженька такую песню отправил.

– И люди подумали: ну если да, то, наверное, не все потеряно. Наверное, победим. Это очень важно было именно в то время. Очень важно.

– Мне многие писали, что когда воздушная тревога, включают, дети поют. Этого, знаешь, я и хотел... Я не хотел, что там был мат. Ни в коем случае я бы не разрешил этого. Я хотел, чтобы это пели дети. Я хотел... А уж на концертах: там, где военные, – если хотят сорваться и крикнуть... Наше "гей-гей" – даже колонок не слышно в зале всегда. Потому это уже такое дело. Сейчас война – может, и надо где-то сбрасывать.

Хотя я не сторонник матов, но такова ситуация. Это было нужно для того, чтобы поднять этот боевой дух, чтобы они понимали. Знаешь, наши казаки, когда шли в бой раньше, во времена Запорожской Сечи, – они становились перед врагом – и начинали смеяться над ним. Где-то говорит: "Смотри, какой толстый там стоит! А этот – узкоглазый!" Все: "Ха-ха-ха!" И это поднимало им боевой дух, а у тех – забирало.

– Да, да, конечно.

– Я уже потом анализировал, потому что мне много, я говорю... И Тарас Тополя говорил мне: "Саня, это очень весело сейчас. Сейчас такое время, не до таких песен веселых". Я очень долго думал – пришел к этому, оправдание внутреннее, знаешь, об этих казаках было.

– А давай назовем ребят, которые вместе с тобой, с Михаилом Хомой исполнили эту прекрасную песню.

– Тарас Тополя.

– Это будет справедливо.

– Да. Тарас Тополя, Петр Черный, Жека Кошевой, Юра Ткач – ну я и Миша. Секстет.

– Секстет. У тебя очень красивые песни. Кроме Михаила Хомы, конечно, Аlekseev, Пивоваров?

– Да.

– Как красиво!

– Вот новая песня как раз должна быть в том составе.

– Но мы видели разошедшуюся песню... Сколько ее посмотрели? Миллионы в YouTube. Кстати, "Горить-палає" 30 млн посмотрели.

– Да, сегодня, кстати.

– Сегодня? 30 млн! Это большой успех, кстати. Я не знаю, кто в украинском шоу-бизнесе может сказать, что его песню посмотрело 30 млн зрителей.

– Да есть много песен, имеющих 30 млн.

– Да?

– Ну да. Но это у меня органическая история. Поэтому...

– Песня "Чому?" – вообще одна из моих любимых, я бы сказал. Там, где вы вчетвером. Кому принадлежала идея спеть вчетвером именно в таком составе?

– Мне. Я тебе скажу, я сталкивался и сталкиваюсь до сих пор – ну, сейчас меньше, конечно... Ну как, "меньше"? Я просто еще не сталкивался, потому что не писал таких лирических песен во время войны. История этой песни вообще иначе немного, и ее нужно начать раньше. Ее нужно начать с момента знакомства моего с Михаилом Хомой.

– А как вы познакомились, кстати?

– С Кузей Скрябиным мы поехали на "Черноморские игры", где были членами жюри. А Миша Хома там выступал конкурсантом. Когда я так рассказываю на концерте, Миша все время поднимает, что он не таким уж маленьким был. И он очень хорошо пел. Я это запомнил. И потом я потерялся с ним. Этот период от отрочества до... Не видел, не знал, чем он занимается. А потом я узнал, что Миша – то и есть Dzidzio. Ну, мы с ним поговорили. Я ему говорю: "Миша..."

– Зачем ты Dzidzio?

– Нет, нет. Говорю: "Dzidzio – это хорошо. Я понял, почему ты Dzidzio. Потому что нужно зарабатывать деньги, надо... У тебя есть такой образ также – это очень хорошо. Но у тебя есть голос. Надо же тебе петь". И о Библии ему рассказал. "Ты должен найти свой талант и реализовать его. А ты сейчас реализуешь свой талант процентов на 10 в Dzidzio, – говорю. – Надо петь что-то тебе такое, чтобы ты показывал голос". И тогда я написал эту песню "Чому?". Ну и с Мишей вопросов не было, он 100% попадал в этот квартет. А с ребятами у меня... Когда ты сталкиваешься с проблемой, что тебе нужно кого-то взять петь...

– Свою песню. Хитовую.

– Неважно, свою песню или вообще песню петь. Но ты должен взять людей, которые умеют петь. А у нас не так много их – ты понимаешь?

– А где таких найти?

– И это была проблема. Поэтому первые вопросы...

– К Поплавскому обращался?

– Нет... Ну, Михаил Михайлович – я точно знаю, что он не спел бы ее в той тональности. Хотя он поет в своей.

– Он в другой спел бы.

– В другой, пусть поет, да. Первый вопрос, который я говорил, – я говорил: "А ну спой мне эту мелодию в этой тональности". Или присылал фонограмму – и говорю: "Пришли мне. Просто на диктофон запиши, как ты поешь ее в этой тональности". И когда я слышал, что поют, вот, собственно, выбор пал на тех людей. На Аlekseev и Пивоварова тогда.

