Азовец Википедия: Мариуполь – это огромная братская могила, люди там сгорали целыми кварталами

В ходе обороны "Азовстали" Жайворонок потерял ногу, а также получил ранение глаза. Операцию на ноге он перенес на заводе в ночь на 16 мая – в этот день защитники Мариуполя оказались в плену российских захватчиков. После выхода с "Азовстали" Жайворонок оказался в больнице оккупированного Донецка. Всего в плену он провел полтора месяца, домой вернулся после обмена, состоявшегося в июне. Сейчас Жайворонок проходит реабилитацию и готовится к протезированию.

– Когда и при каких обстоятельствах ты попал на "Азовсталь" и какие перед тобой там стояли задачи?

– Если очень упростить, я пилот коптеров. На "Азовсталь" я попал вместе со своим подразделением приблизительно в конце марта. Фактически база, где мы отдыхали, где было наше снаряжение, где питались, уже находилась на территории "Азовстали". Но мы спокойно могли выезжать для работы на другой территории, на тот момент еще шла оборона города. То есть изначально на "Азовстали" мы только отдыхали.

– Можешь воссоздать положение вещей на "Азовстали" именно изнутри? Мы все видели, что происходило снаружи, все эти обстрелы. Интересует моральное состояние военных. Может, какие-то красноречивые детали. Чтобы мы хоть на какой-то процент смогли прочувствовать атмосферу этого места.

– Я попробую передать вам это. Морально-психологическое состояние у всех было довольно жесткое. Если так можно сказать. Мы – военные. И пытались все равно выполнять свою работу настолько, насколько это было возможно. У нас было очень много раненых. Фактически почти все, кто выполнял какие-то боевые задания, уже имели какие-то ранения разной степени. Также было много парней с очень тяжелыми ранениями, много – с контузией. И было бы неуместно давать им какую-то серьезную работу.

В целом чтобы понять этот быт, представьте себе территорию Марса или Луны. Единственное – вместо кратеров там воронки от снарядов, а вместо кусков грунта обломки зданий, рельсов, вагонов. Вследствие обстрелов они были разрушены и валялись просто кругом.

В последние недели обороны "Азовстали" передвигаться по территории завода автомобильным и даже легким гусеничным (если бы даже он был) транспортом не представлялось возможным. Территория была настолько повреждена, что передвигаться можно было только пешими группами. Вам все время нужно смотреть под ноги, потому что вы не идете по ровной поверхности. Вы постоянно идете по обломкам – больше или меньше, но по обломкам. В любую секунду вы можете сломать ногу и выйдете из строя.

Территория "Азовстали" обстреливалась постоянно – каждую секунду что-то куда-то прилетало. И если ты идешь пешком и в тебя не стреляют, это означает одно из двух: либо ты сейчас неприоритетная цель и они выжидают другую цель, либо просто стреляют в какого-то другого. Вот и все.

Жайворонок: Территория "Азовстали" была настолько повреждена, что передвигаться можно было только пешими группами. Фото: ЕРА

У врага на тот момент было абсолютное преимущество в воздухе вместе со средствами разведки. Над всеми бункерами, где было хоть какое-то сосредоточение людей, постоянно 24/7 висели коптеры, БПЛА, входы и выходы постоянно забрасывались боеприпасами.

Если человек по какой-то причине несколько дней не выходил из бункера на свежий воздух, то выйдя буквально через сутки, он мог не узнать окрестности того места, где находится.

– Так все менялось из-за обстрелов.

– Все постоянно менялось из-за обстрелов. Понимаете, если прилетает хотя бы один снаряд, условно говоря, 122 мм, он вываливает квартиру. Если прилетает фугасная авиабомба в 500 кг или весом в одну тонну, то она просто разбрасывает этот дом метров на 500. Дома, которые там стояли, просто переставали существовать. Вместо ровной дороги мог быть кратер таких размеров, что туда можно было три танка один на один поставить, и это не преувеличение.

Были также бункеры с большим количеством людей, их постоянно обстреливали и забрасывали бомбами с самолетов. Некоторые из таких бункеров были уничтожены, и там погибло очень много людей. И это была вполне предсказуемая картина, мы понимали, что так будет, это лишь вопрос времени.

А обычные подвалы пробивались практически из любого вида тяжелого вооружения. Авиацию россияне использовали прежде всего для поражения бункеров, где было много людей.

Мы по возможности доставляли им еду, воду. Мы – военные, и для нас главное – чтобы гражданские остались живы. Мы выдержим больше, чем они.

