Рэпер Face: В России нет свободы слова. У людей рабский, крепостной менталитет G

– Так, я вижу дальше кольцо у вас: 897. Что это за номер?

– Это сюда еще не хватило для красоты единички. Это 8 сентября 17-го года: тот день, когда мы с моей девушкой начали быть вместе. То есть впервые поцеловались. И она мне подарила это на нашу первую годовщину, если не ошибаюсь.

– Брульянты?

– Брульянты.

– На единичку не хватило.

– Я не знаю.

– В ушах у вас... Нет, в ухе у вас серьга.

– Да.

– Сапфир?

– Сапфир.

– И бриллианты?

– Нет, не бриллианты. Выглядят как бриллианты, да? Это муассаниты. Это, так скажем, я же не настоящий рэпер такой. Чисто пародия на рэпера.

– Что означает серьга ваша?

– Она означает, что я очень крутой.

– Принимается. Вы родились в Уфе.

– Да.

– Я бывал в Уфе. Я вам скажу честно: 30 лет назад.

– Как вы оттуда выбрались?

– Совершенно спокойно. Я занимался большим шоу-бизнесом. Мы привозили туда артистов. Маршрут был – я как сейчас помню – Уфа, Екатеринбург, Челябинск и так далее. Урал. Я априори очень хорошо отношусь к Уфе. Потому что в этом городе в эвакуации во время Второй мировой войны была моя бабушка с детьми: с моей мамой и дядей.

– Нифига себе…

– И прабабушка, и прадедушка. А вот для вас город, в котором вы родились и росли, – что это за город?

– Ну, он у меня, безусловно, теплые воспоминания оставил. И меня всегда туда тянет, когда я не там. Он мне часто снится: какие-то моменты моего детства в Уфе, подросткового возраста, как мы там что-то с друзьями делали. Но в целом, сейчас, когда я туда приезжаю, я понимаю, что что-то не очень-то и хороший город.

– Но красивый вообще?

– Ну, нет.

– Нет?

– Нет. То есть я люблю Уфу. Я не знаю, кто еще так любит Уфу, как я, но я могу точно сказать, что вот сколько я видел – на данный момент это нельзя назвать красивым городом. Он довольно, во-первых, скучный, а во-вторых, я могу, конечно, чего-то не знать, но как мне кажется, бюджеты, которые там расходуются, – они бы могли расходоваться более основательно, чтобы город был красивым, хотя бы как Казань.

– Ну, вы размечтались... Чтобы бюджеты хорошо еще расходовались.

– Да. Это зачастую невозможно.

– Казань красивее, да?

– Казань красивее, да. Потому что в Уфе действительно... Что там есть? Ладно, не будем думать о том, чего там нет. Что там есть? Там есть памятник Салавату Юлаеву. Окей, хорошо, действительно хороший памятник: это, по-моему, самый большой памятник всадника в Европе. Там есть Монумент дружбы. Хорошо. Ну, объединяет нас с башкирским народом. И больше-то там ничего и нет, что посмотреть. То есть там нет, в принципе, крутых торговых центров, крутых каких-то мест, ресторанов крутых. Там ничего нет.

– И поэтому вы здесь.

– Да, в том числе. Нечем заняться там.

Фото: Иван Дремин / Facebook

– Родители ваши развелись, когда вам еще не было года. Я вот себе выписал. Отец был фарцовщиком в Ленинграде, как пишут в "Википедии", затем владельцем палаток и кафе в Уфе. Сейчас работает грузчиком. Да или нет?

– Действительно, был он... Даже не фарцовщиком, а это называлось... Что-то связано с Америкой. Не помню название. Короче, те, которые какими-то товарами обмениваются, что ли, с иностранцами. То есть именно на американцев, на приезжих...

– Ну, фарцовщик, наверное, да.

– Да не совсем. Вот как-то по-другому называется. Но можно сказать и так, наверное. И потом – да, у него действительно был какой-то бизнес, какой-то магазинчик свой. Это было, еще когда я был маленький, а может, даже вообще не родился. Не помню точно, когда это было. По рассказам. А сейчас... Я бы не назвал, что он работает грузчиком.

– Сейчас он крутой человек.

– Был момент в его жизни, когда он работал разнорабочим. А сейчас он занимается – ну, он всегда был крутой человек, – но сейчас он занимается в плане профессии тоже стройкой. В целом его задачи такие, что, например, у него есть рабочие, и ему звонят и говорят: "Надо залить фундамент", условно говоря. Рабочие едут, что-то делают: фундаменты и еще что-то. Штукатуры у него, по-моему, есть. В общем, тоже со стройкой, с ремонтом. Но сам уже не таскает всякие тяжести, потому что все-таки тоже уже взрослый человек.

– Вы деньгами ему помогаете сейчас?

– Вообще он сам по себе человек такой, что... Как сказать? Не то чтобы гордый, а любит быть самодостаточным. Что я действительно уважаю. И сам он как бы не особо просит. Но если вдруг... Я все понимаю. Если вдруг какие-то моменты возникают, то он всегда ко мне может обратиться. Иногда я сам от себя что-то могу подарить или там что-то передать. То есть, в принципе, наверное, можно ответить, что да.

Я люблю все, что связано с религией. Это таинство в хорошем смысле мою душу щекочет 

– Мать после развода, как пишут, опять-таки, в "Википедии", ударилась в православие. Это как?

– Ну, она прямо начала проводить много времени в церкви, в церковь ходить постоянно, меня таскала, с братом таскала нас. На воскресную службу я постоянно ходил.

– Вам это нравилось?

– Я тогда не мог как бы ничего осознать, кроме того, что мне, в принципе, тогда все нравилось. Я был маленький, и мне все было по кайфу. Но я помню, что я хотел быть священником. Я раскладывал иконы, я садился, читал какой-то акафист, Евангелие – потом шел и причащал деда просфоркой со святой водой, в общем.

– То есть мама приобщала к православию?

– Да. Я хотел действительно в какой-то момент в детстве: – мне было лет пять – стать священником, чуть ли не монахом. Она сама в какой-то момент стала не просто ходить в церковь – она стала работать с иконописью и реставрацией икон. И, в принципе, до потери трудоспособности и желания к труду она работала. Последняя ее работа в карьере – иконопись и реставрация.

– Я вам очень личный вопрос задам. Вы сейчас в Бога верите?