Фото: Александр Пономарев / Facebook

– Красиво, красиво.

– Пивоваров мне понравился. Он писал... Тогда была эта песня "Дежавю", знаешь. Я подумал: он так молод... Мелодичная достаточная мелодика, если сравнивать с другой, с этим минимализмом, который был тогда на волнах. И тогда, когда эта песня зашла, – почему? Я помню мой разговор с некоторыми нашими продюсерами, которые говорили: "Саня..." А я всегда говорю, что это волны в шоу-бизнесе. То есть была волна минимализма, когда не нужно было очень уметь петь, играть на каких-то инструментах – не требовалось очень сильно. Но такие волны уже были когда-то – помнишь? "Кино" – не знаю, – раньше были "Наутилус Помпилиус", а затем – раз! – и "Ласковый май". То есть минимализм уже был.

Я знал, что скоро должна быть волна, когда люди захотят уже слушать людей, умеющих петь, наученных петь, музыкантов, умеющих играть. И тогда я это рассказывал другим продюсерам, коллегам. А они мне звонят и говорят: "Саня, она зашла". Она на первом месте была в трендах и так далее в YouTube. А они говорят: "Она зашла. Это уже все, значит, меняется?" Говорю: "Не знаю. Посмотрим дальше. Это пока тенденция".

– "Пазли" же перед ней были?

– Нет. "Пазли" после "Чому?"

– После нее? После "Чому?"

– Да.

– Это прекрасная песня тоже.

– И когда зашли "Пазли", я сказал, что это уже не тенденция. Это уже значит, начинает меняться. Так оно и вышло.

– Тренд. Это уже тренд. Знаешь, ты о волнах сейчас говорил. Я вспоминаю прекрасного белорусского композитора Эдуарда Ханка, который в свое время сколыхнул все общество. Он теорию волн показал. Он сказал, если коротко, что у каждого исполнителя, топ-исполнителя, бывает точно одна волна, когда он влезает на нее с хитами какими-нибудь. Он идет какое-то время на этой волне – затем падение неизбежно. Некоторые исполнители поднимаются на вторую волну. Третьей волны не бывает. У тебя была первая волна, твои первые хиты, такая безумная популярность. Потом какое-то затишье. А вот сейчас, я думаю...

– Я тебе говорил, с чем это связано. Не писалось.

– А вот сейчас, я думаю, Ханок прав. Сейчас вторая волна, мощная волна. Это так или нет?

– Да дай Бог! Как будет. Знаешь, моя задача маленькая: записать, сделать. Вот, например, мы еще сделали, я не помню, или после "Чому?", или это у нас... Последовательность не помню. Помнишь, я сделал на Пасху этот пасхальный тропарь "Христос воскрес"?

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Да, да, да.

– 12 голосов, 12 языков. И это тоже была очень интересная история, с божьим провидением. Потому что я очень с таким столкнулся, с чем не сталкивался. Условно говоря, я сижу с утра, пью кофе.

– С утра до ночи?

– Да нет, просто утром. Пью кофе. А я перед этим записал "Христос воскрес из мертвых": тропарь этот. Когда шел, просто, знаешь, снимал селфи – и на даче записал, на Пасху поздравил предыдущую на церковнославянском языке. Мне написали: "А почему не на украинском?" Я думаю: нужно на украинском языке спеть. И ввожу в Google "Тропарь "Христос Воскрес" на украинском языке" для того, чтобы просто понять, как правильно, чтобы я не ошибался и так далее в распевах. И мне выбрасывает "Христос воскрес" на 100 языках мира. Я здесь такой: опа! Думаю, а как "Христос воскрес"? Я думал, что это только у нас, православных.

Звоню своему духовному наставнику – он говорит: "Да нет, этот тропарь написан еще до разделения церкви святыми отцами". Говорит: "Это все знают христиане". Говорю: "А почему же они не поют все вместе?" Говорит: "Потому что у каждой церкви своя мелодия". Я говорю: "Так надо мелодию, значит, написать?" Сажусь за инструмент, пишу мелодию, показываю ее батюшке. Он говорит: "Сделай что-нибудь такое, чтобы больше голос можно было показать". А я сажусь менять – ничего у меня не выходит, никакой ноты. Потому что так уже застолбило. И я тогда... Ну благословляет меня батюшка: "Делай такую историю". И я начинаю это делать. Уже нас набежало 12 артистов.

Но ты понимаешь, в чем проблема? Это оркестр – это нужно сделать аранжировку для оркестра. Причем в одной аранжировке – там есть китайская версия, турецкая – должна быть разная музыка. Это как 12 разных аранжировок. Сделать для оркестра, сделать для двух хоров аранжировки, прописать ноты, дать им выучить и записать. Детский и мужской взрослый. И записать это, почистить, снять. А у меня всего месяц.

