Свитан: До конца этого года мы можем выйти на границы 1991 года – освободить Крым и отсечь Донбасс G

Самый оптимальный вариант – где-то до конца этого года мы можем выйти на границы 91-го года: освободить Крым, отсечь Донбасс

– Роман, добрый вечер, здравствуйте.

– Приветствую.

– Как у вас настроение? Скажите.

– Ну, как на девятый год войны, которую мы уже выигрываем. С одной стороны, тяжело: мы все-таки девятый год воюем. А то, что выигрываем и их бьем, – это уже поднимает настроение. Остается намного меньше, чем мы прошли до первого этапа нашей победы: где-то около года. А потом еще будем ждать и работать над тем, чтобы империя исчезла, развалилась.

– Вы даете на активную фазу войны еще около года?

– Исходя из той динамики поставок техники, которая идет, можно рассчитать определенные этапы наших действий. Самый оптимальный вариант – где-то до конца этого года мы можем выйти на границы 91-го года: освободить Крым, отсечь Донбасс. Может быть, дочищать и Крым, и Донбасс. Тут может быть еще несколько лет. Дочищать – придется работать нашим штурмовым группам, нашей Службе безопасности, Министерству внутренних дел. То есть зачистка полная может происходить еще долго. А вот выход на границы 91-го года, отсечение российской армии мы можем выполнить до конца этого года, если сохранится такая динамика поставок.

Это первый этап этой войны, а дальше уже зависит от того, как быстро мы попадем в НАТО. То есть зонтик НАТО нас прикроет от российских этих всех волн, которые будут биться об этот зонтик, а если нам все-таки затянут вступление в НАТО, нам придется удерживать самим этот фронт.

У нас недостаток снарядов, и он будет постоянно

– Что касается поставок. Вы знаете, я постоянно разговариваю с ребятами, которые находятся на нуле. Они говорят, что у нас не хватает снарядов, что не хватает мин, что экономят каждый выстрел. Что происходит? Нам, с одной стороны, говорят, что у нас достаточно всего, что все приходит, а с другой стороны, ребята непосредственно оттуда говорят, что снарядный голод.

– Все зависит от места, то есть от того, где находятся. То есть есть участки, где нет вообще никаких боев на линии фронта более тысячи километров. А есть участки, где обстрелы происходят каждую минуту. Причем из всех видов любого оружия: начиная от стрелкового и заканчивая авиацией и ракетами. Эти несколько точек – в основном на Донбассе. Мы их прекрасно знаем. А вот уже исходя из местоположения людей, которые говорят, – оно разное. Каждый солдат, каждый военнослужащий – у него своя картина боя. Нет двух одинаковых картин боя. Потому и идет вот такая информация. Хотя если реально говорить – у нас недостаток снарядов, и он будет постоянно.

Почему? Потому что у нас нет складов: мы не можем работать со складами, так как у россиян есть определенные средства поражения, которые могут вычислить склады и, естественно, их подорвать. Мы работаем с колес. Причем логистическая цепочка поставки – аж Европа. Это до полутора тысяч километров. То есть снаряд, который должен, допустим, попасть в боевой расчет САУ, – или даже мина – к миномету – начинает движение где-то со складов в Польше – и дальше двигается около полутора тысячи километров. Причем нигде не останавливаясь. И он должен подойти ровно тогда, когда он должен быть использован. Это очень сложно сделать.

Тем более на протяжении линии фронта больше тысячи километров. Там тысячи расчетов, которые потребляют снаряды. То есть вопрос логистики: логистических поставок: она очень сложная. И вопрос все-таки в количестве. Есть определенное нормирование. Оно всегда было. Мы испытываем снарядный голод в том смысле, что мы, во-первых, не производим снаряды – нам их только поставляют. А во-вторых, использование снарядов, исходя из тех задач, которые стоят, – сами задачи тоже ставятся с расчетом определенного количества снарядов. То есть если есть, там, сотня снарядов – ставится задача только под эту сотню. И очень жесткие ограничения по изменению боевых распоряжений: БРов так называемых.

И это довольно-таки сложная операция. И есть моменты, связанные с недостатком... Особенно сейчас: когда идут наступательные действия у россиян живой силой – работают эффективно по живой силе в основном только минометы. Снарядом работать, допустим, артиллерией – по живой силе – это все равно, что забивать гвозди микроскопом. Тут работают минометы. А минометов-то у нас не хватает.

Вот у нас какая недостача сейчас на фронте: особенно там, где идут наступательные действия? Это минометы, это мины. Причем мины – это 60-ки, 80-ки. Те, которые на горбу можно нести. 120-ки – те потяжелее. Там хватает. А вот этих, легких, минометов противопехотных – это то, чего действительно не хватает. Пулеметов, минометов легких – вот этой системы поражения живой силы.

Скриншот: В гостях у Гордона / YouTube

– Вы говорите о нехватке снарядов, о том, что мы не производим снаряды. Вообще это позор, это уму непостижимо: такая страна, как Украина, не производит снарядов. И такая ракетная страна, как Украина, имеющая "Южмаш" – крупнейший ракетный завод в мире, – не производит ракет. А почему это происходит?

– 30 лет Украину разворовывали, армию уничтожали. Причем я сам военный и это прекрасно видел. Уничтожали, убирали потенциал военный, готовили к полному поражению: вот к такому развитию событий, к которому пришли в 14-м году, когда вообще армии, можно сказать, не было. Было определенное количество людей, но эти люди ничего не могли сделать по той простой причине, что было нечем. Угробили производство, угробили саму армию, угробили потенциал производства, производственный потенциал.

Я бы не сказал, что это диверсия прямая, хотя где-то с 2004 года было понятно... После того, как начали заходить россияне в Украину, как начали получать украинские паспорта, начали заходить на управляющие должности в Министерство обороны, в Службу безопасности, Министерство внутренних дел, то есть они сразу пошли в силовые органы, пошли в политику... Причем механизм был вроде как демократический: отказывались от российского – получали украинское гражданство. Но это все были засланцы российские.

И эта инфильтрация российского элемента привела к тому, что за несколько десятков лет просто угроблена наша промышленность. У нас действительно сильнейший потенциал ракетный в Днепре. У нас сильнейший потенциал двигателей авиационных в Запорожье. У нас рембаза сильнейшая вертолетная "Авиакон" в Конотопе. За харьковские, житомирские заводы и львовские – танковые и бронетанковые – здесь можно уже не говорить. У нас очень большой потенциал был. Его просто угробили.

Ну и финансирование, гособоронзаказ – это очень важно. Когда заказывают то, что не нужно, и когда не заказывают то, что нужно, – естественно, не попадает финансирование в систему производства – и она рушится. Причем не только станки рушатся – разъезжается инженерный состав. А это очень важно. Люди, которые могли производить определенные вещи, – их, кстати, больше переманили те же россияне. Очень много в Россию уехало просто золотых инженеров. А они уже в России.