– Я очень люблю культуру. То есть православную. Я люблю вообще в целом все, что связано с религией. Мне это очень нравится в том плане, что это таинство все очень как-то в хорошем смысле мою душу щекочет. Вот. То есть мне нравится, к примеру, зайти и в православный храм, и в католический храм, если я путешествую, и в мечеть я могу зайти. Мне это все дико нравится. Это, в моем понимании, дико красиво и все в таком духе. Но сам лично я, скорее, придерживаюсь того, что в том понимании, в каком видят это религии, высшая сила вряд ли существует. То есть в моем понимании, наверное, что-то да есть: какая-то высшая сила. Потому что у всего есть творец. Даже у вас: кто-то вас сотворил...

– Уверены?

– Ну, с другой стороны – да, иногда кажется, что с другой планеты совсем, конечно.

– Я думаю, что нас с вами точно откуда-то прислали.

– Возможно, да. С одной планеты.

– Меня раньше, вас позже.

– Вот. Но в целом мне кажется, что что-то есть, но не в том виде, в котором это подано в моей родной религии, в православии. То есть какая-то высшая сила, может быть, и есть, но как-то по-другому...

Фото: Иван Дремин / Facebook

– У мамы, пишут, шизофрения. Она периодически находится на лечении в психиатрических клиниках. Это соответствует действительности?

– У нее действительно шизофрения, но на лечении в психиатрической клинике она была только один раз: когда это уже прямо дошло до какого-то белого каления. И тогда мои бабушка с дедушкой, мы тогда все вместе жили, – они вызвали участкового, вызвали "скорую" – и, в общем, ее отвезли в психбольницу – пролечили.

– А какие проявления были?

– Ну, там полный набор: мания преследования, голоса в голове, неадекватное поведение: к примеру, она могла взять отрезать домофонный провод соседям, могла...

– Правильно. Соседям, а не себе.

– Точно. Могла взять уехать в другой город какой-нибудь и там просто скитаться. Например, она взяла сумку и поехала в Екатеринбург. С ее слов, какие-то гопари на проезжавшей машине вырвали сумку и уехали. А там все-все-все: вещи, туда-сюда. И она ходила там. При том, что у нее есть где жить в Уфе, есть что кушать, она ходила и попрошайничала. То есть такой вела образ жизни: именно блаженный. Вот. И потом, когда вернулась, могла, к примеру, ходить с топором по улице спокойно вообще. Куртку надевает, длинный пуховик – и топор, палку какую-то длинную. Неизвестно зачем, от кого защищаться, на кого нападать... Просто бродить. Вот так.

– Спусковой крючок – это развод был с отцом, да?

– Я так понимаю, с этого все усилилось, стало набирать больше обороты. Но она и до этого была странным ребенком. И у этого есть свои какие-то объяснения. Потому что воспитание многих советских людей довольно специфическое было. В принципе, и сейчас воспитание – это большая проблема, да и всегда была. Но чисто по опыту моей семьи могу рассказать, что были такие моменты, как, к примеру, ее родители, мои бабушка и дедушка, могли просто – не от того, что они ей зла желали, а просто по незнанию – взять уйти куда-то в гости, пить, куражиться, наверное, а ее оставить одну, хотя ей три года, дома. И потом она что-то набедокурит – и ее могли еще и поругать, я так понимаю. И в целом все это как-то привело к тому, что она была с подросткового возраста уже довольно такая тихая, замкнутая и все время искала себе какие-то... Ей нужна была точка опоры, которую она в итоге нашла в религии. Просто слишком сильно туда ушла.

– Маму жалко?

– Да. Да, конечно.

– Вы сейчас ей помогаете?

– Да, тоже потихонечку скидываю денежки – она покупает что-нибудь миленькое. Моя семья чем отличается? Тем, что им много не надо. Действительно, это не те люди... Они как бы, может быть, и не отказались, но просто непонятно, что они со всем этим будут делать. К примеру, Mersedes им подарить, как кто-то кому-то дарит, квартиру там, еще что-то. Большинству из них это вообще как-то... Даже и не нужно, что ли.

– А мама понимает, что вы крутой?

– Я думаю, она это поняла еще с детства.

– Так...

– Потому что я всегда был крутой.

Меня воспитывали в духе: "Мы тебя кормим, мы тебя поим, ты у нас живешь. Че тебе еще надо? Че ты такой из себя весь странный?" 

– Вас воспитывала преимущественно бабушка?

– Да, бабушка с дедушкой.

– Вместе с ней вы стихи писали. Да?

– Да.

– Что еще делали?

– Сочинения писали, уроки делали.

– Хорошая бабушка?

– Хорошая, но тоже советский менталитет в том плане, что воспитание – и плохо разбирается, и мало что об этом знает.

– Это мамина мама или папина?

– Мамина. То есть воспитание в таком духе, что "Мы тебя кормим, мы тебя поим, ты у нас живешь. Че тебе еще надо? Че ты, мол, такой из себя весь странный?" Ну и что мне не нравится в менталитете советских граждан – если меня учителя ругали на педсовете или еще где-то, то они всегда занимали их сторону. Они никогда не хотели выслушать своего ребенка, как-то его понять. Они всегда говорили: "Блин, ну что ж ты такой плохой?" То есть были моменты очень странные. Например, могла взять рассказать какие-то ситуации, которые вообще левым людям не нужно знать про нас, про нашу семью. И просто рассказать про меня – что я дома делаю, где я проматерился или что-то еще. Такая бредятина, которая была...

– Вы разве матерились когда-нибудь?

– Это я сейчас очень хороших правил.

– Да, я посмотрел ваше интервью с Юрием Дудем и понял, что вы немножко этот язык знаете.

– Ну, я бы сказал, что я его знаю не с лучшей стороны все-таки. Это же тоже искусство. Можно материться красиво, а можно материться не очень красиво.

– Но вы виртуоз русского мата?

– Нет. Вообще нет. Я думаю, виртуоз – это Лимонов был. А я так, любитель уличный, уличный боец.

В детстве были такие ситуации, что мы с братом брали просто сухой "Роллтон", смешивали со специями и грызли: хотели кушать 

– Это правда, что вам в детстве нечего было есть и вы просто испытывали чувство голода?

– Тут даже не то что прямо нечего было есть, а скорее, как-то мы оставались так, что мы не понимали, что нам есть. Сейчас объясню, как это. К примеру, мать куда-то ушла: в церковь там, на работу – куда-то на целый день. Ее все остальное не особо волнует. Дед своей жизнью тоже жил. Он интересный персонаж. К примеру, ему скажешь: "Я приезжаю из Москвы, буду два дня дома", – он встретится с тобой, но если он запланировал уже, что ему в этот день надо по грибы сходить, он пойдет по грибы. Ты можешь приехать – и улететь обратно, в принципе. Он пойдет по грибы. У него свой график какой-то. И какие-то дела у него свои. Дача, не дача, еще что-то. А бабушка любила очень шоппинг такой, рыночный. То есть уходила – и целыми днями ее тоже не было дома. И были такие ситуации, что мы с братом – непонятки, что делать. Условно, мне пять лет, а ему 10. Мы брали просто сухой "Роллтон", лапшу быстрого приготовления, смешивали со специями – и ее грызли: хотели кушать. И в целом когда я говорю, там, что я голодал, я, может быть, это, конечно, немного преувеличиваю в том плане, что еда была, но именно менталитет очень голодный. В плане, что – "воду не лей сильно, напор должен быть маленький... Это нельзя кушать больше, чем два куска... Это вообще нельзя кушать, потому что это на праздник..." То есть все очень вот так, вот так.