Я тогда сел и думаю: я такой объем работы раньше делал за полгода. Я тогда вспомнил, что Боженька дает нам по силам. И тогда сел, написал и сделал. Ну, там было очень много историй! Знаешь, у меня мечта: когда-нибудь, если Боженька справит, чтобы этот тропарь спели где-нибудь в Риме или где-то на какой-то большой площади. Но, действительно, там, чтобы был известный итальянец, знаешь, известный англичанин – такое. Чтобы спеть. Всемирно такая объединяющая для христиан вещь. Много здесь таких провидений, которые все не расскажешь. Скомкано у меня выходит сейчас, возможно, рассказать. Но это точно Боженька управлял.

– Возвращаясь к Михаилу Фоме.

– И я тогда сказал, что "Миша, надо петь что-нибудь другое". И написал эту песню "Чому?" И мы спели ее тогда. И он уже начал себя показывать как Михаил Хома. И сейчас на концертах он частично поет как Михаил Хома: в костюме, смокинге. А потом не выдерживает – и всегда есть вторая часть. Говорит: "Я надеваю шляпу и пою как Dzidzio", – и пошел петь как Dzidzio.

– То есть ты вернул ему его имя и фамилию?

– Я не знаю, я ли. Это просто Боженька. Но я ему сказал, что в лице Пономарева у Dzidzio есть враг, а у Михаила Хомы – друг. Ну я шутил, конечно. Это не так. Я люблю, и когда он как Dzidzio работает. И это тоже может быть, потому что он людей... Ну поднимает им настроение. Это такой положительный образ. Кстати, его очень любят дети. Миша уникален в том, что когда мы... Где бы мы к детям ни приходили, он, знаешь... Он умеет с ними ладить, знает, что им сказать, чтобы они... Уникальный в этом смысле он парень.

– Я очень любил Дмитрия Михайловича Гнатюка, мы с ним дружили. Я считаю его великим певцом – и вообще, может быть, величайшим певцом украинским. И я помню, как он пел "Марічку". И на концертах наших – помнишь? – "Бульвара" во Дворце "Украина", и на днях рождения. И мне казалось, что это классика такая уж. Лучше "Марічку" не может никто спеть. И вдруг уже во время войны я услышал, как Михаил Хома поет "Марічку". Ну тоже до мурашек по коже. Фантастика! Как это он сделал! Фантастика!

– Это его, слава Богу.

– Фантастика просто!

– И слава богу, что он поет и так, и так теперь. Дальше пусть зритель выбирает, кого он хочет больше слушать, и исходя из того… Правильно? Он и будет петь.

– Да. Но Dzidzio, кажется, после этого в нем умер.

– Нет, он не умер. Он по нему скучает. И на каждом концерте все равно поет. А когда он еще болтает, как Dzidzio, то я вообще никогда не могу остановиться и ржу. Хоть он и матерится, но в Dzidzio разрешается. Потому что это очень прикольно и забавно.

Оправдание действиям Ани Лорак и Повалий, кроме как заработать денег, я не вижу. Почему бы не вернуться, как, например, Лобода?

– Больной я вопрос тебе задам сейчас. Я спрашивал уже об украинских звездах, которые начинали вместе с тобой, с которыми вы шли по жизни: по эстрадной жизни, сценической жизни. Некоторые из них во время войны оказались не в Украине. Я имею в виду Таисию Повалий, Ани Лорак, кого-то еще. Продолжают петь для россиян. Причем не просто для россиян, а на концертах, посвященных российской армии, которая убивает украинцев. Что это, на твой взгляд? Думал ли ты о том, что они совершили и почему они такое совершили?

– Ты знаешь, думал. Но Библия пишет: "Не судите – и не судимы будете". Я не хочу по коллегиальной этике, просто христианской, даже что-то говорить. Я бы так не сделал. Это ясно. У меня были бы другие какие-то поступки по этому поводу. Им не позавидуешь, если честно. Именно поэтому. Почему так произошло? Я даже не понимаю. Потому что, анализируя подробно... Я знаю много деталей, которые происходили в тот момент. Я понимаю, что оправданий этому, кроме того, что заработать денег, я не вижу.

Почему бы не вернуться, как, например, Лобода даже? Вот она встала, поднялась и уехала во время этой уже... После 24 февраля. Поднялась, там оставила все, что у нее было, – и приехала сюда, в Украину, помогать. А почему было не поступить так хотя бы?

– Тоже поступок, да? Поступила.

– Да. Я не оправдываю какие-то предыдущие шаги, что и как там люди среагируют. Но это был шаг. Это был шаг, заслуживающий уважения. Да, заслуживают уважения такие поступки. Я бы поступал так по крайней мере, если бы попал в ту ситуацию. Хотя оправдывать я не собираюсь, потому что у каждого свой путь. Критиковать, судить не буду. Пусть Боженька их простит, благословит на добрые дела. Все, что я могу сказать по этому поводу.