Поэтому это такой государственный подход. Ни одна власть, которая была до теперешней – и из теперешней, естественно, – никто не занимался. Во-первых, потому что непрофессионалы: они не понимают, чем заниматься. Та же проблема непрофессионализма – по всем остальным направлениям. Когда отрасль возглавляет человек, который не имеет базового образования по той отрасли. Это негосударственный подход. То есть не было за все это время ни одно государственника.

У россиян ситуация со снарядами еще хуже, чем у нас. Они не готовились к реальной войне

– Ужасная история. Опять-таки, этот "Укроборонпром"... А на хрена он нужен, спрашивается, если он ничего не делал все эти годы? Это же уму непостижимо тоже. Я думаю, детальный разбор полетов у нас будет после войны. Сейчас, может, и не надо поднимать эти вопросы. После войны, конечно же... Особенно ребята, которые сейчас на фронте, первыми будут поднимать вопрос: а что случилось с нами, почему мы не готовы оказались к войне, а почему нам не хватает снарядов... При том, что весь мир цивилизованный сегодня скидывается, последнее отдает Украине фактически. Но я бы хотел спросить вас. У русских тоже проблемы: со снарядами в частности. И тот же Пригожин бьется в истерике, что "дайте снаряды, нет снарядов". У них тоже ситуация не очень хорошая?

– У них еще хуже, чем у нас, сейчас. Дело в том, что любая страна: и армия в том числе – когда она готовится к выполнению определенных задач... Допустим, если она готовится к выполнению задач обороны, есть определенные планы, нормативы по производству военной техники, снарядов, людей, готовых к выполнению задач. Ну это если оборонительная доктрина в государстве – это определенные цифры. Под это выделяется финансирование, разворачивается производство. Естественно, идет накопление военной техники, накопление снарядов и накопление в том числе и профессионалов: людей. Причем накопление происходит в штатных структурах и за штаты. То есть люди, которые прошли определенное обучение, уходят дальше на гражданку, но остаются на учете в мобилизационной системе. Это правильный подход к выполнению такого рода задач. А когда армия, допустим, готовится к наступательным действиям... А, кстати, сразу понятно, к чему готовится армия: есть определенные формулы, по которым можно рассчитать, к чему готовится армия. То есть либо обороняться, либо наступать.

Вот россияне готовились наступать, но готовились не готовясь. То есть они думали наступать, но не готовились к такой войне. Они просчитались очень сильно по подготовке. То есть если бы они реально готовились к наступательным действиям на 40-миллионную страну, у которой уже восемь лет армия все-таки воюет – пусть она и не развернута по военному времени – они должны были несколько еще, наверное, лет – чуть ли не десяток лет – готовиться с теми мощностями, которые у них есть. Они должны были догнать армию где-то до четырех миллионов человек: профессионалов. А это несколько лет, а то и десяток лет. Они должны были создать определенное количество боезапаса для того, чтобы воевать минимум года три-четыре. То есть это в несколько раз больше, чем у них было, включая советское вооружение. То есть все, что у них было, они за год использовали. Это не готовились они к войне. То есть к затяжной, реальной войне.

– Они готовились, но готовились к быстрой войне, победоносной.

– Ну, это значит, не готовились. Если реально говорить – это не готовились. Такая быстрая победоносная война... Есть термин: это военная авантюра. То есть это не война, а это военная авантюра. Вот они готовились к военной авантюре – больше какой-то политико-силовой, – но не к войне по захвату, допустим, территории. То есть они были просто не готовы. А то, что сейчас у них происходит, – они на полном ходу, на полном скаку... Успели выскочить: тысячу километров фронта убрали, но все равно еще больше тысячи осталось. Они сожгли практически все, что у них было. Они сожгли все запасы. То есть сейчас они выходят на так называемый снарядный голод: когда они начнут работать с колес. Вот они производят в сутки 5–7 тысяч снарядов максимально, то есть это включены все станки, все военные заводы работают в три смены. И вот они производят 5–7 тысяч снарядов в сутки. И они больше не могут использовать.

Летом армия РФ использовала 60 тысяч снарядов в сутки, сейчас – 10–12 тысяч. А в течение месяца выйдет на уровень 5–7 тысяч. С таким количеством боеприпасов они могут удерживать максимум 200 км фронта

– А нужно им сколько?

– Они сейчас используют 10–12 тысяч, а надо где-то около 20-ти. А летом они использовали 60 тысяч снарядов в сутки. Сейчас вышли на 10–12. А выйдут в течение месяца на уровень 5–7 тысяч снарядов в сутки: ровно столько, сколько будут производить. Это называется снарядный голод. С таким количеством боеприпасов они смогут удерживать фронт максимум шириной километров 200 – не больше. Не то что наступать или, там, какие-то действия производить – удерживать фронт таким количеством.

Почему же они сейчас и бегают по всему миру собирают боеприпасы: потому что прекрасно знают, чем это закончится в ближайшее время. Им надо будет принимать решение сворачиваться, уходить из Херсонской, Запорожской областей, уходить в Крым, то есть запечатываться по этим входам в Крым: в Перекопе, в Чонгаре, на Арабатской Стрелке, там, несколько десятков километров. И уходить: либо в Донбасс запечатываться, либо вообще уходить за территорию 91-го года. Вернее, за границу Украины материковой. И уже там начинать выполнять определенные оборонные мероприятия. У них просто вот эта проблема.

Почему сейчас поставлена задача всем войскам российским выйти на нормирование использования боеприпасов. Есть определенные лимиты. Вот привезли, допустим, в погребок положили на три-пять дней... Допустим, 100 снарядов привезли на пять дней: 20 снарядов в сутки. И дальше ты либо их сразу используешь, а потом четыре дня будешь сидеть без снарядов, либо используй по 20 снарядов в сутки – и растянешь на пять дней. Потому что только через пять дней придет следующая машина наполнить погребок. И вот в такой режим сейчас практически вся линия фронта основная – запорожская и херсонская – переведена. Почему они сейчас и собираются: понимают, к чему это все идет. Взять негде. Китайцы все-таки будут уходить. Не дадут китайцы ничего. Они, наоборот...

– Не дадут?