– На "Азовстали", мы знаем, было много раненых, в том числе и тяжелых. Скажи, пожалуйста: хотя бы какая-то анестезия там была?

– Очень мало, вообще недостаточно. Тут меня медики поймут. Вот представьте себе, сколько перевязочного материала нужно на одного человека, даже если это будет что-то несерьезное – например, какое-то проникающее ранение мягких тканей. Это каждый день нужен бинт, какие-то перевязочные материалы, серьезные медикаменты в большом количестве. Обезболивающие ведь не решают проблему – прежде всего нужны были антибиотики. Их не хватало. У многих были ранения, которые требовали серьезного лечения. И без него им приходилось долго сидеть на обезболивающих. Запасы были ограничены.

Насколько мне известно, нам несколько раз пытались привезти медикаменты по договоренности со стороной противника. Но противник пропускал очень небольшое количество этих медикаментов, а другое забирал себе. В этом нет ничего удивительного – мне неизвестны случаи, когда они держали свое слово в том объеме, в котором его давали.

– Расскажи, пожалуйста, о поставках продуктов питания, лекарств на "Азовсталь" нашими вертолетами. Что это вообще за люди, которые летят над противником, над оккупированным городом? Прикрывали ли вы их как-то, сколько попыток долететь до вас было – как это вообще происходило?

– Сразу скажу, что это мои кумиры. И не только мои.

– Ангелы-хранители.

– Та я не знаю – ангелы или демоны, я не знаю. Смотря для кого. Это были парни – на 100% добровольцы. Причем желающих полететь к нам добровольцев было больше, чем вертолетов в наличии. Это были попытки прорыва очень серьезной противовоздушной обороны противника, чтобы хоть что-то нам привезти. Я знаю о нескольких случаях таких успешных операций, когда нам привезли немного медикаментов и противотанковых средств, чтобы можно было бороться с бронированной техникой противника. И подъехало еще около 60 человек (я могу ошибаться) – назовем это подкреплением. Это парни, которые изъявили желание помочь нам в борьбе за Мариуполь.

Конечно, подвозить нам что-то постоянно возможности не было, подвезти в достаточном количестве для серьезной обороны – возможности не было. Но это подарило время нам и, возможно, другим подразделениям, которые не столкнулись с противником, брошенным на Мариуполь. То есть нам привезли какие-то средства, чтобы мы продержались дольше – мы и продержались, отвлекая, насколько это было возможно, на себя силы противника.

– Насколько я понимаю, были и неудачные попытки долететь на "Азовсталь"?

– Да, я хочу вспомнить случай, когда один вертолет был сбит на пути назад. Там были наши раненые, которых пытались эвакуировать. В одном из сбитых вертолетов был мой командир с позывным Мини. К сожалению, он погиб. У него было серьезное ранение. И если бы он остался на "Азовстали", он бы умер. Поэтому попытались его эвакуировать – к сожалению, не вышло.

– Было ли на "Азовстали" такое, что кто-то срывался – "вот все, не могу больше это терпеть"? Бывали ли такие случаи?

– Мне неизвестно, я просто был на боевой позиции. Вы знаете, были случаи, когда человек получал четвертое ранение и лез обратно в бой. Такие случаи я помню ярче. А так – у кого-то было больше мотивации, у кого-то – меньше. У кого-то было больше страха, у кого-то – меньше. Но все понимали, что есть единственная возможность прожить еще один день – не более того, всего один день – и для этого нужно было приложить все свои силы.

– Были ли на "Азовстали" плененные россияне?

– Я видел несколько пленных россиян. Даже минимально помогал медикам оказывать помощь одному из пленных. Насколько мне известно, его еще во время обороны Мариуполя обменяли на нашего пленного.

– Когда к тебе пришло осознание, что без помощи извне защитники "Азовстали" выйти с завода не смогут?

– Осознание этого пришло еще тогда, когда я не был на "Азовстали". Окружение города такими силами, как это сделал противник, делало очевидным то, что вырваться оттуда своими силами невозможно. И если не будет попытки прорыва окружения, то мы там и останемся. Мы для России были показательным местом, ей очень важно было установить контроль над точкой на карте, называющейся Мариуполь. Очевидно, что сам город противнику не нужен, как и его ресурсы – ни человеческие, ни заводы, ничего.