– У каждого своя судьба, свой путь широкий – да? Ты вообще добрый человек?

– Я не знаю. Мне кажется, что нет.

– Я вот смотрю на тебя, слушаю тебя – ты ведь болезненным был в детстве мальчиком?

– Нет, это когда родился.

– А что у тебя было?

– А что-то там – я не знаю. Малокровие или как оно называется. Не хватало мне 300 граммов крови. А у меня четвертая группа крови – редкая.

– Четвертая группа?

– Да. И никто не давал мне ее. У меня в саду забирали все борщ, били меня, знаешь. Помню до сих пор этот борщ, который у меня отнимали. А потом меня положили в больницу – и одна женщина дала мне 300 граммов крови. И мама сказала: "Запомни это имя на всю жизнь". Звали ее Рахиль Касиловна. Может быть, она услышит – я не знаю. Пользуясь этим интервью: если она еще жива, жива и здорова, может, она как-то свяжется со мной. Я бы хотел с ней познакомиться.

– То есть ты немного еврей?

– На 300 граммов, да. Но после того, как мне влили кровь, у меня никто не забирал борщ и не бил меня больше. Ну, глобально не бил.

Вторая жена сказала: "Или я, или Женя". Я сказал, что я дочку выбрать не могу – она уже выбрана, а жену – могу. И так мы разошлись

– Я хочу спросить тебя о личной жизни. Потому что все помнят твои отношения с Еленой Мозговой. Вы 10 лет, кажется, жили вместе?

– Девять с половиной, да.

– У вас дочь.

– Женя, да.

– Чем Женя занимается? Я ее помню маленькой еще.

– Женя уехала за границу работать еще три года назад. И сейчас до сих пор работает там.

– Она что-то закончила?

– Она закончила наш эстрадно-цирковой колледж. Он сейчас называется иначе. И уехала работать. Работает не по специальности.

– С Женей хорошие отношения поддерживаете?

– Конечно, это моя дочь. И с Женей, и с Зоей.

– И с Зоей тоже?

– Да, конечно.

– Это первая дочь Алены Мозговой (я говорю для наших зрителей).

– Да. Я с полутора лет ее воспитываю – и она моя дочь. То есть у меня нет разницы между Женей и Зоей до сих пор.

– Здорово. Здорово. Почему с Аленой разошлись?

– Ой, я не хочу во все детали уже вдаваться. Я когда-то объяснял. У меня произошло так в жизни, что изменили. Я попробовал простить. Потом еще раз изменили – я не смог простить. И ушел. Так вышло. Это… Я Алену уважаю. Благодарен ей за дочь. Я уважаю ее как мать своего ребенка. Поэтому ничего плохого я не хочу говорить о ней. Это была жизнь.

– Общаешься ли ты с Аленой?

– Теперь – реже гораздо. До войны, когда у нее были эти концерты, проекты – чем мог помогал. Подразумевается, выступал и так далее. На концерте памяти Николая Петровича.

– Да, да, да. С Виолеттой Борисовной, мамой Алены, общаешься?

– Общаюсь, да. Общаюсь.

– Интересная она.

– Не так часто, как хотелось бы, но общаюсь. Я ее уважаю очень сильно. И люблю до сих пор.

– Вторая твоя жена Виктория. Сколько вы прожили вместе?

– Четыре с половиной года.

– Почему развелись?

– Не сложилось. Знаешь, у меня было ошибочное суждение, что я такой в 30 лет, знаешь... Мне казалось, что я могу договориться даже со змеей, – понимаешь? Ну то есть мне было... Такой я был коммуникабельный, со всеми общался. Мне казалось, что я человека смогу изменить. Это была моя ошибка. Мы не совпали по характеру.

– Не ту, не ту ли я любил?

– Да. Не те я глаза любил. А потом еще: когда она мне сказала: "Выбирай: или я, или Женя", – дочь моя... Женя же со мной жила.

– Даже так?

– Ну да, Женя жила всегда со мной после нашего развода с Аленой. И она не очень ее любила, скажем так. И сказала: "Или я, или Женя". Я сказал, что я дочку выбрать не могу – она уже выбрана, а жену – могу. И так мы разошлись. Так же зла не держу. Это жизнь. Говорят всегда, что виноваты оба. Может, это и так. Я не вспоминаю и не хочу вспоминать этих людей плохими словами, потому что это два человека, с которыми я жил и которые мне родили двух прекрасных детей: сына и дочь.

– Ты настоящий мужчина.

– И поэтому что могу – всегда помогу, несмотря ни на что.

– От Виктории же сын у тебя, да?

– Да. Ему 16 лет сейчас.

– Вы общаетесь с ним?

– Конечно.

– Почему он фамилию взял другую?

– Почему другую? Нет.

– Нет? Пишут в "Википедии", что он под фамилией другой живет. Нет?

– Нет.

– Пономарев?