– Нет, не дадут. Они пытаются выскочить из этой лодки. Они с самого начала с Россией в этой войне участвуют, а сейчас понимают, чем заканчивается. И для того, чтобы не попасть под санкционные и... Ну, под санкционные – то ладно, а под уже репарационные иски не попасть. Они сейчас пытаются такой противоволной, подняв волну информационную: "Мы тут хотим поучаствовать, в конце концов. Ну да, не хотим, но мы же не участвовали. Вы обозначьте себе все, что Китай хотел, но не участвовал". Хотя участвовал с самого начала. То есть они пытаются такой волной выскочить из этой лодки. Ну, по крайней мере вряд ли у них это, конечно, получится. Но тем не менее будут пытаться. Потому россияне сейчас со всего мира собираются. Вот Мьянма вроде как собирается им несколько...

– Африка.

– Ну, Африка не так глобально: там все-таки американцы включили механизмы довольно-таки мощные по противодействию такому движению. Почему Мьянма? Это подальше от американского влияния – там еще можно как-то поискать. Может быть, Китай помог. Как раз Китай, кстати, мог помочь такому движению. А вот с Африкой – там уже посложнее. Там и европейцы, и американцы – у них, в принципе, есть механизмы, которые... Не давление как раз кнута и пряника. Там пряников пораздают, бус пораздают африканцам – им хватит для того, чтобы оставить это оружие.

А вот с Дальнего Востока и с индонезийского архипелага они, конечно, могут подтянуть это вооружение. Но это не глобально. Это спасет их, может быть, на месяц. Не более того. Еще вопрос – доплывет это все до России или нет. Это же все-таки военный груз, а это легитимная наша цель. Потому у россиян сейчас худшее положение, чем у нас. У нас больше 50 стран, которые по 10 процентов со своего запаса, в конце концов, скинутся, нам перебросят – и мы вырулим ситуацию. А у них взять уже негде.

– Вы интересно очень рассказываете. То есть давайте подытожим эту часть разговора. Вы говорите, что из-за снарядного голода россияне будут уходить из Запорожской и Херсонской областей?

– Им деваться некуда. То есть они могут под давлением уходить, имитировать отход или имитировать, допустим, какую-то борьбу. Как вот они уходили с того же изюмского котла или с правого берега, с имитацией определенной борьбы, но уходить будут однозначно. Это не то, что они, там, разбегутся – и все взяли и побежали.

– Когда?

– А вот как только мы начнем двигаться.

С середины апреля мы уже можем начинать двигаться. Может быть, еще наше командование примет решение посмотреть, как будут себя вести россияне под 9 мая

– Когда мы начнем двигаться?

– А это вот не раньше середины апреля. Это как раз то время, когда подойдут уже сухие и солнечные дни. Ну, Пасха ходит за Луной вместе с Землей и Солнцем, здесь воздушные массы... То есть как раз с середины апреля мы уже можем начинать двигаться. Но вопрос какой? Может быть, еще наше командование примет решение посмотреть, как будут себя вести россияне под 9 мая. У них же привязка к этим датам. Они могут собрать какой-то кулак где-нибудь в одном месте – и как-то к 9 мая захватить, допустим, очередной сельский сортир где-нибудь на Донбассе и показать какую-то победу.

Поэтому, может быть, подождут. Хотя если будет хорошая погода, нечего ждать – надо начинать где-то с середины апреля двигаться. У нас будет где-то такой, золотой, месяц у любой наступающей армии: когда она выкладывается полностью и выполняет определенный бросок, наступательные действия, прорыв фронта. Вот этот месяц у нас будет. Я думаю, это будет апрель-май. Может быть начало июня, когда будет выполнен реальный бросок в сторону азовского побережья или Крыма одновременно. И дальше уже второй период: опять накопление к следующему броску.

Фото: ЕРА

– Мне многие воюющие говорят, что россияне научились воевать, что не надо называть их тупыми, не надо говорить, что они не умеют, не понимают, не думают головами. Нет, они воюют хорошо. И нам приходится непросто с ними. Во-первых, их много – они берут числом. Во-вторых, они, видно, принимают наркотики: какие-то соли – черт его знает. Потому что мне говорят ребята, что просто встает четыре человека, например...

Они небольшими группами работают. Это уже не та навала, как в первые месяцы войны. Встает четыре человека-вагнеровца с автоматами наперевес – и идут на наши позиции в полный рост. То есть вообще, говорят, явно чего-то наелись. Умение пришло к ним: воюют небольшими группами, как я уже сказал, воюют точечно, проявляют смелость при этом. Что вы об этом думаете?

– Это взгляд, допустим, с окопа. Однозначно поддерживаю.

– Да, конечно.

– Так это и видится, именно так оно и есть. А вот если чуть сверху, сбоку взлететь и посмотреть, как к этому приходит вот то количество войск, которое сейчас нагнали... Вот в нормальной армии происходит набор будущих военнослужащих по двум критериям. По-моему, мы с вами уже говорили. Это профпригодность и мотивация. Это самые главные критерии для того, чтобы подобрать человека для определенных боевых задач.

По мотивации понятно: она может быть финансовой, может быть идеологическая. Неважно какая. А вот профпригодность проверяют двумя методами, третьего просто не дано. Первый метод – это когда проверяется определенными тестами человек: его определенные генетические способности для выполнения определенных действий. Это, там, скорость реакций, скорость прохождения импульсов, визуальный контакт... Очень много таких моментов. Проверяется профессионалами, которые могут по определенным тестам в течение, допустим, недели проверив человека, сказать конкретно, кто из него в военном отношении получится, а кто не получится вообще.

Мы эти тесты – я помню, это чуть ли не 40 лет назад было, – проходили в Советском Союзе, когда в летное училище поступали. И эти все тесты профессионалы-психологи проводили. И даже на профотборе списывали очень много людей: не допускали даже к учебе как таковой. Не подходили даже еще к экзаменам. Отчисляли сразу по профнепригодности. Так вот эти тесты могут практически на 90 процентов сказать, получится из человека военный или нет, можно его научить или нет. А дальше его уже начинают учить. Здесь уже зависит от способностей самого человека и способностей того инструктора или того учителя, который учит этого человека. И тогда: уже после прохождения всех этапов учебы – человек становится военнослужащим по тому направлению, по которому у него есть внутренний позыв. Еще раз: мотивация и профпригодность. И есть второй вариант: это как раз тот, который сейчас применяют россияне. И вот еще раз чуть-чуть вернусь. Из 100 человек, допустим, 90 человек отсеивается по профнепригодности, по именно невозможности научить человека летать, стрелять, управлять танком... 90 человек отсеялось – 10 человек осталось. То есть примерно 10 процентов.

Теперь что происходит у россиян: 100 человек пришло – их все 100 загоняют на линию огня. Выживают 10, а 90 гибнут. Вот те 90, которых отбросили – и они бы просто не попали, а 10, которые профпригодны, – они учатся воевать. Погибло 90 – 10 осталось. И эти 10 – это те уже, можно сказать, профессионалы, которые, во-первых, могут генетически это делать, а во-вторых, уже учатся на поле боя. Тем более, когда есть еще и учители. Особенно когда еще и противник – учитель. Это очень важно: когда противник учит. То есть мы также являемся их учителями. Они, обтачиваясь об нас, учатся, иногда перенимают наши методы. Кстати, малые тактические группы – это наш подход.