– Это ощущение голода помните сейчас? Вот физическое ощущение голода, когда хочется есть, а нечего?

– Честно, я уже очень много наелся за эти годы. Поэтому врать не буду.

– А знаете, почему я спрашиваю? Я видел многих людей, которые голодали. Они не могли наесться всю жизнь. Вот Людмила Гурченко, например, и другие люди, которые блокаду испытали, – они ели все время как бы впрок, они помнили физически голод.

– Я могу как-то с этим согласиться. Потому что мне, к примеру, не хватало в детстве возможности беспрепятственно иметь, сколько я хочу, сладостей или фруктов. Я очень люблю сладкое. Я могу его есть хоть каждый день в огромных количествах. Даже из-за этого образа жизни в последний год несколько килограммов лишних набрал. Как мне кажется, лишних. На самом деле это незаметно большинству людей, но для меня уже ощущается. Я всегда привык быть худым, а здесь смотрю: "Оп, где-то что-то я покушал круассанчиков много каких-то". То есть у меня есть такое, что я не могу наесться сладким.

– Вас хотели в детдом отдать, прямо отправить...

– Меня пугали. В школе мечтали, чтобы я отправился в детдом. Да. А остальные пугали. То есть семья скорее пугала, чем хотела.

– Боялись вы детдома?

– Конечно. Как огня.

– А вы знали, что там?

– Ну, я знал по байкам каким-то, что там все очень плохо, что там жесткая жизнь, жесткая дедовщина и вообще не так все будет хорошо, как дома, все-таки.

– Вы учились в школе на двойки, не ладили с одноклассниками, детство было непростым, как я понимаю, но вы занимались боксом. Успешно?

– С шестого по восьмой класс – два года, получается, я занимался боксом. И можно, наверное, сказать, что была успешная дорога какая-то. Потому что на первых своих соревнованиях, это было через четыре месяца после того, как я пошел, я сразу встретился с чемпионом Башкирии, и, в принципе, дал ему достойный отпор. Но проиграл. И мне всегда не хватало в боксе именно силы воли, потому что когда я был ребенком, много было в себе неуверенности. И до сих пор она остается, конечно, в каких-то объемах.

– До сих пор?

– Да, конечно, до сих пор остается. И вот мне не хватало всегда того, что чуть-чуть надо дожать – и все. Потом, после этого, был момент, когда я выходил против чемпиона всероссийского турнира "Динамо", а я занимаюсь – не знаю, год, может. Тоже проиграл чуть-чуть совсем, в финале опять, второй раз. Потом на чемпионате Башкирии я второе место занял. Это высшая точка была моя. Тогда еще категория была смешная: в духе "41.5 килограммов". Я боксировал с пацаном одним: он по кикбоксингу, по-моему, чемпион России был. Ну тоже мне чуть-чуть совсем не хватило. И опять я проиграл. Я все время плакал. То есть я всегда, когда проигрывал, плакал. Я шел и рыдал, и бесился, и бил раздевалки, и все такое. Но я понимал, что мне чуть-чуть не хватило. А с другой стороны, у меня не было тогда априори какой-то мудрости, конечно, и не хватало понимания такого: не мог я смириться с тем, что я проиграл. А сейчас я бы на это смотрел так, что "блин, чувак, да все круто. Ты занимаешься полтора года, и тебе чуть-чуть не хватило, чтобы выиграть чемпионат России по кикбоксингу". Это же круто вообще максимально. Там люди занимаются по семь – восемь лет.

Фото: Иван Дремин / Facebook

– Сейчас я вас буду переспрашивать. В юности, пишут, вы много хулиганили, состояли в уличных объединениях, в частности радикальных, ультранационалистических взглядов. Да?

– Да.

– Так. Пишут, что у вас была своя подростковая банда, личная ОПГ. Да?

– Ну, ОПГ я бы это не назвал. Так, сборище шпаны.

– Много вас было?

– Человек 10–20, наверное.

– Вы были лидером?

– Я – да. Я хотел быть. Мне нравилась роль лидера.

– Как лидер пойдете.

– Ну... Надеюсь, что не пойду уже.

– Хорошо. Вы занимались вымогательством денег. Да?

– Ну, я бы не стал, наверное, так говорить. Лично я не занимался. Какие-то люди вокруг меня могли, к примеру... Ну, в духе, знаете: чисто шпана. К примеру, "завтра принеси..." Ну не знаю: как-то за разговор цепляют, человек это не вывозит все – и ему говорят: "Завтра принеси тыщу рублей. Иначе тебе будет плохо". Вот так.

– Несет две.

– Иногда, может, и две.

– Так. Что еще вы делали такого?

– Ну, были всякие неадекватные моменты. Могли просто кого-то, там, зацепить, докопаться, кому-то надавать тумаков. Иногда сильно. То есть это чисто шпана такая.

– Правда ли, что вы вели тетрадку, где записывали, кого надо избить, а кого убить?

– Да, есть такое. Еще я искал ее, когда приезжал недавно, но, блин, не смог найти, к сожалению.

– То есть прямо у вас была графа: кого избить и кого убить?

– Да. Всех, кто мне как-то насолил где-то, что-то как-то сказал. Зачастую я это делал не на месте, а, к примеру, когда я мог понять, что соперник тем или иным способом меня превосходит... Но с другой стороны, я и простить это не могу, потому что я воспитан по-другому. Я отмечал, что "мы разберемся, но сделаем это позднее. Но мы обязательно сочтемся с тобой".

– Убить многих хотели?

– Я тогда думал, что хочу всех убить, если честно. То есть я прямо всегда говорил: "Жалко, что..." На самом деле я этого не хотел. Потому что где-то внутри я всегда был добрым человеком. Меня даже учили так. Я стал таким: это как бы защитная реакция. Меня учили с детства, бабушка, к примеру, – что драться – это плохо. И я действительно говорил, когда мне было пять лет... Когда мне говорили "пойдем драться", я говорил: "Драться – это плохо". И поэтому эта доброта все равно всегда как-то неосознанно пересиливала агрессию. И по итогу меня Бог как-то уберег, как я это называю, от этого.