Жайворонок: Я считал, что логическим концом всего этого будет попытка прорыва с "Азовстали". Очевидно, это было бы самоубийство. Фото: ЕРА

Я до войны думал, что россияне не будут уничтожать заводы. Ведь это способ производства, экономически выгодная штука. Но им интереснее оказалось устроить у нас тут дикое поле с крепостными. Ну, раз в России все население – это просто крепостные, то он [президент РФ Владимир Путин] и тут не видел других ролей. Я ожидал какого-то последнего боя. Я считал, что логическим концом всего этого будет попытка прорыва куда-то. Очевидно, это было бы самоубийство. Ведь у нас были просто тяжелораненые, которых невозможно было транспортировать оттуда, не имея достаточного количества техники. Не было уже ни машин, ни танков. Чем бы мы вывозили раненых? Так что это была бы просто попытка еще раз выйти в город и еще раз выполнить какое-то боевое задание.

– Я понимаю, что "Азовсталь" – это в принципе было не самое приятное место на Земле. Но были ли дни, когда тебе было ну вот особенно плохо, особенно хреново?

– Таких дней было слишком много, как по мне. Особенно плохо и особенно хреново было, когда погибла невеста моего лучшего друга. Она погибла в бункере под завалами. Очень плохо было, когда погиб мой командир, когда погиб мой лучший друг. Таких моментов было много. И эти моменты не заставляли меня опустить руки – было ощущение, что я все ближе к ним. Вообще вся история обороны "Азовстали" лично для меня пронизана ощущением, что гибнут лучшие. Гибнут те, кто, казалось, не погибнет никогда. Я просто ощущал, что в какой-то момент придет моя очередь. Это было не очень страшно, просто хотелось отсрочить этот момент – сделать хотя бы еще что-то, выполнить еще одно задание, быть полезным, насколько это возможно.

– Давай поговорим о попытках деблокады. В украинском обществе очень сильно разгонялся тезис, что людей на "Азовстали" тупо сливают. Были ли у вас самих тогда такие мысли, что гарнизон действительно бросили на произвол судьбы? Я имею в виду высшее военное руководство, власть.

– Лично у меня – нет. Я военный и немного понимаю, как это все происходит, как это все работает. Я понимал, что без достаточного количества тяжелого вооружения проводить наступательную операцию на контролируемую противником территорию нашими силами было бы контрпродуктивно. Но я знаю, что попытки были. И они стоили жизни многим ребятам. Поэтому совсем не могу говорить о какой-либо "зраде". Я понимал, что это задача, которую нельзя выполнить. Но они пытались. Я не имею права и не хочу никого ни в чем винить.

Я лично не ожидал, что противник зайдет со стороны Крыма, что будет окружение. Тем более такое глобальное и на такое длительное время. Так что никакой "зрады" со стороны высшего руководства и власти я лично не вижу.

Защитники Мариуполя вышли с "Азовстали" 16 мая. Фото: ЕРА

– То есть extraction – это был в данном случае наиболее приемлемый вариант?

– Скорее всего, да. Но я не могу судить, поскольку не имею четкого плана, как бы я поступил. Думая над этим, я не могу найти какую-то идею лучше или хуже. Тем более из плена уже вернулись парни, в том числе я. Нас обменяли на россиян. А значит, это было не зря.

– Правда ли, что оборону "Азовстали" сильно подбил слив информации оккупантам? Имею в виду то, когда бывший сотрудник завода передал россиянам схемы подземных тоннелей. Так ли это?

– Я не думаю, что это сильно актуально. Ведь завод строился еще в советские времена. И я уверен на 100%, что у россиян были схемы не только от сотрудников завода, а и от какого-то там генштаба плана заводов, у которого где-то там в Москве точно есть копии. Мы изначально и не думали, что подземелья "Азовстали" какие-то секретные для противника. Поэтому я бы не сказал, что слив информации давал им какое-то преимущество. Тем более из-за обстрелов эти коммуникации разрушались. То есть ты мог пойти по подземному коридору из какого-то подземного помещения в другое, но не дошел бы, поскольку коридор завален. Я могу лишь догадываться, сколько людей осталось там навсегда либо до тех пор, пока их не откопают.

– Твое субъективное мнение. Если бы гарнизон Мариуполь имел достаточно оружия, возможно ли, что до сих пор мы видели бы, как "Азовсталь" оказывает сопротивление захватчикам? Или в этом уже просто не было смысла, учитывая большое количество раненых и плотность обстрелов со стороны россиян?