– Да.

– Это то, что мы применяли последние девять лет. Первым "Вагнер" начал его применять. Потому что раньше вагнеровцы тоже шли штурмовыми ротами. То есть у них навалы, штурмовая рота, штурмовой батальон, ложились все. А потом переняли нашу практику малых тактических групп. И дальше уже начинают работать ими в том числе. 10–15 человек, иногда чуть меньше, больше. Ну, в районе 10-ти. То есть отделение с минометом обязательно: 60-ка, 80-ка. Несколько ишаков тянут. Кстати, сидельцев они использовали в качестве ишаков. Тянут мины. И дальше эта группа начинает выполнять какие-то боевые задачи. Потому вот если посмотреть сверху, сбоку, то вот так они учатся: за счет минусования этих 90 человек из каждой сотни и за счет пакетирования отправки обратно. Но тем не менее тот, кто остается, – тот уже становится реальным профессионалом. Такой подход тоже есть.

– Давайте представим себе, что пакетируют их, пакетируют, могилизируют... Сколько еще они могут набирать теоретически солдат? Они могут еще миллион, два, три набрать?

– Раздать повестки они могут 150 миллионам: сколько у них есть, от младенца до старушки. Раздать повестки могут. Собрать определенное количество тоже могут. Кстати, количество в миллионах может исчисляться. Но подготовить не могут. У них узкое горлышко – это мобилизационная система сама по себе. Причем это узкое горлышко в любой армии: в нашей и в любой армии. Это узкое горлышко, где могут подготавливать личный состав хотя бы до базового уровня. Там, проводить три-четыре месяца подготовки. Оптимальный вариант – до полугода. И снабжать вооружением, то есть обмундированием и вооружением. Вот здесь уже проблемы у россиян. Сколько бы они не раздали повесток, сколько бы они не собрали россиян – готовить они могут где-то в среднем около 150–200 тысяч человек за два-три месяца. Это готовить, а обмундировывать...

– Немало.

– Это немало. Это готовить на своих полигонах, то есть как-то прогонять, доводить боевое слаживание до уровня хотя бы роты. Пусть не батальона, хотя могут и до батальона, – но хотя бы роты. А вот обмундирование и дать вооружение они не могут даже той сотне тысяч, которая сейчас еще до сих пор болтается по полигонам. Они же там почему сидят? У них нечем стрелять. У них просто нет вооружения. Они сейчас ждут выхода из оборонпрома своего для того, чтобы напитать эту сотку – и отправить опять к нам. У нас где-то по всей линии фронта, если считать... Ну, рядом с линией фронта: не в Украине, а рядом с линией фронта, если от Керчи до Валуек российских считать, – около 400 тысяч человек, плюс-минус 5 процентов. Но около 400 тысяч человек. Это где-то уже более-менее укомплектованы и готовы для выполнения либо наступательных в нескольких точках, либо оборонительных на всей глубине фронта задач. И еще около 100 тысяч человек болтается как раз из-за нехватки вооружений: болтается по полигонам России, Беларуси.

Белорусы еще как-то последнее с себя снимают. Там батька уже без трусов остался: усы и батька. Все отдал россиянам: родным, любимым. Все отжал и все отдал. Вот они еще как-то там доукомплектовываются – и идут: через Валуйки, кстати, эти же – и идут на луганское направление. Та сотка, которая еще осталась, не укомплектована. И нечем ее укомплектовать. Потому нет смысла им и призывать, то есть ставить эту задачу по призыву. Почему они, кстати, этого и не делают: потому что просто не имеет абсолютно никакого смысла. Потому что эту сотку, которая сейчас не воюет, а просто болтается по полигонам, – ее надо кормить, ее надо обстирывать, надо контролировать их...

– Оторвать от экономики реальной.

– Оторвать от экономики, да. Потому нет смысла. То есть логического никакого нет смысла. А они уже начали логику... Россияне услышали наконец-то слово логика – и начали смотреть, что это такое. По крайней мере в военно-политическом отношении. И потому я не думаю, что будут объявлены какие-то наборы еще дополнительные. У них сейчас опять на носу призыв на срочную службу. Вот с 1 апреля они должны призвать на срочную службу где-то 130–150 тысяч человек, заменить демобилизованных, которые должны уйти на дембель, их подготовить, заменить. То есть целый процесс. А он будет идти где-то минимум два-три месяца, до лета. Призыв на срочную службу и их подготовка. Потому опять будут забиты все полигоны как раз этими срочниками.

– Я вас попрошу назвать сейчас сильные и слабые стороны украинской и российской армий.

–У украинской армии сильная сторона – управление. Полностью изменена система управления. Мы ушли от советской системы и перешли на, я бы так сказал, свою систему. Мы свою нашли, исходя из того количества вооруженных сил, которые у нас есть, и того количества сил и средств, которыми мы можем располагать. Мы нашли свою систему управления. Это такие три колена, можно так сказать: это Генштаб, начальники секторов, то есть сектора, и бригады. Вот у нас три уровня: Генштаб, сектор и бригада. Очень хорошая система управления в наших условиях. Это не значит, что она кому-то еще подойдет. То есть в наших условиях оптимальная система управления. И это очень важно. Это сильная сторона. Сильная сторона – наш генералитет.

Уже за девятый год войны у нас выкристаллизовался определенный штат генералов, управленцев, которые понимают... Причем они прошли с 14-го года. Я больше половины их всех знаю еще майорами и полковниками на Донбассе: занимались созданием оборонной структуры. Поэтому знаю их больше половины. И видел их рост: как они доходили до генерал-лейтенантов, генерал-полковников. То есть у нас этот генералитет обучен на девятилетней войне. Это очень важно.

Скриншот: В гостях у Гордона / YouTube

– Не паркетные – да? – люди.

– Не паркетные генералы, да. Вот в этом же вся и соль. То, что они доводили свое мастерство, профессионализм и в академиях, – это одно. А то, что они обучались, проползав практически на пузе 400 километров фронта донецкого за все эти восемь лет до вторжения – и уже девятый год войны... То есть система управления – это очень важно. Во-первых, сами генералы, принятие решений, отношения. И очень важна обратная связь. Мало колен передачи управления. Есть обратная связь. Некоторые генералы, сам знаю... Некоторые мои знакомые, которые с ними воевали с 14-го, – они до сих пор общаются по прямым телефонам и по некоторой связи с теми солдатами, которые еще в 14-м воевали. То есть до сих пор поздравляют друг друга с днем рождения. Вот эта обратная связь и жизнь солдата – она в генерале. И они это прекрасно чувствуют. Это очень сильный, мощный наш плюс.