– Да.

– Надо исправить "Википедию".

– Серьезно? Там написано?

– Да, там такое написано.

– Нет, нет. Он не брал другую фамилию.

– Чем он занимается, чем увлекается?

– В школе учится сейчас. Хочет быть летчиком, не поверишь.

– Голос есть?

– Есть. Но петь не хочет. Хочет быть летчиком. Знаешь, это о самолетиках. С детства.

– Что сейчас в твоей личной жизни?

– Все в порядке. Поэтому давай это не трогать, чтобы оно и дальше было в порядке.

– Ты суеверный человек вообще?

– Суеверный со студенческих лет. Но я понимаю, что... Библия пишет, что в это верить нельзя. Но...

– Какие предрассудки у тебя есть?

– Если черная кошка, то я остановлюсь подожду. Или обойду дорогой как-то.

– Возвращаясь к войне. Я еще раз хочу поблагодарить тебя за то, что ты сделал для украинской армии, за то, что ты делаешь дальше для украинской армии.

– Мы делаем вместе с Мишей.

– С Мишей, да. И Мише отдельная благодарность. Хочу еще сказать тебе... Большую благодарность передать за песню о русском корабле. Потому что в то время… Я повторяюсь, но это очень важно. В то время, когда вы ее выпустили, это было очень, крайне важно для миллионов украинцев. Сейчас мы гуляем по весеннему Киеву. Прекрасный весенний Киев.

– Да. Каштаны.

– Но у нас его могло не быть. И мы понимаем это. Даже руководитель ГУР Кирилл Буданов в недавнем своем интервью...

– Да, если бы [россияне] вышли на Гостомеле – десантировались, – то могло бы не быть.

Я мечтаю, чтобы Украина была так сплочена все время. Чтобы не делилась на 75/25

– Он сказал: если бы удалось десантироваться россиянам в Гостомеле, Киев они бы взяли. И мы бы уже не гуляли.

– Боженька все управляет так, как должно быть. Знаешь, у меня в этой песне второй "На землі, в повітрі і на морі" – там есть такой текст: "І Вкраїна вся піднялася з Богом в серці за своє, і одразу об’єдналася, і одразу люто б’є". Это об Украине сейчас. Это я не говорю сейчас о каком-то государстве. Я не уверен даже, что есть еще такие государства, которые могли бы так объединиться, как объединилась Украина, и встать так все вместе. И я мечтаю о том, чтобы Украина была так сплочена все время. Чтобы она не делилась на 75/25. Чтобы она не делилась ни в какие моменты.

Надо делать свое. Надо писать хорошие песни – и люди будут больше любить и хотеть общаться на украинском языке. Надо снимать хорошие фильмы – и люди будут знать своих героев. Они не будут спрашивать, герои они или не герои. Следует поднимать исторические пласты и понимать, что это наша история. И в данном случае она доказана и так далее. Чтобы люди понимали, где наша история, не отказывались от нее. Потому что мы – Киевская Русь. Церковнославянский язык – да, его написали болгары Кирилл и Мефодий. Но мы – Киевская Русь, и это наш язык. Его нельзя отдавать. Мы должны за это бороться как за историю Киевской Руси. Мы – русичи. Русичи. Не они. Они – русские, как говорит один мой товарищ из Италии. Ему семь лет, зовут его Тео.

– Какая красота – да? Какая красота! Каштаны какие!

– Да вообще! О каких серьезных вещах говорить сейчас? Надо крутить шеей и смотреть по сторонам.

– Ты знаешь, сегодня май у нас 2023 года. Война продолжается. Почти каждый день россияне бомбят наши города. И Киеву досталось уже тоже. Если бы... Если бы не наша ПВО, было бы гораздо хуже.

– Благодаря нашим западным партнерам, которые нам помогли с этим. И слава богу, что это своевременно.

– Это очень важно: поблагодарить.

– Оно, конечно, не вовремя. Хотелось бы побыстрее.

– Но спасибо, что дали.

– Но спасибо, что есть. И сейчас мы уже можем отражать это. Потому что были бы большие проблемы. Слава Богу!

– Бомбят наши города, убивают наших людей каждый день. Но жизнь продолжается. Мы сейчас в парке Шевченко. Это центр Киева. В этом парке меня, маленького, мама возила в люльке.

– Да?

– Да.

– А где ты жил, кстати?

– Здесь. Там, где площадь Толстого.

– Да? Ты жил в центре? Слушай, гламурный ребенок!

– Первый год. Затем Борщаговка.

– А, да?

У меня мурашки по коже оттого, как мы объединились. Нам нужно сохранить это любой ценой. Тогда нам не будет равных

– Да. Дом снесли. Но тут гулял. Я очень люблю это место – парк Шевченко. Вот все красиво, все прекрасно, но идет война. Что ты чувствуешь сегодня? Что ты думаешь, когда мы победим? Сколько будет продолжаться эта война? И что будет дальше после войны? Ты ведь не можешь об этом не думать.