– Я думаю, да. Поскольку на позиции, где я работал, были ребята из минометного подразделения. И у них на то время оставалось пять мин. Пять! Военные меня поймут. За это время, если ими стрелять, не факт, что пятая мина попала бы туда, куда целишься. К тому же, это были мины из разных партий, разного номинала: там были несколько дымовых мин, одна зажигательная, фугасная и еще что-то. То есть как-то пристреляться по заданной точке было невозможно. Это разве что напугать что-то, что ехало бы в нашу сторону, не более того. Поэтому с боеприпасами там были серьезные проблемы – они практически отсутствовали.

Патроны у нас еще какие-то оставались. Но мы же понимаем, что патронами против танков ты не повоюешь. А тяжелое вооружение, которое помогло бы нам держаться дальше, уже закончилось.

– Давай, закрывая тему "Азовстали", сделаем определенный вывод – для тех, кто, может, еще не до конца разобрался: что в контексте всей войны украинской стороне дало это длительное сопротивление защитников Мариуполя и "Азовстали" в частности? Стратегически.

– Мне кажется, это дало время как минимум Запорожью. Силы, которые были брошены на нас, могли быть брошены в какое-то другое место, на другой участок фронта. И Украина могла потерять контроль над еще большими территориями. Понимаете, каждый город или село, которое захватили бы россияне, – это опять тысячи трупов. Они же не церемонятся с гражданскими. Для них любой гражданский – это просто возможный будущий крепостной, если он до того доживет. Они тут не освобождают народ от того, от чего они там у себя заявляют. Для них это просто точка на карте. И вот благодаря Мариуполю таких точек на карте меньше.

В каком-то еще стратегическом значении оборона Мариуполя дала нам настроение. Это не дало каких-то знаний, навыков или науки – нет, это дало настроение. Это показало, что мы можем нормально так бодаться. Военная математика там была сломана. Сломана сильно и совсем не в сторону противника. Я много раз слышал и читал, что если у наступающей стороны в 10 раз больше ресурсов, чем у обороняющейся, то эта оборона ломается фактически за один бой. То есть один удар – и оборона ломается. Это если у тебя в 10 раз больше людей, чем у той стороны, которую ты пытаешься штурмовать.

По словам Жайворонка, оккупанты обстреливали даже ту территорию, где не было никого из сил обороны Мариуполя. Фото: ЕРА

В нашем случае, насколько мне известно, преимущество по людям у них было один к 14-ти. А еще у них был безлимитный боекомплект на любые виды тяжелого вооружения. Сколько нужно было – столько и стреляли. Мы даже шутили, что у них какие-то не такие стволы – почему они не взрываются от такого количества боекомплекта? То есть несколько суток мог быть обстрел, когда какой-то снаряд прилетал раз в минуту. Причем это же не одно оружие работало и не по одной точке.

Они обстреливали всю подконтрольную нам территорию, в том числе и там, где вообще никого не было из сил обороны Мариуполя. Противник уничтожал гражданский частный сектор, где, по его мнению, могла бы быть оборона. То есть уничтожалось все, чтобы не было мест для ведения обороны.

У противника была авиация, у нас – нет. У них были корабли, у нас – нет. Но несмотря на это, они не смогли захватить Мариуполь ни с первой, ни с третьей и даже не с десятой попытки. Да, оборона была неуспешной по факту – Мариуполь сейчас под контролем противника – но это время мы выиграли. Поэтому мы выиграли и стратегически, и в плане настроения. Много кто понял, насколько вперед можно зайти, имея такой мизер ресурсов, как у сил обороны Мариуполя. И на какое время это можно растянуть. Поэтому все, у кого есть мозг, понимают сейчас, что в условиях, когда Украина не окружена и получает помощь от наших партнеров, Россия не может сконцентрировать такой огонь, как в Мариуполе, по всему фронту. И тут уже не стоит вопрос, сколько мы продержимся, – тут вопрос, когда мы в Херсон на арбузы поедем. Вот и все.

– Ты затронул тему не "Азовстали", а самого Мариуполя. Чтобы осознать масштаб трагедии этого города – что больше всего тебе там запомнилось?

– Знаете, мне запомнилась девочка, которая фактически умерла у меня на руках. В госпитале, где я находился после первого ранения. Мама с двумя дочками вышла на улицу подышать свежим воздухом, пока было тихо. Прилетел пакет "Градов", старший ребенок получил обломок, который прошел где-то в районе ключицы. Она умерла за пять-семь минут. Медики даже ничего не успели сделать. Я помогал заматывать тело. Мама в это время плакала в соседнем помещении.