Естественно, управление и обучение нашими партнерами наших войск. Тут тоже большой плюс. Так как [я] также знаком с несколькими родами войск, видами войск, которые нас подготавливали, и с инструкторами разными: канадцами, поляками, немцами, англичанами, норвежцами... Они все разные. Вроде как все в НАТО, но у них разные подходы и то, как они учат... Я просто сам инструктор-летчик. Поэтому это для меня знакомо – как учить. Я сам учитель в этом смысле. Потому понимаю механизмы, понимаю эти приемы по передаче своего опыта. У всех разные. И мы как раз вобрали их все.

Получилось, что наша армия со всех этих армий натовских вобрала все в себя, дальше это все перемешалось, осталось то, что надо, а то, что не надо для наших условий, просто умерло естественной смертью. И вот в этом сила нашей армии на данный момент.

– Плюс мотивация. Правда?

– Мотивация страшнейшая, да. И связь армии с народом. Мы единое целое. Просто народ дышит армией, а армия дышит народом. А это уже никак не перебить, не победить. Никем, кстати: ни внутренней оппозицией, ни внешними силами – никак. Вот эта связка неразрывна. Потому здесь положительные моменты нашей армии. Здесь, кстати, можно сказать – то же самое: это отрицательные моменты российской армии. Старая советская система: закостенелая система управления, никакой обратной связи абсолютно. То есть они в этом смысле... Ее ломать надо. Но они же ее не поломают. Здесь для нас плюс, а для них большой минус. У россиян жесточайшее подавление какого-то инакомыслия, очень жесткое. Я не отслеживал, но это сейчас становится явным: введение понятийных, блатных манер в армии. То есть они откуда-то... Это не от Пригожина – это уже потом...

– Лагерная страна.

– Лагерная страна, да. И вот это все вошло в армию. А это убило напрочь офицерство, убило напрочь честь и совесть офицера. Это две несовместимые вещи: офицерство и бандитизм. Это два полюса разных. А там они смешались. И получается, что эта лагерность просто убила, вычистила, выхолостила честь офицерскую. Потому мы и видим сейчас эти действия. Настоящий офицер никогда в жизни бы не сбросил бомбу на мирный город. Вот просто это не получилось бы. Он бы даже не взлетел. Не говоря уже о всем остальном. Поэтому мы это прекрасно видим. Это проблемы российской армии.

У нас проблема одна – недостаток вооружений, связанный с теми вещами, о которых мы уже говорили: с полным бездействием или преступной халатностью нашего военно-политического руководства, которое было до этой войны и не занималось обеспечением армии.

Есть еще один минус – это несвоевременное введение военного положения. Мы уже, по-моему, с вами об этом говорили: мы на 24 февраля вышли с развернутой армией по штатам мирного времени. Хотя все президенты до этого обязаны были ввести военное положение не только когда заходит чужая армия, а только при угрозе захода уже должна быть армия развернута по штатам военного времени. И мы должны были видеть перед 24 числом то, что мы видим сейчас: белорусская граница на замке. Там перерыты, перекопаны, переминированы все входы-выходы фронтальные. То есть армия развернулась бы вдоль границы, заменила бы пограничников – и не было бы вторжения.

Скриншот: Укрінформ / YouTube

– А почему мы это не сделали?

– Не мы. Если бы мы с вами – мы бы это сделали. Не сделало наше политическое руководство. А это уже вопросы к нему. И здесь я с вами совершенно согласен. Эти вопросы будут после нашей победы, после определенных выборов. А дальше эти вопросы будут, скорее всего, у следователей. Так как десятки тысяч человек погибли украинцев из-за того, что наше политическое руководство не выполнило свою прямую обязанность ввести военное положение и развернуть армию по меркам военного времени. Потому опять это вопросы будут у следователей – и дальше уже судебные заключения.

А вдруг есть какая-то причина, допустим, которой мы не знаем? Это может быть внешнее давление, это может быть какое-то внутреннее обязательство, но которое на суде следователями будет вскрыто и доложено. Еще раз повторю: десятки тысяч погибли из-за невыполнения служебных обязанностей людей, которые должны были это сделать. Судебные разбирательства обязательно будут, вопросы эти обязательно будут. Но оптимальный вариант – это все-таки после нашей победы. Не сейчас.

– Говоря о сильных сторонах российской армии – они есть?

– Они есть. Ну, во-первых, она действительно учится. Они на своих смертельных ошибках учатся. Мы это уже проговорили: из сотни 10, понимая, как убивают, учатся. То есть это сильная сторона российской армии. У россиян есть определенные успехи, допустим, в авиационной промышленности. И те самолеты, которые у них есть, довольно-таки неплохие: Су-30, Су-35, Су-34 на базе Су-27. Правильное начало движения.

Они угробили МиГ-29, то есть оставили одно направление самолетов, а дальше выполнили действия довольно-таки неплохие. Обеспечили авиацию определенными средствами поражения. То есть ракеты, которые у них есть, также уже могут конкурировать с мировым уровнем. Но единственное, почему они не могут ее использовать, – это то, что у нас сильная система противовоздушной обороны. Авиация, когда есть ПВО непогашенная, как у нас, – она просто не допускает использования... ПВО, как у нас, не допускает использования авиации противника.

Сильная сторона российской армии – это наличие... Вот здесь, наверное, самое сильное: это наличие ядерного оружия, наличие ядерных боезапасов. Даже просто статус ядерной державы – это сильная сторона любой армии. Мы этот статус потеряли. Этот вопрос, наверное, уже в этом мире задавать некому. Это уже в том мире будем задавать или кто-то будет задавать. Мы потеряли ядерный статус, который также оберегает любую армию, которая его имеет.

Сама просто статусность ядерной державы оберегает от вторжения. Не от поражения. Армия может понести поражение, но от вторжения на территорию, где есть ядерное оружие, это точно оберегает. А мы это все потеряли. У россиян это есть. И это сильная сторона как раз российской армии в том числе и Российской Федерации. По крайней мере пока не будет принято решение о денуклеаризации российской империи. Но еще есть сильная черта российской армии: это все-таки количество людей, которое может быть призвано. То есть тот мобилизационный ресурс, который они имеют гипотетически. От него никуда не денешься. Все-таки страна со 100-миллионным населением...

– 140-миллионным.

– Ну, говорят, 140. Кто-то говорит, 100. Кто-то – 140. Пусть так. Все равно мобилизационный ресурс – примерно 10–15 процентов от общего количества. То есть если говорить о России, это в районе 15–20 миллионов человек. А это все-таки достоинство любой большой страны. Кстати, два плюса у россиян. Первый – это статус ядерный. Второй – это вот этот мобресурс за счет большого количества населения.