– Мы точно победим. Когда – я не знаю. Я не Нострадамус.

– Не снится ничего?

– Мне снилось, что город Киев после бомбежки был цел.

– Это хорошо.

– Тогда, что я только могу сказать. После этого мне не снилось ничего. Я таких снов, если честно, не очень… Я их боюсь. Ты представь: в 2010 году сказать своим друзьям, что нас будут бомбить русские! Ну ты можешь представить реакцию моих друзей в 2010 году?

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Да.

– Ну. А я это реально видел. И я хочу сказать одно. Если каждый человек в мире: украинец, каждый украинец – чем-то поможет во время войны нашей родной Украине сейчас, мы победим. Но это должен сделать каждый. Знаешь, я говорю всегда... Есть притча о пчелах и о мухах, знаешь, а есть... А вот у меня – что украинцы как пчелы. Вот летают, никого не трогают, пока их не тронут. А потом, когда их тронут – они поднимаются все, и им пофиг, какого ты размера. Медведь или что-то другое. На передке, кстати, на "нуле", когда с ребятами поем концерты где-то там в блиндажах, я рассказываю эту историю. Они говорят: "Нет-нет, Саша, мы не пчелы. Пчелы – они кусают и типа гибнут. А мы, – говорят, – многоразовые пчелы". Я не знаю, есть ли такая личность в мире пчел.

– Многоразовые пчелы!

– Говорят: "Мы апгрейдженные пчелы". Видите, какие украинцы? Очень меня, знаешь... Меня прямо до сих пор... Я сейчас говорю – у меня мурашки по коже, когда я говорю о том, как мы объединились. И Харьков, и Днепр, и Львов – все были одним целым. Как нам сохранить это? Нам нужно это сохранить любой ценой. Тогда нам не будет равных.

И государство построим сильное. И тогда никто не будет на нас посягать. И любить, и ценить друг друга, поддерживать украинское, ценить нашу культуру, дальше ее развивать, смотреть, где эта история наша дальше. Или та, что есть, что известна. Смотреть. У нас еще здесь не раскопано в Киеве куча всего, что можно посмотреть, знаешь. Узнать, сколько тому Киеву лет. Или месту, которое называлось до Киева. Куча вещей таких.

– То есть оптимизм у тебя есть? Ты понимаешь, что мы победим обязательно?

– А я написал это еще 30 марта, с божьей помощью. Украина победит.

– Родная Украина победит?

– А потом на земле, в воздухе и на море Украина уничтожит врагов. Родные земли и украинские звезды были и будут здесь испокон веков. Это мои личные прогнозы. То, что я написал. То, что мне дал Боженька. У них и смотрите прогнозы.

В Славянске после оккупации я видел такой патриотизм, какого не видел даже во Львове или Киеве. Бабушки, взрослые женщины и молодежь: все стоят и ловят каждое слово, у них стремление к украинскости

– Когда мы скажем друг другу: "С победой"?

– Я хочу, чтобы завтра. Утром. Но так может не получиться. Еще какое-то время нам надо бороться. И потом еще предстоит после победы много сражаться. Сражаться для того, чтобы помогать ребятам. Я думаю, что мы еще много концертов дадим для того, чтобы после войны, после победы, когда Боженька управит, – дадим, чтобы протезировать людей, чтобы психологически их отвоевывать, чтобы они были... Действительно, еще будет проблема с оккупированными частями Украины. Потому что там уже почти поколение выросло другое. И с этим будет проблема.

Хотя я тебе скажу такую вещь странную. Я когда выступал в Славянске и в Краматорске после 2014-го, но до... Я не помню, какой это год был. 2018–2019-й. Славянск был после оккупации. Я там пел на площади. Я такого патриотизма не видел даже во Львове. Даже в Киеве – нигде. Когда они побывали в оккупации... Стоят бабушки, взрослые женщины и молодежь. Все стоят и ловят каждое слово. Я вижу, что они песен, может быть, не знают, но они уже учат: они хотят это знать. Здесь такое, знаешь, стремление к украинскости. Я не прогнозирую, что после освобождения наших оккупированных территорий... может быть все немного и проще даже.

– Я думаю, что приехавшие к нам русские – незаконно – они побегут туда, откуда...

– Ну это и по-честному. Это по-божески. Если вы приехали...

– Да, по-честному. И коллаборанты – с ними. И все будет хорошо.

– Дай бог.

– Саша, я бы хотел, чтобы мы еще заехали, может, на твою знаменитую студию. Посмотрели, как там.

– Поехали.

– Да?

– Да.

– А сейчас – видишь? – ноги привели: сами ноги привели – к памятнику Тарасу Шевченко. Я хочу, чтобы весь мир увидел...

– Он, видишь, закрыт. Закрыт сейчас.

– Весь мир увидел, как выглядит сейчас памятник Тарасу Шевченко.

– Прячут.