Я никогда не забуду лицо этой девочки. Я думал, что когда война закончится, найду ее могилу и принесу ей цветы. Такие странные мысли были. Но это я находился в госпитале и не знал, что в городе происходит. А потом, когда вернулся в свое подразделение, я увидел полуразрушенный город. А это были первые числа марта. Представьте, что было потом! Потом было еще хуже, люди сгорали целыми кварталами. Не домами, не квартирами – кварталами!

На левом берегу Мариуполя неповрежденным, наверное, не осталось ничего. Возможно, несколько квартир или несколько пролетов в некоторых домах не сгорели. А вообще это город-призрак. Я несколько раз был в Припяти – вот это то же самое, только Мариуполь в худшем состоянии. Дома разрушены, почти весь жилой сектор – аварийный. Россия рассказывает, что восстанавливает город. Что она там может восстановить? Этот город восстановить практически невозможно. Это просто одна огромная братская могила для всех гражданских, которые там погибли. Цифра в 100 тыс. – далеко не крайняя. Фактически она больше. Все, кто без вести пропали в Мариуполе, – это все погибшие. Найти тело, которое сгорело вместе с домом, по которому россияне ударили "Солнцепеком" или "Буратино", невозможно. Мы ничего там не найдем. Разве что будут фрагменты каких-то металлических предметов. Там и квартир-то уже нет – перекрытия расплавились.

В то же время Красный Крест рассказывал: в Мариуполе погибло около 300 мирных жителей. Мы тогда еще так переглянулись – это с утра или как? Или это какие-то старые данные? Там только с утра пять домов девятиэтажных выгорело, полных людей.

Это был шикарный полукурортный город, который имел все. Я сам одессит. И Мариуполь по многим показателям был круче, чем Одесса. В Мариуполь вкладывались большие деньги. Как мне казалось, это был наиболее динамично развивающийся город. А потом я видел, как сгорали самые дорогие кварталы Мариуполя вместе с жителями, которые не выехали или которым некуда было ехать. Или которых не выпускали.

Я видел колонны гражданских, которые пытались бежать уже хоть куда-то. Они уже не могли попасть в Запорожье – противник их не выпускал. Эти колонны оккупанты обстреливали и говорили: "А это, наверное, укропы по вам стреляют – вот видите, не хотят они вас к себе, не пускают!" И конечно, после этого люди, пытаясь спастись, бежали уже туда, куда можно было. Им уже было все равно – в Ростов или еще куда-то. Я не могу винить в этом местное население.

И я понимаю приехавшего в Ростов какого-нибудь отца семейства, когда к нему подходили люди с оружием и видеокамерой и спрашивали: "Ну что, это же вас нацисты обстреливали?" – а он отвечал им: "Угу, да, конечно, нацисты обстреливали, очень плохие нацисты. Ой спасибо, сохранили вы нам жизнь, спасибо, Ростов". Все умные люди поймут, почему он это говорит. Потому что для него главное было – выживание его семьи.

Жайворонок: Найти тело, которое сгорело вместе с домом, по которому россияне ударили "Солнцепеком" или "Буратино", невозможно. Фото: ЕРА

– Если подытожить этот фрагмент про Мариуполь, как тебе кажется, вот эта мертвая сейчас территория – она такой и останется или у нее все же есть шанс когда-то снова стать полноценным городом?

– Россия использовала старые советские боеприпасы. И со временем – такое ощущение, что они начали выстреливать вообще самое старое, что у них только есть. Приблизительно каждый третий прилетевший боеприпас не разрывался. То есть прилетает снаряд, который может завалить пролет дома. Пробивает этот дом, остается где-то в подвале зарытым в землю – ведь он так и не взорвался. И он лежит под домом. Почему он не взорвался – неизвестно. Когда он взорвется – неизвестно. Если люди до сих пор подрываются на боеприпасах Второй мировой, то представьте, сколько лет еще будут лежать эти плохо собранные боеприпасы времен холодной войны. СССР пек эти снаряды, как пирожки. Они были низкого качества, низкой точности, но их было очень много. И сейчас они засыпали ими Мариуполь.