Я думаю, что я в тюрьме замечательно бы вообще жил

– В полицию вы часто попадали?

– Честно? Не было ни разу, чтобы меня в отдел отвезли. Задержали и отвезли в отдел. Вот в Москву переехал... Представляете? В Уфе ни разу не было такого, чтобы меня приняли и отвезли, а в Москве два раза было. Один раз я там тумаков надавал одному мальчику, а другой раз я с алкоголем, в общем, попался на Патриарших прудах. А в Уфе ни разу такого не было. Один раз мне выписали штраф. И меня именно вызывали. И я приходил, потому что я понимал, что – куда сбежишь с подводной лодки? И приходил. Было где-то два – три инцидента. То есть были заявления в полицию на меня, какие-то обсуждения.

– Что можете попасть в тюрьму, вы понимали?

– Да.

– Не страшно было?

– Страшно было.

– Ну вот прямо боялись?

– Ну да. Это очень стрессовая ситуация была. С одной стороны, у меня был такой тотальный нигилизм – мне ничего не страшно, у меня нет будущего... То есть я так считал. Я и сейчас так считаю, что при том, что я очень много работал и работаю, мне все равно в какой-то степени повезло в жизни, действительно. Но при всем нигилизме, если возвращаться к этому, было такое, что все равно, конечно, я ложился спать, к примеру, – и у меня был дикий стресс, и я себя успокаивал тем, что, не знаю – "Тупак Шакур сидел в тюрьме – значит, и я справлюсь. Это на пользу пойдет". И в целом – я не знаю – я готовился всегда...

– К худшему.

– Ну, к такой жизни. Я всегда был в поисках семьи какой-то, то есть именно семейных ценностей, которых мне не хватало в жизни, в реальной семье, какой-то сплоченности, заботы друг о друге. И поэтому я всегда ориентировался на какое-то будущее, связанное именно с какими-то объединениями. И так как еще денег не было, то обычно идеалами становились какие-то криминальные объединения. Но на самом деле я просто искал семью. Это типичная проблема того, как подростки оказываются в каких-либо формированиях и объединениях.

– Это правда, что вы выпустили однажды подробную видеоинструкцию, как правильно собирать передачи в СИЗО?

– Да.

– Что там было?

– Это касалось "московского дела". И там был парень, по-моему, он сейчас сидит, Егор Лесных его зовут. Я уже не совсем помню все детали этого момента. Мы встретились с его девушкой, с ребятами-активистами и засняли видео, как можно помочь, к примеру, тем, кто страдает от "московского дела", и прочим ребятам, которые страдают, так сказать, от политических статей, за свои взгляды или еще за что-то, и показали, как это правильно все делается: как правильно собрать передачу и как ее отнести. Я потом сам пошел, отнес, подписал. Это видео у меня на YouTube, по-моему, до сих пор есть. Правда, на него "17+" поставили. Если я его не скрыл. Я не помню. Может, скрыл – может, не скрыл.

– Как вам кажется, вы в тюрьме выжили бы?

– Я думаю, что я в тюрьме замечательно бы вообще жил.

– Вот так?

– Да.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– После школы по результатам ЕГЭ вы не поступили ни в один вуз. Пошли работать?

– Я попытался устроиться на работу в гостиницу в центре города Уфа.

– Директором?

– Мне очень хотелось быть директором, но, к сожалению, меня хотели устроить администратором. Я нашел на "Хедхантере"... Есть такой сайт у нас: headhunter.ru. Ну, в духе типа резюме там свое оставляешь: "Меня зовут Ваня, мне 18 лет, я ничего не умею. Кто-нибудь, заплатите мне денег". Такой посыл. И какие-то люди на это отзываются. Вот я, в общем, пришел и говорю: "У меня нет образования, ничего нет. Я только школу закончил. Вот хочу работать". Мне предложили. Сказали: "Ты можешь месяц поработать помощником администратора. Месяц. Если все нормально будет, то мы тебя возьмем на работу. А за этот месяц ты как бы ничего не получишь. Просто так постажироваться. И то – на работу возьмем так, что ты останешься помощником администратора и будешь получать 16 тыс. в месяц".

– Это не много. Да?

– Ну, 16 тыс. руб. – это примерно 5 тыс. грн. Как вы думаете, это много? Я думаю, не очень за месяц. Вот. И я такой: "Да, окей, ладно". Один день отработал, а на следующий день просто не пришел. Ну, было противно это моему естеству.

– А гостиница хорошая была?

– Так себе. У нас не особо хорошие гостиницы. Мало вообще где я видел хорошую гостиницу. Потом я устроился... За что мне до сих пор стыдно: что я другим людям перегородил дорогу. Я один раз устроился работать в магазин канцелярии продавцом, сидеть и продавать. Я пришел – там было собеседование, были люди: какие-то – бабушки, дедушки, какие-то – такие же молодые, как я, которым некуда податься. И вот меня выбрали из числа претендентов. Я такой: "Да!" И я чего-то засиделся: музыку слушал, сериалы смотрел... Я просто на следующий день встал в пять вечера. То есть никуда я не пошел, ни на какую работу. И все. А в вузы я действительно пытался поступить, но, скорее, мне это надо было не потому, что я хочу куда-то, а просто потому, что я хотел откосить от армии.

– Но в армию вас не взяли?

– Не взяли.

– Почему?

– У меня плоскостопие. Все оказалось намного проще, чем поступить в вуз.

Как говорится, богатые тоже плачут. Тем более те, кто раньше был бедными. 

– Ну вот я на вас смотрю... Вы такой уличный подросток были – да? – с израненной душой, как мне представляется. Детских травм много было? Накопилось?

– Да, конечно. До сих пор все разгребать приходится. И я думаю, еще не один год придется.

– До сих пор?

– Да. Работаю с психотерапевтом, пью антидепрессанты. Много последствий разных.

– Пьете антидепрессанты?

– Да, пью.

– Зачем?

– Ну потому что мне плохо.

– Ну вам почему плохо? Вы достигли такого успеха в таком раннем возрасте... А что же не так?

– Как говорится, богатые тоже плачут. Тем более те, кто раньше был бедными. Все просто. Ну как бы у всех на самом деле свои проблемы. Я это понял, когда, как вы говорите, добился успеха. У всех людей в жизни всегда найдется, почему переживать. Другой вопрос – как ты к этому будешь относиться. Это раз. И второе – насколько твоя психика изранена.

– Много пьете антидепрессантов?

– Один.

– Каждый день?