– Роман, давайте представим себе гипотетически, что вы ведете от Украины переговоры с западными партнерами нашими. И они говорят: "Господин Свитан, что нужно Украине на сегодняшний день, чтобы как можно быстрее и бескровнее победить своего врага?" Перечислите, пожалуйста, что нужно Украине.

– Первое – паритетное оружие. То есть нам нужны дальние ракеты. Причем это не ATACMS. ATACMS – это малой дальности все-таки. Нам нужны ракеты типа "Томагавков", [с дальностью в] 2–2,5 тысячи километров. Много. То количество, которое есть у наших партнеров, – их тысячи ракет. Причем как раз они предназначены для такого рода действий: для уничтожения противника, еще не вышедшего на линию огня. То есть это оружие, которое решило бы, наверное, за несколько дней... Даже просто появление этого оружия... Оно так называется: "паритетное оружие". Оно бы решило за несколько дней вопрос по нахождению российской армии в Украине. Они сразу бы ее вывели только за разрешение вывести эту армию и за невозможность ударов по их средствам производства.

Потому что "Томагавк" – это как раз дальность – до "Уралвагонзавода". И все. После выхода "Томагавков" на "Уралвагонзавод"... Ну, я образно говорю. Там таких заводов около трех десятков. Они практически все достаются такого рода вооружением. Это "Томагавки". Если чуть ближе подходить, то это ракеты малой дальности, баллистические: типа тех же ATACMS 300-километровых, PrSM, те же HIMARS 500-километровые. Это уже для работы по не совсем хотящим выходить из нашей территории. Плюс авиация. Авиация очень важна. Но не сами самолеты как таковые, то есть не только самолеты. Нужны обязательно летающие платформы, важно то количество вооружений, номенклатура вооружений, которое могут нести эти самолеты. То есть это свободно падающие авиабомбы, управляемые авиабомбы, это ракеты "воздух – земля", это ракеты "воздух – воздух", крылатые ракеты, то есть самолеты – это целый спектр вооружений, который может работать.

Это то, что очень быстро закончило бы нашу войну с Россией нашей безоговорочной победой, – как только было бы принято решение даже о передаче этого всего вооружения. То, что происходит сейчас на линии фронта, – это прошлое тысячелетие, даже не век. Век веком, но это прошлое тысячелетие. Мы до сих пор вроде как, с одной стороны, воюем пушками, пулеметами, танками на земле, а реально ведение боя не сильно отличается от тех когорт, которые в свое время: несколько тысяч лет – еще Александр водил по Европе, Азии и Африке. Примерно та же самая картина. Сейчас полностью изменена концепция ведения войн. И она в правильную сторону изменена: она изменена в сторону авиационной составляющей, ракетной составляющей.

Почему у наших партнеров, говорят, нет танков? Да они просто не надо. У наших партнеров не только танков нет – у наших партнеров нет луков, стрел и много чего еще нет, оно просто не нужно, когда есть авиация, когда есть дальние ракеты. Или даже когда просто есть одна бомба. Ну, не одна, а несколько сотен бомб В61-12: это ядерная бомба планирующая, заряженная на F-35, допустим. Ну, на F-35 – нет. Или, может быть, на бомбардировщик: тот же "Торнадо" ее может брать. То есть, по большому счету, когда есть такого рода оружие, все остальное просто не надо, еще раз говорю. Эти танки – это все равно, что лук и стрелы. Ну еще пулемет какой-нибудь вспомним...

– "Максим".

– "Максим", да. В прошлом тысячелетии, прошлого века или позапрошлого, наверное, уже. Потому другая концепция. И вот именно это нам надо. Самое интересное: мы можем этим управлять. У нас есть летный состав, который готов переучиться на самолеты, у нас есть техники, инженерно-технический состав, который легко справится с ракетами. Мало кто разбирается в этом деле. Ну вот есть HARM. А ракету HARM противорадиолокационную повесить на МиГ-29 и на Су-27, ввести ей в "мозги" точку выхода, включения, загнать туда определенную частоту, на которую она потом наводится, работающей там РЛС – для этого надо мозги уже наши. Они у нас есть, и мы над этим работаем. Примерно так же работают все остальные системы управления. То есть вот до такой степени.

Мы сейчас получаем тот же Patriot, мы работаем NASAMS, IRIS-Т SLM мы работаем: лучшими, наверное, уже вооружениями, которые есть у стран НАТО, у наших партнеров. Мы ими работаем. Это наши люди – это наши украинцы. Очень быстро переучились. Это не вновь наученные. Это, конечно, переученные люди, которые всю свою жизнь отдали армии, обороне страны. Поэтому они очень быстро переучиваются на новые типы. Тем более когда они востребованы. Это когда ездишь на "Жигулях" – и всегда хочешь себе Mercedes. А потом – раз! – и тебе его дают. Понятно, что ты очень быстро на него переучишься. Это та же самая картина.

– Давайте представим себе, что вы начальник Генерального штаба Вооруженных сил Украины. Вопрос простой: когда вы начинаете наступление украинской армии? И куда вы идете?

– Начинаю однозначно по сухой погоде, то есть не раньше чем Пасха. Я уже говорил: дело чисто в сухой погоде. Естественно, вызову к себе метеоролога. Причем одного: который разбирается в метеорологии. Чтобы он мне четко сказал, когда у меня будет примерно две недели сухой погоды минимум. И я должен знать, что будет после этих двух недель. То есть мне надо около месяца сухой погоды. И обязательно с определенными направлениями. По карте надо посмотреть, где, до какой степени будет эта погода. И, естественно, состояние почвы.

Оптимальный вариант – это перерезать сухопутный коридор в любом месте. Я бы сейчас даже не начинал с Орехово на Мелитополь, а уже бы двигался с Угледара на Мариуполь, на Волноваху. То есть отрезать туда: ближе к России, ближе к Мариуполю. Не на сам Мариуполь, а чуть западнее: на Мангуш, на донецкую Ялту...

Скриншот: Укрінформ / YouTube

– Урзуф.

– Урзуф, да. Вот в ту сторону. Причем, опять же, не на саму Волноваху, а чуть западнее. Вот с Угледара как раз в сторону Мангуша, Урзуфа – в эту сторону. Это будет самый оптимальный вариант: особенно после очередного разгрома очередной – 155-й – бригады морской пехоты под Угледаром. То есть на противоходе. Это очень важно. На противоходе, на плечах километров в 10–20 точно проходим и идем дальше в эту сторону. А дальше вдоль дороги, которая идет из Донецка на Волноваху, линия фронта зажелезобетонивается: пока по крайней мере. То есть закрываемся, переходим там в режим обороны, закрываем этот коридор. И начинаем работать с западом: гоним россиян в Крым, гоним их в сторону Бердянска, в сторону Мелитополя, выдавливаем из Херсона и запечатываем в Крыму.