Я не знаю, сколько десятков лет понадобится, чтобы разминировать хотя бы какой-то район. Все эти снаряды еще могут сдетонировать. И я думаю, будет еще много трупов при попытках оживить этот город. Если бы у меня спросили, как восстанавливать Мариуполь… Да никак, не восстанавливать – закрыть эту территорию забором и построить рядом новый город. Я просто не понимаю, зачем поступать иначе, ведь Мариуполь разрушен полностью. Я даже не представляю, чтобы там можно было хотя бы какой-то район нормально восстановить. Даже если россияне восстановят какой-то квартал или фасад какой-то школы, они же не скажут, что дети из этой школы уже не могут поехать с правого берега на левый, как раньше, к друзьям или шаурму на площади поесть – они не могут отойти даже на два квартала, чтобы не подорваться. Поэтому пока в Мариуполе не останется 0% невзорванных боеприпасов – нечего туда и лезть. Восстановление города будет нескоро и небыстро.

– В ночь прямо перед эвакуацией ты получил тяжелое ранение. Расскажи, как это произошло.

– Моя вторая военная специальность – медик. Поэтому я принимал участие в попытке эвакуировать раненого бойца с моей позиции на территорию медицинского бункера, который назывался "Железяка". Но парни, которые пришли нам на помощь, также получали ранения. Поэтому мы решили ждать темноты. Когда стемнело, мы опять начали пытаться эвакуировать раненого, но к тому времени он был уже в критическом состоянии. К сожалению, он погиб, пока мы его несли. Нести было недолго – около 700 метров. Но эти 700 метров – это не в парке в Киеве пройтись. Когда мы принесли его тело в бункер, там мы пообщались с ранеными знакомыми.

И вот по пути назад мы словили противотанковую управляемую ракету, которая летела в нас. Из четырех людей двое получили ранения, я в том числе. Операцию мне сделали приблизительно через час, может, даже раньше. Я получил множественные осколочные ранения, один из обломков перебил кость – фактически ногу. И когда меня несли в бункер, я понимал, что ногу я потерял. И в этом бункере мне дорезали остатки ноги и зашили то, что осталось.

Еще буквально через несколько часов меня в числе других раненых вывезли в Новоазовск.

– А оттуда уже в Донецк?

– Да. В Новоазовске шло что-то типа сортировки. Наиболее тяжелораненых, которым нужна была операция или серьезная медпомощь, отправляли в больницу Донецка. Тех, кто не нуждался в постоянном врачебном надзоре, вывозили в Оленовку.

– Ты провел в Донецке полтора месяца. Как к вам относились, было ли там хоть какое-то лечение?

– Да, лечение было. Оно было очень формальным. Это лечение не с целью вылечить нас или сделать лучше – это было лечение с целью не допустить смерти. Все, не более того. Я чудом не потерял зрение на оба глаза. Потому что в Донецке моим глазом не занимались. И если бы я начал терять зрение, никто бы меня не оперировал, ничего бы не делалось. Обменять можно будет [на пленных россиян]? Можно. Ну и хорошо.

Постоянно была нехватка каких-то медицинских препаратов. Обезболивающие были малоэффективными – анальгин с димедролом и всякая такая мелочевка. Постоянно не хватало перевязочных материалов. Это был не то что дефицит, а минимальное количество – вот немножко не хватало, чтобы нормально перевязать. То есть экономили все – бинты, пластыри.

Очень плохие санитарные условия. Да, мылся пол каждое утро, но полтора месяца мы спали на одних простынях. Поэтому я не могу назвать это каким-то высоким уровнем медицины. Это была какая-то медицинская помощь. Формально она была. Думаю, россияне отчитались бы, что помогают нам, даже если бы там вместо медицины пригласили какого-то знахаря с травами. Они бы сказали: "Это же помощь, мы считаем это медициной". Вот и все.

То же самое было и с питанием. Формально оно было. Нас чем-то кормили, иначе за полтора месяца мы бы просто умерли. Кормили нас четыре раза в сутки – шикарно. Но если учесть размер порций – вообще не шикарно. Я увидел видео, как в Украине относятся к военнопленным россиянам – так у них разовая порция еды такая же, как нам давали за сутки… Мы в Донецке шутили, что нас кормят ровно настолько, чтобы у нас сердце не остановилось. То есть парней морят голодом. Это констатация факта.

Сейчас никто из них не вернется здоровым, даже если был таким до того, как его эвакуировали. Это просто уничтоженное здоровье. Парням понадобится многомесячная реабилитация, чтобы вернуться к какой-то более-менее нормальной форме. Они сейчас получают хронические проблемы со здоровьем. И это ужасно. Это показывает, как противник относится к вопросам гуманности. Мы к их солдатам относимся хорошо. А с их стороны отношение, как к зверям.