– Стараюсь. Но иногда пропускаю. Не специально. Забываю.

– Чтобы хорошо засыпать?

– Нет, спал я всегда отлично, и даже слишком. Я зимой вообще сплю по 12 часов. Что меня дико напрягает. Хочется больше в жизни успевать, чем просто спать. Вот. У меня именно тревожные расстройства, тревога, панические атаки – вот такое.

– Депрессии?

– Да, вот такое. Почему я много сладкого ем? В том числе поэтому: заедаю грусть, в общем.

Институты наши – это какая-то подготовка к тюрьме. Школа, армия – и дальше вот в тюрьму был бы отличный путь вообще для меня

– Почему вы стали заниматься музыкой?

– Во-первых, потому что... Наверное, скажу по-другому. Все-таки не буду перечислять какие-то пункты, вдаваться в теорию. Просто был момент такой, что я закончил школу и понимаю, что дальше мне либо идти в армию, чего я не хочу...

– А не хотелось в армию?

– Не хотелось. Я могу объяснить почему, если интересно.

– Да, интересно.

– Не хотелось идти в армию, потому что в нашей, по крайней мере в моей, стране... Не знаю, как у вас. В моей стране в армии, скорее всего, ты потеряешь год зря. Это не говоря о том, что сейчас я вообще уже придерживаюсь более пацифистских взглядов на этот счет. А тогда я просто понимал, что это нерентабельно, что ли – терять год жизни. Потому что, скорее всего, ты его потеряешь. Большинство моих знакомых и друзей, кто был в армии... У меня два лучших друга были в армии. Они, как мне кажется, оправдывают все это уже постфактум. Они же в нее сходили. Что как бы не зря это было. Но в целом то, что они рассказывают, как они там жили и чем занимались...

– Плохо жили?

– Да. Пневмония, скука, дурацкие всякие задания от высших чинов, все равно какая-никакая дедовщина, ну и обращение там нечеловеческое у людей. И вообще крыша едет. То есть это как в тюрьме сидеть. Что-то такое. Институты наши – это какая-то подготовка к тюрьме как будто. Я это так лично вижу. Школа, армия – и дальше вот в тюрьму был бы отличный путь вообще для меня. Потому что школу тоже можно сравнить с тюрьмой, по крайней мере, в которой я учился. Потому что это еще хорошая школа, особенно у нас на районе считалась. Потому что там нет такой культуры... Вообще плохо люди разбираются в воспитании в целом. Они думают, что надо ругать тебя, пугать тебя – и тогда ты поймешь. То же самое и внутренние органы, полиция – они только ругать могут. То есть "мы тебя посадим". Обалдеть. От этого просто еще больше их ненавидеть начинаешь и еще больше наперекор делать. Особенно если подросток.

– Итак, музыка.

– Музыка. Да. Я понимал, что либо армия, чего я не хочу, либо институт, чего я тоже не хочу, потому что я вообще не любитель был учиться, тем более, тому, что мне неинтересно. А четко понимать, что мне что-то интересно, чтобы для этого еще учиться пять –шесть лет, – такого не было. И я смотрел как-то вот внутри себя и думал: "Что же мне делать?" Я чувствовал себя, будто я на краю обрыва и мне надо как-то двигаться начать, какой-то шаг вперед сделать. И чтобы не упасть, я нашел какую-то точку опоры в том, что на самом деле всегда на протяжении всей моей подростковости, моего детства – всегда во мне время от времени просыпалось. В 11 лет, к примеру, я написал свою первую песню с братом вместе. Он музыку написал на клавишах, а я текст накидал. Придумал себе псевдоним смешной.

– Какой? Не помните?

– Помню. Я был фанатом рэпера Лил Уэйна. И я придумал себе псевдоним Лил Уан. Очень оригинально. В 11 лет написал песню про то, как мне тяжко жить, короче. Потом я это дело забросил. Но я все равно слушал очень много музыки постоянно. Это рэп, рэп, рэп с детства. Особенно западный. Рэп, рэп, рэп постоянно был со мной. Потом я в 16 лет записал трек уже на студии, но его не выпустил.

– Бабушка деньги дала?

– Да у меня откуда-то были они. Нет, бабушка мне деньги давала, когда я уже был Face-ом. Но я уже все отдал. То есть я ничего не забыл. Тогда я не мог это отдать, а сейчас уже всем воздал, я думаю.

– Бабушка довольна?

– Да. Я надеюсь на это. Про что мы говорили?

– Про музыку, первые песни.

– Да. То есть во мне всегда это всплывало, в общем. И даже когда я был, к примеру, правым, я хотел какой-то правый рэп читать.

– Вы хотели только рэп?

– Вот всегда у меня было, да. Меня в первую очередь интересовал рэп. Раньше по крайней мере. И в итоге я такой. А почему нет? Я видел каких-то артистов, ребят начинающих, у которых все вроде начинает получаться. Меня это вдохновило, и я подумал: "Блин, чуваки что-то делают, вроде как-то ездят, интересно живут. Прикольно". Мне всегда хотелось интересной жизни и работать на самого себя, и заработка, который будет каким-то таким, что мне не придется пахать реально на износ.

– Пахать не хотелось?

– Ну, пахать все равно приходится. Но просто есть разница между тем, чтобы пахать любимым делом и пахать не любимым делом, а просто ради денег.

– Конечно. Почему Face?

– У меня была толстовка North Face, известная марка. Я все время в ней ходил. Купил ее у друга за 500 рублей. Моя любимая толстовка одно время. И это было как раз в то время, когда я начал читать рэп потихоньку. И я такой посмотрел и думаю: "Блин, почему бы не сделать это фишкой?" Тогда еще не была так популярна эта марка в России и СНГ. Я думал носить North Face и как-то назвать себя подобным образом. Я тогда еще придумал какие-то странные названия. Мне нравилась культура интернета, веб-панка какого-то. И я такой: "Назову себя Webpunkface". Потом такой: "Оставлю просто Punkface". И решил поделиться с братом родным этим. И он мне предложил, как очень часто предлагает отличные решения в жизни по сей день: "Ты не хочешь оставить только Face"?

– Коротко и ясно.

– Да, коротко и ясно. Я говорю: "Знаешь... Я так подумал... А почему б и нет?" Так и осталось.

Фото: Иван Дремин / Facebook

– Песни вы пишете долго?