А дальше начинаем работать по Крыму дальними средствами поражения: теми, которые будут. Оптимал – это, конечно, ATACMS. Где-то месяц отрабатывать эти 150–170 гарнизонов в Крыму. Разнести их в ноль. Они уйдут из Крыма: им там делать будет просто нечего. Параллельно с этим два направления. Это основное направление – я бы его выбрал – на Мариуполь. Но обязательно надо еще два дополнительных, второстепенных направления удара. Причем растянуть россиян по фронту, по тысяче километров. Один удар нанести со стороны Херсона в сторону Армянска, на Крым сразу или из Каховки... Сейчас как раз Днепр уже засушен: вода сброшена с Каховки, Днепр сухой. По некоторым местам 100 метров того Днепра: можно переходить, форсировать Днепр и идти в сторону Армянска. Это одно второстепенное направление, а второе – это севернее Сватово, на Старобельск, на Счастье, на Луганск.

А дальше из этих трех, исходя из развития событий на фронтах, выбирается одно направление основное – туда перебрасываются по рокадным дорогам, а они у нас очень хорошие... Из Кривого Рога до Бахмута можно доехать за несколько часов. Это те дороги, которые соединяют два очень мощных промышленных региона: криворожско-днепровский и донецкий. Там с десяток дорог рокадных вдоль линии фронта.

Перебрасываются силы, средства, резервы – и на основное направление фронта они обрушиваются. А дальше идет зачистка, зачистка Крыма. А дальше уже работа с Луганском: выход на Луганск, отсечение Донецка... Не Донецка – всего Донбасса, всего кряжа – от россиян. А дальше через Краснодон на Таганрог – отсечь уже оттуда, с той стороны, Донецкий кряж. И работать с Донецким кряжем. На все про все на это уйдет где-то по три месяца на каждое движение – до конца года.

– Вопрос. Мне говорят некоторые наши военачальники, что они бы нанесли бы сейчас удар по Донецку. То есть вошли бы в Донецк. Мы же там стоим рядом. Что вы об этом думаете?

– Ну, если посмотрите мои высказывания, допустим, десять месяцев назад... Мы у [Юлии] Латыниной, наверное, этот вопрос вдоль и поперек проехали. Тогда, 10 месяцев назад, когда был пустой Донецк... Реально пустой. Там не было никого. Вот тогда надо было заходить в него. Мы тогда несколько, наверное, месяца два – разговаривали как раз об этой теме, что трудовские высоты можно было брать, Донецк был пустой, они были завязаны совсем на других направлениях. А вот сейчас уже, на данный момент, Донецк набит войсками российскими, как сельди в бочке. Заходить в город на данный момент нецелесообразно: это будет то же самое, как сейчас вагнеровцы собираются заходить в Бахмут. Будет та же картина.

Любой нападающий на обороняющихся в городской агломерации – он будет, во-первых, терять в десять раз больше человек, а во-вторых, сильно ничего не добьется. Тем более Донецк. Донецк – сам по себе он уже не сам город: он уже сросся с Макеевкой и Ясиноватой. Это агломерация: десятки километров, под сотню километров. Если в Донецк въезжать со стороны Песок, можно выехать аж в районе Шахтерска – и будут постоянно города идти: это будет одна большая агломерация. Поэтому это не все так просто: выполнить такую задачу, когда там есть войска. Когда напитали войсками, уже нет смысла никакого. Просто показать какой-то политический ход... Ну зайдут, допустим, на Петровку, дойдем до мариупольской развилки...

– Петровский район. Да?

– Да. Петровка – это Петровский район. До мариупольской развилки. И все: и остановимся, завязнем, загрузнем. А так как дальше начнутся уже высоты... Ну, там есть превышение на улице... Я сам донецкий, поэтому я прекрасно это все знаю. Там это очень сложно будет выполнить. Если уже заходить в Донецк, то не заходить в Донецк, а попытаться его хотя бы откусить. Там есть такой механизм: с Авдеевки. Почему, кстати, авдеевский гарнизон стоит. С Авдеевки нужно идти вдоль объездной дороги. Там есть объездная вокруг Донецка: она делит Макеевку и Донецк. Срослись два города, и вот объездная донецкая делит. То есть вот вдоль объездной дороги с севера на юг: с Авдеевки через ясиноватский пост – идти на Макеевский инженерно-строительный институт – и дальше опускаться, и с юга начинать обход Донецка... Как раз не до агломерации, а вот с юга начинать обход через Ларино – и дальше, опять же, по этой трассе подниматься уже вверх, и где-то в районе Макеевки, в районе МИСИ брать в окружение.

Для такого рода маневра нужно определенное количество сил и средств, штурмовых, готовых подразделений, работа авиации, полное уничтожение ПВО противника на глубину где-то километров 100: считай, до границы с Россией. Это целый спектр мероприятий, который сейчас уже нужно будет выполнить. А вот уже десять месяцев назад это можно было сделать намного проще: одной-двумя штурмовыми бригадами зайти в Донецк и дойти до центра. И вот этот момент очень сильно бы подорвал...

– Конечно.

– Подорвал бы практически все. Но не было принято это решение, как это ни говорили. Но самое интересное: я именно это действие в свое время: при принятии решения на выход на Иловайск в 2014-м году – предлагал командованию: заход в Донецк. А они начали окружение донецкой агломерации теми силами, которые тогда были. Это обнять и плакать. Неким было окружать донецкую агломерацию. А они все-таки пошли. А надо было тогда тоже заходить в Донецк. Вот все тогда боялись. Кстати, опять: Донецк был тогда пустой. В 14-м году – в августе-месяце – Донецк был пустой. И можно было заходить, выполнять эту задачу. Но была поставлена задача окружать – бросили наших ребят под Иловайск. И, в общем, плохо это все закончилось.

– Роман, Бахмут мы оставим или нет?

– Я бы не оставлял. Почему? Потому что Бахмут является краеугольным камнем как раз всей линии фронта. То есть он удерживает весь фронт от Авдеевки до Северска. Поэтому с военной точки зрения его оставлять в этом смысле было бы опрометчиво, так как придется отходить на высоты в районе Часового Яра, а может быть, еще и дальше: уже ближе к Дружковке и Славянску, Краматорску. А это значит, во-первых, тогда весь фронт посыпется. Тогда придется уходить и из Северска, с Белогоровки, то есть отходить до Райгородка, полностью выходить из-под Лисичанска, доходить до Райгородка. И уже по линии Райгородок – Славянск – Краматорск – Дружковка удерживать фронт. А это, во-первых, очень большие потери при отходе, это очень большие потери в этих городах: Краматорск, Славянск и Дружковка.