Фото: Сергей Крылатов / Gordonua.com

– Прячут от варваров. Потому что здесь разорвалась бомба. Рядом буквально. Чтобы увидели люди красный корпус...

– Рядом со студией, кстати, тоже у нас упало. 200 метров от студии. Я, кстати, там записывал на Новый год... Записывал ролик: приветствие. И бахнуло рядом.

– Хочу, чтобы люди увидели красный корпус Киевского университета знаменитый.

– Да, идем к нему.

– А сейчас, да, отправляемся на студию к Саше. Посмотрим культовую студию, в которой записывались все звезды первой... Первой гильдии.

– Я все-таки не договорил с тобой. Так ты мне и не ответил. А ты видишь какие-нибудь моменты, как можно сделать? Или это невозможно?

– Объединить?

– Да.

– Победа объединит. Война уже объединила. Победа.

– Да. Но потом же начнут... После победы начнут каждый говорить, кто был великим победителем, условно говоря.

– Великим патриотом.

– Да-да.

– Я думаю, ничего. Я думаю, народ стал гораздо сильнее. Вернутся ребята с фронта, которые сами расскажут всем, кто больше патриот, а кто меньше. Это первое. А второе – экономика. Я думаю, что Украина... Украина будет отстроена. Это будет страна ЕС, НАТО, которая будет жить по законам.

– А мне кажется – знаешь, что нужно сделать? Мне кажется, что нужно сделать так, чтобы темы, которые разделяют украинцев...

– Запретили?

– Цивилизованным публичным политикам запретили дискутировать на время.

– Прекрасно, прекрасно.

– Не запретили, а просто это было бы не нравственно.

– Прекрасно.

– То есть их надо... К ним подходить, к этим темам нужно более щепетильно...

– Религия, герои, язык.

– Щепетильно нужно подходить и с более глубоким изучением. И, на мой взгляд, со спокойной дискуссией. Чтобы не разделять. Нам нужно, чтобы мы были объединены. Мы можем быть сильной страной.

– А мы уже сильная страна.

– Во всех демократиях повсюду есть революции. В демократиях повсюду есть моменты, когда люди могут выходить на пикеты. Это нормально. Но никто не проклинает друг друга из-за того, что ты там что-то не так сделал. А у нас такое есть. И причем категоричность очень агрессивна.

– Да-да.

– И мне это очень не нравится. Мы же говорим о наших людях, которые так же, как мы, были под обстрелами – а может, даже и больше. Которые так же, как мы, защищали нашу землю. Которые так же, как мы, лечат. Которые так же, как мы, учат, поют.

Это очень важно. Потому что эти разъединяющие темы – они... Для меня нет вопроса... Я знаю историю, знаю, кто там... У нас очень много противоречивых тем, скажем так, исторических. Ну так для того, чтобы изменить то мнение, которое навязывалось 70 лет, надо снять документальные фильмы, надо снять... Об этих исторических событиях. Чтобы люди понимали, что это действительно было не так, что это так, так и так.

Скриншот: В гостях у Гордона / YouTube

– Мы в таком месте, что хочется сказать: "І на оновленій землі врага не буде супостата, а буде син і буде мати, і будуть люди на землі". Вот и будет. Едем на студию.

– Поехали...

– Ну что, в студию приехали. Пойдемте.

– Проходи.

– За хозяином.

– Ну, давай. Буду тебя вести. Вот это студия, где мы записываем песни. И "Чому?" здесь снималось, и многое другое. И мой проект #ponomarevlivestudio на YouTube.

– Красиво!

– Используя возможность, цитируя тебя и Фейгина, и всех остальных, подписывайтесь, потому что это помогает почему-то.

– Уважаемые ребята! Подписывайтесь, пожалуйста, на YouTube-канал Александра Пономарева.

– И на YouTube канал Дмитрия Гордона.

– Уже подписаны. Что еще есть у Александра Пономарева, кроме YouTube? Facebook?

– Есть, да, Facebook.

– Instagram?

– Да.

– На Instagram. Telegram?

– Все: мне хватит. Мне достаточно. На YouTube – достаточно.

– Все? Пожалуйста, подписывайтесь.

– Пошли дальше.

– Такие пульты серьезные.

– Это оборудование, где можно писать даже Dolby 5171 Digital.

– Даже Dolby?

– Да.

– Класс. Класс.

– Можно фильмы большие делать. На брате такого пульта, кстати, делали "Пятый элемент" фильм.

– Да?

– Да. Они не стареют глобально.

– Здесь, наверное, все звезды записывались, да?

– Да, легче сказать, кто здесь не писался, чем кто здесь писался. Это мой моцик. Там занимается академия (за кадром слышно пение. – "ГОРДОН").

– Класс! Класс.

– Видно? Пошли дальше. А это здесь мой кабинет.

– Я включу свет.

– Хочешь, я тебе расскажу классную историю о колядках? Я сделаю тише, чтобы не мешало.

– Класс!