– Раньше писал быстрее. Это было обычно от 15 минут до часа. Сейчас я основу закладываю где-то за час-два на одну песню, но потом я еще ее шлифую долго. Я уже другие основы подготавливаю, но я всегда, когда готовлю новые основы, возвращаюсь к старым, все, к примеру, пропеваю, зачитываю как-то у себя в голове, и где-то что-то могу исправить. Я всегда стремлюсь к моменту, когда я на студию попаду и начну запись, чтобы максимально это было отшлифовано и меня устраивало. И даже когда на студию прихожу, прежде чем зайти записываться, я включаю бит, ставлю текст на компе – и смотрю, смотрю, смотрю. Я должен быть уверен максимально, что меня все устраивает.

– Когда вы пишете песню, вы чувствуете, что открывается какой-то контакт? Чувствуете, что кто-то вами руководит в этот момент? Или это просто сложение стихов, в музыку перевод, рабочий такой момент? Это озарения или это работа?

– Знаете, есть Instagram, где выкладывают ваши ответы на комментарии. Вот ваш Instagram-аккаунт, и там выкладывают, какие вам пишут комменты – и как вы на них отвечаете.

– Да? Уже и такое есть?

– Есть. И вот скажите честно: вы чувствуете себя прекрасно, когда хорошую шутку, к примеру, отвешиваете?

– Потрясающе.

– Вот я себя чувствую точно так же, когда отвешиваю хорошую шутку и когда пишу песни. Вот могу так ответить.

– Ради чего вы пишете и поете? У вас есть ощущение: "Я это делаю, потому что…"? Или это ваше естество?

– В первую очередь мне это нравится. И на данный момент я не представляю своей жизни без этого. Это моя главная самореализация в жизни. Мне нравится это. Именно создание текста. Ну и вообще в целом создание какой-то музыки. И мне всегда на самом деле хочется еще сделать так, чтобы это было близким большому количеству людей, потому что мне хочется стать таким артистом, который будет людям полезен. Не просто делать свое любимое дело, а еще и быть полезным, чтобы люди могли свои сердца с моим положить рядом и согреть друг друга. Ну, всегда меня музыка спасала. Еще до того момента, как я начал делать музыку, я всегда прекрасно себя чувствовал, когда я слушал музыку. То есть это всегда было моим спасением каким-то от того, что происходит вокруг. И я надеюсь, что то, что я делаю, кому-то так же помогает, что для кого-то это... Вот мне плохо, к примеру, я ставлю – и мне хорошо. Вот так.

– О людях, которые могут положить свои сердца с вашим рядом. Скажите, пожалуйста: для кого вы пишете музыку? Кто ваша публика? Кто ваша аудитория? Вы себе ее представляете?

– Когда я только начинал, это были подростки. В целом это сейчас тоже в основном подростки, я думаю, но уже ближе к 18 годам. Потому что ребята помладше – они все-таки слушают других, я так понимаю, исполнителей уже. Возможно, это просто мои ребята, которые со мной подросли.

– Которые растут с вами.

– Да. Я заметил, что обычно между артистами и их аудиторией есть разница где-то в 5–10 лет. Потому что всегда люди тянутся к артистам как людям творчества, как к чему-то не только полезному с точки зрения, что послушал – понравилось, посмотрел – понравилось, а еще с той точки зрения, что, возможно, эти люди знают что-то, чего не знаем мы, и мы хотим тоже у них чему-то научиться и найти поддержку. Там, друг, брат, отец... И вот зачастую этот формат – отца или брата старшего – присутствует. Вот у меня, к примеру, присутствует формат старшего брата. Мне 24, и моя аудитория – примерно 16–19, может, 20. Ну, какой-то главный костяк. К примеру, у Oxxxymiron-а... Ему 36, по-моему, или где-то так. И у него, я так понимаю, моего возраста. Может, даже чуть старше. Ну, какой-то костяк. Там тоже 20-30, наверное. Но в целом очень разношерстная сейчас аудитория у меня. Меня это, с одной стороны, радует, потому что я понимаю, что эти люди пришли на концерт именно на меня, я им нравлюсь, и это стопудово. Потому что когда ты видишь, что здесь стоит человек, которому 15, а здесь, в VIP, сидит человек, которому 40, и он пришел с такой же подругой или другом, то ты понимаешь, что, блин, это круто и людям, видимо, нравлюсь действительно я. С другой стороны, трудно проводить аналитику какую-то. Потому что то, что мы видим на концертах, и те цифры, которые можно выгрузить из соцсетей каких-то и платформ, – они разнятся. Вот так.

Я не работаю музыкантом так, как крокодил Гена работал крокодилом в зоопарке. Это не вся моя жизнь.

– Вам 24 года и вас слушают миллионы. Скажите: звездой вы себя ощущаете? Только честно.

– В какой-то степени – да. Потому что трудно себя не ощущать звездой, когда к тебе подходят сфотографироваться, к примеру, один человек, второй, третий... Ну, вам ли не знать? Это есть. Хочешь – не хочешь, но этого ощущения не отнять. Но с другой стороны, я сейчас стараюсь, в последнее время, относиться к этому всему так, что – я работаю музыкантом. То есть это просто моя работа. Я не работаю этим так, как крокодил Гена работал крокодилом в зоопарке. Это не вся моя жизнь. Моя жизнь – она разная. А это просто как бы дело главное в моей жизни и моя по совместительству работа. Я к этому отношусь просто сейчас. То есть, к примеру, есть человек, который работает слесарем, есть – который работает дистрибьютором, менеджером или еще кем-то, рекламщиком, а я вот работаю музыкантом, к примеру. А какие уже от этого идут последствия, какой уровень ажиотажа вокруг меня – это уже то, о чем я стараюсь не волноваться.

– Вы знаете, я сейчас вспомнил – в Советском Союзе был мегапопулярный, лучший футболист советского футбола Олег Блохин. Я не знаю, болельщик ли вы.

– Да, знаю. Ну, я люблю футбол.

– Он прославлял киевское "Динамо", сборную Советского Союза. И в 75-м году его признали лучшим футболистом Европы, ему вручили "Золотой мяч".

– Сильно.

– Да. Мы дружим с ним, и он мне говорит: "Ты знаешь, в 23 года я получил "Золотой мяч" – и я сошел с ума. У меня началась звездная болезнь". А у вас звездная болезнь была?

– Да, в 2017 году, когда у меня началась широкая известность, популярность, у меня была звездная болезнь. Я себя вел довольно-таки отвратительно.

– В чем это выражалось?

– Ну, в моих эмоциях, в моих повадках. В том плане, как я общался, обращался с людьми.

– Плохо?

– Ну да.

– Грубили, хамили?

– Грубил, да. То есть это было даже не потому, что я был такой плохой человек, а потому что я просто не знал, как себя вести. Мне было тяжело.

– И вы были маленький.