Будет примерно то же самое, как и в Марьинке, в Авдеевке и в Бахмуте. И потом же надо будет это все обратно возвращать: обратно надо будет брать тот же Бахмут, обратно надо будет эти возвышения брать... А это уже возвышения, с которых они начнут спускаться, а нам придется на них потом подниматься. Потому оптимально – это, конечно, Бахмут удерживать. Максимально, сколько это возможно. А если станет невозможно... По разным причинам это может быть – оперативное окружение, может быть угроза полного окружения, – тогда отходить к Часовому Яру и эти высоты уже удерживать, и с них уже точно не уходить. Потому что дальше фронт начнет сыпаться.

Бахмут в январе 2023 года. Фото: ЕРА

– Давайте вы попробуете предсказать: уйдем мы из Бахмута или нет?

– Нет. Не должны. Не уйдем.

– Напоследок я вам задам вопрос. Вот сегодня вы остаетесь оптимистом?

– Однозначно. Я по жизни 60 лет оптимист. Я перед расстрелом был оптимистом. А хлопцам, которых вели на расстрел, еще говорил: "Что вам оставить на ужин?" Поэтому оптимист точно. И мы точно победим. И здесь не так оптимизм, а больше расчет и те свои прогностические способности, которые я вижу. Причем, скорее всего, выйдем мы на границы 91-го года все-таки в этом году. Есть такая динамика и убежденность, что к концу года мы уже зачистим от Российской Федерации нашу страну.

– Я хочу уточнить. Вас вели на расстрел?

– Почему "вели"? Расстреливали. Ну, имитация расстрела.

– Как это было?

– В 14-м году. Я же был военным советником [тогдашнего председателя Донецкой областной государственной администрации Сергея] Таруты: руководил военным штабом. Все силовики тогда у меня были в подчинении. Ну, не все, а те, которые входили в оперативный штаб. Кстати, большинство сейчас... Даже командующий Нацгвардией как раз из этого штаба. То есть все силовики были. Управлял процессом. Потом, после захода россиян в Донецк, остался управлять партизанским движением. Ну, сдали узбеки... Ой, узбеки... Местные СБУшники. Да, заехала ГРУ ГШ 58-й армии. Они забазировались в Макеевке – запустили, кстати, "Изоляцию" тогда. Это...

– Тюрьма.

– Тюрьма, да, пыточная. Я, наверное, один из первых [заключенных] этой "Изоляции". То есть арестовали. Ну, пытки стандартные: перебили сразу большие пальцы на ногах, чтобы не убежал, прикладами. Кстати, стандартный подход: прикладами раздрабливают большие пальцы на ногах. Уже ничего не сделаешь. Никуда не убежишь.

– Они у вас до сих пор раздроблены?

– Ну а куда ж? А что с ними сделаешь? Один на 17 частей разбит. Ну а дальше стандартные пытки. Ну, партизанское движение. Стандартные пытки: резали, зашивали, резали, зашивали... Кстати, "доктор Менгеле" у меня там был интересный, писатель великий. Реальный доктор. То есть он держал меня в сознании, зашивал... Когда кровь полностью уходила, я там раз умер. Доставал меня с того света. Ну, я, там, должен был что-то им рассказать интересное на камеру. Распанахали всю ногу, порезали. И фамилия у него интересная: Юрий Евич.

Кстати, все эти пытки, которые там были – он описал в книге. Вот если набрать в Google "Юрий Евич, полковник Свитан", то Google  выдает как раз ссылки на его описания. Он описал, как он меня держал в сознании, как он, там, проверял зрачки. Не двигались зрачки – это значит, что человек умер. У меня смерть была клиническая. Откачивали. Ну стандарт: иголки [засовывали] под ногти, паяльник по всему телу, росписи... Разогревали зубы. Вот это, кстати, тоже так: больновато чуть-чуть. Глаза выдавливали... Ну, то, что они всегда могут делать.

А расстрелы, имитация расстрела – издевательство. Не было расстрела как такового. Потому что не расстреливают в масках: когда не видишь. Сразу видно, что чистая имитация. А вот уже когда [на тот момент так называемый премьер-министр "ДНР", а сейчас – депутат Госдумы РФ от "Единой России", гражданин РФ Александр] Бородай... То есть меня где-то держали, пытали в этой "Изоляции", и приехал Бородай. Принимали решение. Они хотели меня в Москву отправить за Надеждой Савченко. Вот как раз меня брали, когда ее уже отправили в Москву. Меня как раз брали и хотели тоже отправить в Москву. И вот приехал Бородай, допрашивал. Последний допрос был Бородаем. Причем я понял, что собака точно расстреляет. Потому что был без маски: Бородай был без маски. Все остальные в масках, с меня сняли, а он был без маски. И допрос. И в конце концов вердикт: "В Москву брать не будем. Там нечего везти мясо порубленное. А если Тарута миллион долларов не даст – расстреляйте его нахер".

Ну вот этот расстрел уже такой был: серьезный. Повезли на кладбище. Там в Донецке есть кладбище возле мотеля, а там уже перехватил – так получилось – на расстреле перехватил "Восток" по заказу [одного из тогдашних главарей боевиков "ДНР" Игоря] Безлера – Беса.

– "Восток" – это [главарь – Александр] Ходаковский?

– Ходаковский, да. Они меня отбили. И потом я был на "Востоке" – это на мотеле. А потом из мотеля меня забрал Север Беса. У Безлера был начальник группы захвата Север.

– В Горловке, да?

– Да. И он меня из мотеля, из Донецка, отвез в Горловку. А уже в Горловке, когда набрали 15 человек на обмен... Шел мощный обмен: один на 15. И вот я там был литерным, крайним, которого обменяли. Но потом у меня сепсис начался, температура под 40 – и Бес отдал: "Все равно сдохнет. Забирайте его". Потому решили этот вопрос. Но ребята такие... Они упоротые, садисты. Видно, что садюги. Причем такие: стандартные, закостенелые русаки. Еще хвастались: "Полковник, знаешь, кто тебя брал расстреливать? ГРУ ГШ 58-й". Вот российский заход в 14-м году под руководством Бородая. Который тогда был "премьер-министром "ДНР", а сейчас он депутат Госдумы. Ну, жизнь долгая, земля круглая. Даст Бог – встретимся.

– Роман, спасибо. Самое интересное вы рассказали в конце интервью. Дай Бог здоровья вам. Мне очень интересно с вами. Я буду обращаться еще, и не раз. И очень хотелось бы, чтобы вы комментировали наступление нашей армии. Вот это будет феерично.

– Так и сделаем.

– Спасибо. До встречи.

– До свидания.