– Я когда прихожу на работу, всегда зажигаю лампадку. А когда-то перед этим на Рождество я хотел поставить... Ко мне друзья пришли. У меня колонка блютуз – я хотел поставить рождественскую украинскую музыку. И не нашел, чувак. Чтобы было хотя бы час подряд, постоянно играла украинская рождественская музыка. Я тогда подумал: что такое? Поставил американскую, потому что ее было очень много. Потом задумался над тем, что – что же произошло, что нет колядок? Думаю, потом проанализируется.

Вот я пришел на работу уже после Рождества в марте месяце, зажег ту лампадку, сел в Google смотреть, что с колядками. А как раз тогда, когда я смотрел, – через год должно было быть 100 лет колядке "Щедрик" Леонтовича. И я думаю: а что ж такое? Почему мать колядок Украина перестала их производить? Думал, анализировал, что же мы делали каждый год какое-то рождественское действо. И потом, проанализировав, понял, что мы реально пели старые колядки: известные. Десять штук – и так постоянно.

– И ты сделал новые?

– Я сажусь тогда, пишу – за инструмент – колядку. Написал первую колядку. Звоню своему духовному наставнику, проверяю текст, чтобы было канонично, чтобы не было никаких ошибок. Знаешь, потому что я человек такой: все по-своему. Он ничего не исправил. Говорит: "Все нормально". Я думаю: ну все, хорошо. Мне на полгода работы – как раз к Рождеству сделаю колядку. Оркестр, хоры – это все нужно делать. Иду задувать лампадку, а она не задувается. Сажусь за инструмент снова, пишу вторую колядку. Иду, так же – тот же механизм: духовный наставник, проверка текста – все нормально. Иду задувать – не задувается. Реально не задувается лампадка. Я иду, сажусь, третью пишу. После третьей задулась. Вот история.

– Проигрыватель я вижу – да?

– Да.

– Какой интересный...

– Я слушаю Эллу Фицджеральд. Я ее очень люблю. И Луи Армстронга.

– Класс! Я уже не видел таких проигрывателей вообще много лет.

– Я винил слушаю, потому что он аналоговый.

– Слушаешь винил?

– Да. Потому что цифровой звук – он, знаешь, все равно сделан так... Из циферок. А аналоговый – он ровный. Это такие детали, которые не заметит каждый, но я чувствую это интуитивно.

– Здесь так творчески все смотрится!

– Та да!

– Хочется что-нибудь делать.

– Хочется. Только сейчас: во время войны – хочется...

– "Таврийские игры" – и вижу дипломы.

– Потерялось многое после смерти мамы. Очень много этих статуэток у меня потерялось. Но ничего ужасного. Они были просто у нее все.

– Это какая-то прошлая жизнь – правда?

– Я даже смотрю как-то на все – будто это не мое все, чужое.

– Где взрыв был? Рядом здесь где-то?

– Здесь, 200 метров отсюда.

– 200 метров? Это 31 декабря 2022-го?

– Да.

– Что это было? Ты в студии был или нет?

– Да, я записывал новогодние приветствия. И так оно мне... Пошли на студию.

– Да. И что было?

– Ну оно... Я думал, что когда взрывается, оно сразу так: дыщ! А потом гремит. А оно было как-то так: в-в-в-в! (показывает) Вот так. И такое впечатление, что эти стены были сделаны не из камня, а окна в бетон встроены, а что окна на одном гвоздике держатся, а стены – из пенопласта.

– Окна посыпались?

– Да, внешние – да. В доме наружные посыпались. Это так – видишь?

– Да, здесь история живая (речь о фотографиях в студии. – "ГОРДОН").

– Да, здесь много.

Скриншот: В гостях у Гордона / YouTube

– Николай Петрович Мозговой. Можно посмотреть.

– Да, Николай Петрович. Здесь и дети у меня учатся. У меня же есть вокальная академия. И сейчас даже учатся, во время войны. Потому что здесь уровень бомбоубежища, потому здесь более-менее безопасно.

– А, это как бомбоубежище?

– Нет, оно не как бомбоубежище. Прямо на том уровне, на котором находятся бомбоубежища. Поэтому, в принципе, здесь более-менее безопасно. Ну ты ведь понимаешь, здесь такое... Безопасно. Когда такая прилетает болванюха, что трясется дом, то я думаю, что слово "безопасно"...

– Ты знаешь, что я думаю?

– Что?

– Я думаю, что в таком месте, как студия, имея в наличии такого певца, как Александр Пономарев, не грех напоследок в конце нашей программы что-нибудь спеть.

– А что, будешь со мной петь?

– Но если бы я мог петь, я бы пел. Мне Бебешко сказал: "Никогда не пой!"

– Горить-палає техніка ворожа. Лирически. Рідна Україна переможе. Горить-палає – і ще спалахуй! Руський корабль, іди... Гей-гей! Порядок.

Видео: В гостях у Гордона / YouTube