– В том числе, да. У меня один день идет за три. И я за последние годы сильно вырос, повзрослел. А тогда действительно еще я был юнец. Хотя это было, казалось, недавно, но уже у меня в голове и внутри меня прошло как будто много лет. Вот. Было, да, такое. И даже близкие мои как-то отмечали, что были какие-то пиковые моменты осенью 2017 года, когда я был прямо ужасен. И было два пути: либо я пойду еще хуже и стану кончелыгой каким-то, либо я...

– Кончелыга – какое хорошее слово...

– Да.

– Позаимствую его у вас.

– Либо я, короче, стану нормальным человеком.

– Вырулю.

– Да.

– Вырулили?

– Да, я очень рад, что вы у меня что-то позаимствуете. Я думал, я вас ничем не смогу удивить, если честно.

Фото: Ростислав Гордон / Gordonua.com

– Уже удивляете. Все нормально. Скажите, пожалуйста... Вот вы давали интервью Юрию Дудю. Интересно было?

– Нет.

– Почему?

– Ну, было интересно, что я понимал, что это мне даст что-то. А само интервью как-то не особо интересно было. Ну я не знаю почему.

– Ну сколько миллионов оно уже набрало?

– Ну 10 с чем-то.

– Я думаю, поболе.

– Может.

– Думаю, что 15.

– 15, наверное. Где-то вот так.

– Ну это немало. Правда?

– Немало. С точки зрения коммерческой это хорошо, но с точки зрения того, было ли тогда интересно общаться, – ну, чего-то не особо. То есть я это не запомнил так, что мне это было интересно. Я пришел, наговорил чего-то. Тогда уже, может, мне и было интересно. Я уже сейчас не помню. Просто сейчас какие воспоминания остались – нет такого, что это было прямо суперинтересно. 

Я плачу достаточно налогов в своей стране, чтобы возмущаться, если меня что-то не устраивает в ней

– Скажите, пожалуйста: популярность как вы ощущаете? Кроме того, что подходят люди фотографироваться?

– Так, что вижу, что кто-то, к примеру, ждет мою музыку новую. Захожу куда-то – и просто хочешь, не хочешь – ты видишь какие-то комментарии. Ты можешь их не читать, но ты их видишь просто. Оп! – там пишут: "Мы ждем... Лучший". Даже некоторые люди пишут это просто по какой-то установке интернета. Там, вышел альбом у кого-то – секунда прошла – они пишут: "Лучший альбом на планете". Ты все равно это видишь и понимаешь, что большое количество людей интересуется тем, что у тебя происходит в жизни. И когда твоей жизнью интересуются не только твои близкие, родственники и друзья, то, наверное, ты можешь себя считать популярным.

– Я почему заулыбался? Я вообще люблю иронию...

– Я знаю.

– И самоиронию очень люблю.

– Я тоже.

– Я в свое время летал много с киевским "Динамо" и сборной Украины, в делегациях. И я вспомнил случай со сборной Украины, еще Андрей Шевченко играл. Мы стоим перед вылетом в аэропорту, и все звезды... И люди подходят ко мне и берут автографы. И рядом стоит мой друг, он был вице-президентом федерации футбола, очень остроумный человек, Борис Михайлович Воскресенский. Он так на это посмотрел, посмотрел на Шевченко и говорит: "Вы от популярности не устаете?" Скажите: вы от популярности не устаете?

– С одной стороны, есть такое. Возможно, мне бы хотелось, чтобы я шел по улице – и никто никогда меня не трогал и просто не смотрел на меня, не докучал мне какими-то своими жизненными...

– Не нагружал, короче.

– Не нагружал меня. Не то чтобы мне это в тяжесть сильно, но просто не всегда есть такое настроение. Вот. То есть я экстраверт со своими, я экстраверт, когда я раскрываюсь, но в целом с людьми я интроверт. И мне это... Ну, лучше не надо, в общем. Лишнее общение лучше не надо. В этом плане как бы минус. С другой стороны, я не могу отрицать того, что в детстве, когда меня никто не слышал, я очень хотел, чтобы меня услышали. И сейчас я это получил. И если бы мне задали вопрос, к примеру: "Хочешь ли ты, чтобы с тобой никогда не фотографировались и тебя никогда не трогали?.."

– "Не хочу".

– Я бы затруднился на это ответить, потому что я действительно не знаю. С одной стороны, да, потому что хочется, чтобы кто-то в интернете знал, кто-то в интернете что-то слушал, писал, как-то делился тем, чем я занимаюсь, – и на этом достаточно. Вот в жизни как будто меня не существует для людей. Вот так. С другой стороны, в этом есть свой прикол. Ну это же необычно как минимум. А я люблю необычное что-то. Мне нравится быть не таким, как все, с детства.

– Иван Тимофеевич, вы много зарабатываете?

– Я скажу так: я плачу достаточно налогов в своей стране, чтобы возмущаться, если меня что-то не устраивает в ней. Вот так.

– Вы богатый человек?

– Нет.

– Не богатый?

– Я себя не считаю богатым. То есть "богатый" – это очень растяжимое понятие.

– А налоговая вас считает богатым?

– Это надо у налоговой спрашивать.

– Так... Для чего вам деньги? Скажите.

– В первую очередь я их трачу на то же, на что тратят все. К примеру, квартира.

– Вы купили квартиру уже?

– Нет. Еще нет.

– Но вы хотите купить в Москве?

– На самом деле здесь у меня спорный вопрос. Потому что я все еще колеблюсь между тем, где я буду строить свое семейное будущее, в какой стране это будет и в каком городе, – где я готов без страха пустить в эту жизнь новые лица.

– То есть пока вы снимаете квартиру?

– Пока я снимаю квартиру. Мы снимаем вдвоем.

– Но машина у вас есть?

– Нет.

– Вы передвигаетесь на такси?

– Да.

– На что вы тратите деньги?

– На еду, на сладости, на аренду жилья, на одежду: ну так, в меру. Ну, я могу для обычного человека на кругленькую сумму затариться раз в пару месяцев.

– Но вы откладываете что-то?

– Стараюсь, да, что-то откладывать, как называется, на черный день. Ну, че я говорю? На творчество я трачу: клипы снимаю недешевые зачастую, музыку всегда надо записать, свести, обложки...

– То есть вы знаете, что делать с деньгами?

– Не настолько, насколько мне бы этого хотелось. Поэтому я планирую, так сказать, произвести финансовый переворот для себя в лучшую сторону. Но в целом я считаю, что на данный момент, в последние годы, я довольно грамотно для своего возраста – и учитывая то, что я не бизнесмен, не инвестор и прочее, прочее, – я довольно грамотно распоряжаюсь тем, что я имею и что я получаю.