– Скажи, пожалуйста: с глазом тебе уже помогали на свободной территории, наши врачи?

– Да-да. Я был прооперирован в Украине, в Киеве. Меня прооперировала Пинчук Елизавета Андреевна. Она вернула мне какой-то процент зрения. Да, глаз фактически нефункционирующий. Смотреть им я практически не могу. Мне удобнее носить повязку, и тогда оно не мешает здоровому глазу. Но по факту она спасла мне глаз – насколько это было возможно. И это реально чудо. Потому что я уже думал, что ничего не получится.

– Каковы перспективы восстановления зрения у этого глаза?

– Очень низкие. Я понимаю реальность. Но глядя на характер моих ранений… Может, что-то и получится восстановить. Я шучу, что если удастся немного восстановить роговицу, я смогу на этот глаз повесить тепловизор и таким образом модернизирую себе зрение.

– Там же, в Донецке, вам устраивали допросы, насколько знаю. К кому применялись пытки? Или пытали всех подряд без разбора?

– Из того, что я видел, это были формальные допросы, чтобы выяснить личные данные, кто из какого подразделения. Из моей палаты, скорее всего, никого интересным для них не нашли. Допросили, как зовут, кто по профессии, чем занимался. Были формальные вопросы – кто командир батальона, кто командир полка. А были странные вопросы типа: "Так что, кто стрелял по гражданским колоннам в Мариуполе?" Что можно ответить человеку с оружием, который спрашивает тебя, кто стрелял? Мы все знаем, кто стрелял. И они знают, кто стрелял.

– Оленовка. Знаю, что для тебя это трудная тема – ты потерял там друзей. Но должен задать несколько вопросов… Ты тоже считаешь, что этим терактом враг хотел скрыть свои преступления в отношении украинских военнопленных? Или у этого варварства могли быть другие мотивы?

– Я рассматриваю очень много вариантов этого варварства. Противник заявил, что это был прилет ракеты HIMARS, и показал ее обломки. Мол, вот видите! А я вижу, что некоторые тела просто вплавились в кровати, обгорев так, будто их жарили там несколько часов. А рядом лежит совсем целый матрас. Это ненормально. На кровати, где сгорело тело, не слезла краска. Это тоже ненормально. Кровати стоят в рядок, как и стояли. Значит, это не был фугасный подрыв, который просто разбросал бы кровати. Это не был выстрел из какого-то огнемета. Все указывает на то, что тела после этого дожигали.

Жайворонок не исключает, что в Оленовке произошел неконтролируемый подрыв. Фото: ЕРА

Очевидно, что это не HIMARS. А значит, россияне взяли обломки ракеты в другом месте и попыталась фальсифицировать. Возможно, это вообще был неконтролируемый подрыв.

– Кстати, вот мы говорим об "Азовстали", Донецке, Оленовке… В этом контексте твое отношение к международным организациям – Красный Крест, Amnesty International, ООН. Была ли от них хоть какая-то польза хотя бы на одном из этапов? Или они совсем бессмысленные и импотентные?

– Я сужу так: я как военный свои задания выполняю – и моя совесть чиста, и моя эффективность не нулевая. Я как кадровый военный получаю зарплату, социальные дивиденды. И я старательно выполняю свою работу… Так вообще должна работать система государства. Но что я вижу в случае с международными организациями? Зарплату они получают, но вместо того, чтобы что-то делать, они пишут где-то в Twitter, что их куда-то не пропустили и они не могут работать. Эти организации импотентны в любом смысле. Они не делают ничего.

Меня жаба давит, что у нас в Украине некоторые медсестры получают зарплату в 50 раз меньше, чем условные медики в Красном Кресте. Но наши медсестры работают, мягко говоря, а там – нет. В Первую мировую санитарки из Красного Креста под обстрелами спасали солдат, а сейчас: "Ой, можно, мы туда-то не пойдем, потому что нас не пустили?" Смешно просто. Я не пытаюсь их обидеть, а констатирую факт.

На мой взгляд, их нужно уволить и то финансирование, которое шло комитету Красного Креста, отдать той организации, которая будет что-то делать. Если этих международных организаций не станет – ничего не случится. Потому что они ничего не делают. Есть они или нет – нет никакой разницы. Причем они не пытаются оказывать давление на противника, а начинают спорить с нами, когда мы спрашиваем, почему они не работают. И еще: за все время, пока я находился в плену, со мной не связался ни один представитель Красного Креста… Их не было ни в Оленовке, ни в Донецке. Тот мизер медикаментов, которые мы получали, был российского производства. Так зачем тогда вообще существует Красный Крест?