Я могу марихуану покурить. И не скрываю этого. Горжусь этим.

– Что для вас алкоголь?

– Алкоголь для меня... Сейчас это в первую очередь связь с Уфой, связь с ностальгией.

– Так...

– Когда я выпиваю, я обычно это делаю в какой-то компании... И даже если я делаю это не в компании, то все равно я выпиваю потому, что меня призывают корни моей жизни.

– Зовет Уфа.

– Да, зовет Уфа. Это дает мне какое-то ощущение, что я сижу с друзьями, а друзей мне очень не хватает в Москве, они живут в Уфе, оба. И это дает мне какое-то ощущение, что дружеский какой-то происходит контакт. Потому что с ними – так уж получилось – мы всегда выпивали практически либо что-то еще делали. Ну так вот вышло.

– Когда вы впервые напились?

– В пятом классе. Было мне 11 лет. Я напился коктейля "Блейзер", очень популярный был тогда. И было очень дико. Мы пили один "Блейзер" – одного вкуса был, вишневый. Потом пили "Блейзер"-дыню. Потом сигаретой прожгли бутылку, запустили туда дым – и выкурили дым...

– Это правильно, да...

– Это обязательно. Если бы не дым, то это было бы еще лучше, но тогда это было бы уже совсем... Я думаю, я бы сейчас здесь не сидел, наверное. И этот дым весь – тоже его все выкурили, сигарет накурились, все перемешали, все выпили – и все: и потом меня понесло. Я рыгал, короче.

– Это бывает.

– Да.

– А вы часто пили, много пили с тех пор?

– Ну, часто, но я бы не сказал, что я был выдающимся каким-то алкоголиком на фоне всех. То есть это была просто региональная, молодежная жизнь.

– Сегодня, в зените славы, что вы пьете?

– Я пью довольно редко. Особенно когда я нахожусь в Москве, в работе. Потому что... Ну я не знаю. Я вообще стараюсь не пить.

– Но если есть повод.

– По возможности стараюсь за здоровьем следить, но если повод, мы пьем обычно вино.

– Вот так? А дым?

– А что "дым"? А какой вас именно интересует?

– Он в Уфе остался, дым.

– Амстердамский или московский дым? Какой вас интересует?

– Кстати, про дым. Наркотики есть в вашей жизни?

– Наркотики – только если легкие. Я могу марихуану покурить. И не скрываю этого. Горжусь этим.

– Что вы чувствуете, когда покурите марихуану?

– Мне хорошо. Как и всем, я думаю, практически.

– Творчество идет?

– Ну, так. Я вообще не любитель писать под воздействием чего-то. И в целом хотел бы прояснить, что нет такого, что я часто курю. То есть, к примеру, я могу за год это сделать один раз.

– Но на год вперед хватает?

– Не всегда. Если это происходит именно в Амстердаме, это одно из моих любимых мест в Европе... Два раза там был – ничего не помню.

– До красных фонарей не дошли?

– Нет, мы были там, смотрели как бы в окно. Прикольно, интересно. Но в целом если что-либо вообще из так называемых наркотиков меня интересует, то это только две вещи. И то – я стараюсь от них максимально дистанцироваться в жизни. Но я могу допустить две вещи только: это алкоголь и это марихуана.

– Вы же даже у себя на подоконнике одно время выращивали марихуану. Да?

– Не на подоконнике. У меня был целый гербарий, так скажем.

– Приятно со специалистом поговорить. Гербарий, так...

– Я до сих пор знаю, как это делать. И в целом думаю, что когда-нибудь я все равно снова выращу.

– Вы на продажу выращивали?

– Нет, нет. Просто.

– Для себя?

– Ну да, просто.

– Росла?

– Росла отлично, отменно.

– Вы сказали, что страдаете паническими атаками. Это как? Вы чего-то боитесь? Или что происходит?

– Сейчас это не так ярко. У меня сейчас вот просто обычное тревожное состояние. Даже сейчас оно такое, что это как размазанная паническая атака.

– Вот сейчас есть такое?

– Да, да.

– Прямо сейчас?

– Да. То есть я все время переживаю. У меня все время внутри какое-то происходит переживание. Мне все время охота вдохнуть, не хватает дыхания чуть-чуть. Может показаться, что меня где-то кольнуло... То есть такая тревожность есть, переживания. А в целом что такое вообще паническая атака, как это было у меня? Это вот в 17-м году, когда начались проблемы яркие такие психического рода, – у меня началось так, что, к примеру, ты сидишь – хоп! – резко тебе показалось, что у тебя что-то в голове какой-то мини-шумок. Ты начинаешь резко бояться. Я сидел за компьютером – хоп! – у меня голова в сторону, нога вот так. Как будто бежать охота резко. Даже говорят, что есть такой вид терапии: что люди могут просто, к примеру, выйти в поле и начать бежать. Или не в поле, а просто начать по улице бежать, когда паническая атака. Потому что это тоже какая-то энергия, которую нужно высвобождать. И в целом ты начинаешь разгоняться, тебе становится страшно, ты начинаешь загоняться, что у тебя сердечный приступ, что у тебя что-то еще – короче, что все: ты сейчас умрешь... В общем, просто загон начинается жесткий. Тогда мы жили вместе, толпой. Подходишь к бабушке – она тебе наливает валерьянки какой-то. Тебе от этого еще хуже. Были такие моменты, что у меня просто от панической атаки было давление 170 на 100 с чем-то. И я лежал, и уже думали вызывать "скорую", меня доводили до туалета, я дрожал, как будто у меня Паркинсон. И просто лежал реально в шоке. Мне грели грелкой – извиняюсь за тавтологию – ноги, и я лежал просто такой...

– В психиатрических клиниках вам приходилось лечиться?

– Нет, ни разу. В "Википедии" написано, что я лежал в психической больнице, но это просто был мой юмор из раннего творчества. То есть я ни разу не лечился в психиатрической больнице, ни разу не лежал. И в диспансерах каких-то тоже никогда не лечился. Единственное – я ходил в стационар психотерапевтический. Но это просто две недели ходишь на какой-то курс. Там в основном какая-то фуфловая медицина в духе физиотерапии и прочего, что уже давно в доказательной медицине не используют нормальные люди в развитых странах. Но что взять с уфимской медицины? Осуждать тоже не могу. Вот ходил, 10 дней, по-моему. Какой-то курс. Деньги заплатил – ходишь к 10 часам, и два часа в день тебя типа лечат. Физиотерапия, капельницы, укол, может, какой-то, таблетки дают с собой, в том числе антидепрессанты были. Это такой первый опыт был. И все, ты идешь домой. То есть это не психушка какая-то.