– Как ты оцениваешь процесс своего восстановления? Имею в виду и физическую, и психологическую реабилитацию.

– Необходимости в какой-то психологической реабилитации я не вижу. Что касается физической, то я прохожу лечение у лучших, как мне кажется, врачей. Я восстанавливаюсь. У меня вообще нет вопросов к врачам на подконтрольной Украине территории. Наоборот, я удивлен уровнем – насколько это все хорошо работает.

– Как продвигается подготовка к протезированию? Помогает ли государство в решении этого вопроса?

– Да. Я, скорее всего, получу протез за счет государства. Он сейчас готовится. Я подготавливаю документы для этого. 

Жайворонок (третий слева) в составе делегации Ассоциации семей защитников "Азовстали" и полка "Азов" на встрече с представителями Международного комитета Красного Креста в Вашингтоне, сентябрь 2022 года. Фото: Асоціація родин захисників "Азовсталі" / Telegram

– Я знаю, что ты – фанат беспилотников. Хотел бы в мирное время работать на заводе Bayraktar, который будет построен в Украине? Да и вообще каковы твои планы на будущее?

– Мои планы – не работать на заводе Bayraktar, мои планы – построить наш завод, который будет помогать Турции, когда ей это будет нужно. Нам нужно развиваться дальше. Мне бы хотелось верить, что когда-то наша украинская компания будет помогать той стране, которой это понадобится. Мы должны перенимать эстафету.

– Какой ты видишь Украину будущего – Украину, за которую ты в прямом смысле отдал часть себя?

– Я уже ее вижу. Я вижу отношение народа к войне. Россия хотела прийти на нашу землю, заявит о "демилитаризации" – и гражданские подумают: "А, так это россияне только наших военных хотят убить – ну, пускай, главное – чтобы нас не трогали". Но у нас люди начали помогать военным, собирать на те же Bayraktar по 5 грн – и довольно успешно. Мы уже живем в новой стране. Да, к сожалению, для этого понадобилось полномасштабное вторжение, погибли сотни тысяч украинцев. Но мы стали нацией.

У меня масса знакомых, которые поддерживали РФ или имели сомнения в течение этих восьми лет. Сейчас у них сомнений нет. Сейчас все они работают на победу. Все они теперь в том или ином смысле волонтеры.

Тут уже не стоит вопрос выживания нации. Мы заявили о себе как про украинцев. Во всем мире теперь отличают украинцев и россиян. Весь мир знает, где цивилизованная сторона конфликта, а где Россия. В Европе россияне уже мимикрируют под украинцев, покупают обложки для паспортов с гербом Украины. Это уже сюрреализм, но это правда.

Я уже живу в стране, в которой хочется жить. Я горжусь этой страной. За нее стоит бороться, и я буду делать это дальше. И многие сделают точно так же – если не подавляющее большинство.

– В завершение что бы ты сказал украинцам, которые не воюют? Твой совет, наставление, пожелание.

– Я как военный люблю наставления… Парням в любом случае нужно готовиться к войне. Вы не знаете, в какой момент вам придется взять оружие в руки. Возможно, это будет мобилизация, а может, ДРГ – да что угодно. Вы не можете предусмотреть, когда вам это понадобится. Как говорил мой погибший друг Север, тоже боец полка "Азов", нужно учиться, когда у тебя есть на это время, поскольку очень плохо учиться пользоваться оружием под огнем противника. Хорошо, если этот навык вам не пригодится, но если пригодится – вы будете благодарны сами себе.

Вообще делайте то, что у вас получается. Работайте на победу. Может, вы умеете плести маскировочные сети и вязать свитера – скоро зима. Вы свяжете один свитер какому-то бойцу ВСУ – и уже будете спать спокойно. Вы сами это почувствуете – что сделали не ноль, а хоть что-то. И вот чем больше этого чего-то будет, тем скорее закончится война. Тем больше ребят вернется домой. И тем лучше будет для вас самих.

– Влад, я благодарю тебя за эту беседу, за то, что ты сделал для нашей страны. Мы все в вечном долгу перед защитниками "Азовстали". Лично от себя хочу пожелать тебе яркого и счастливого будущего в той Украине, о которой ты сказал немножко раньше. Спасибо!

– Спасибо вам.

– Слава Украине!

– Героям слава!