+15 Киев
В Мощуне стало ясно, что масштаб этой войны совершенно иной, чем в 2014 году. Уровень артобстрелов, использование самолетов, огромное количество беспилотных летательных аппаратов… В 2014 году мы могли поставить базу где угодно в тылу, куда не доставала артиллерия, и не бояться ракет, авиации. Это была совсем другая война
– Дмитрий, я вас приветствую.
– День добрый. Приветствую вас и наших зрителей.
– С нами сегодня командир спецподразделения "Стугна". В прошлом народный депутат Украины, заместитель председателя Кировоградского облсовета. Дмитрий был на фронте непосредственно с начала войны в 2014 году, 25 февраля 2022 года ушел с должности заместителя руководителя Кировоградского облсовета, опять же, на фронт. Да?
– Мы в первый день [войны] провели последнюю сессию облсовета, передали полномочия созданной военной администрации. И я понял, что фактически на сегодняшний день нет полномочий у местного самоуправления, да и, собственно, чем заниматься в то время, когда идет война, – для меня было очевидно, что нужно идти воевать. Уже 25 февраля мы с ребятами взяли оружие в Киеве, поехали в Гостомель, а затем в другие горячие точки.
– Какие у вас мысли были? Вы ожидали, что произойдет широкомасштабное вторжение? Насколько вы были готовы? Что вы делали, когда услышали первые взрывы?
– Я понимал, что что-то такое должно быть. Но точно представить, как это случится, как в четыре утра летят ракеты, как по всей линии границы идут войска, – я уверен, что мало кто это понимал. Нам трудно было понять, что в XXI веке возможна война масштабов Второй мировой, широким фронтом в несколько тысяч километров, что будут бомбардировки ракетами мирных городов... Это все ужасно. И в первое время это, безусловно, повергло в шок многих. Да, мы понимали, последние три дня посвящали фактически все совещания подготовке к войне: подготовке бомбоубежищ, передаче денег территориальной обороне. Но было очевидно, что время нас обгоняет, что все сделано в последний момент. За два дня до вторжения мы передали 2 млн грн на обустройство оружейных комнат, оружейки для ТрО. И в тот момент в территориальной обороне был комбриг и еще с десяток офицеров. О разворачивании вообще тех войск не было речи... Было очевидно, что если начнется утром, никто не будет готов.
В шесть утра [24 февраля] мы проводили совещание в администрации, что делать. У многих было непонимание, что нужно раздавать оружие, потому что многие ветераны пришли под администрацию. Говорят: "Что нам делать? Где получить оружие? И куда ехать держать позиции?" До вечера так и не было ничего сделано, потому что никто не давал указаний. Я для себя принял решение, что начинаю звонить ребятам, с которыми мы воевали в 2014 году, мы начинаем собираться и получать оружие там, где можно. И это было в Киеве. В принципе, многое было сделано правильно, а многое – неправильно. То, что привело к определенным негативным последствиям. Но мы уже 25 февраля с бойцами спецназа других подразделений получили оружие и были готовы на выдвижение в Гостомель. В Гостомеле было наше первое сражение в начале марта.
– Расскажите об этом бое. Что тогда происходило и что вы видели под Киевом.
– Мы тогда выдвинулись через уже разрушенный мост через реку Ирпень, через Бучу, прошли в центр Гостомеля. Это были подразделения ССО, подразделения Главного управления разведки. Могу ошибиться, кажется, еще рота Вооруженных сил Украины из Яворова была приставлена. Задача была сделать засаду на наступательную колонну, шедшую через Гостомель. Они уже были в аэропорту, подтягивали свои колонны в Киев и должны были через Гостомель пройти колонной. И это были первые штурмовые колонны российских десантников. Мы в первый день готовились вместе с местным населением, начали рыть прямо в центре города окопы, импровизированные блокпосты, держать оборону рядом на стекольном заводе. Бои эти продолжались где-то до трех дней. Нам удалось остановить их. Российские войска, видимо, себе представляли, что они пройдут колонной до Крещатика – и там их будет ОПЗЖ встречать с флагами и с хлебом-солью. Но этого не случилось. Первые российские БМД новенькие – все были разбиты. Один из десантников попал в плен, потом я смотрел уже его интервью, потому что у нас тогда не было возможности общаться с пленными... Золкин, кажется, брал у него интервью. И он рассказывал, как происходило это наступление. Действительно, было очень много хаоса. Мы воспользовались этим хаосом и смогли их разбить.
Потом постепенно они наращивали силы. И это была линия фронта, куда они еще пробились, – нам пришлось отступать. Они пробились в Гостомель, а дальше не прошли… Эпицентр боевых действий переместился в Мощун. 72-я бригада держала там позиции героически, многие бойцы-добровольцы тогда еще никак не были оформлены, как и я. В Мощуне стало ясно, что масштаб этой войны совершенно иной, чем в 2014 году. Уровень артобстрелов, использование самолетов, чего не было раньше, огромное количество беспилотных летательных аппаратов, не позволяющих находиться свободно на территории. В 2014 году мы могли поставить базу где угодно в тылу, куда не доставала артиллерия, и не бояться ракет, авиации. Это была совсем другая война. А тут стало ясно, что война надолго, она очень серьезная, и таких масштабов мы не видели. Когда мы даже сегодня общаемся с очевидцами войны в Ираке, в Сирии – это совершенно другие свидетельства.
– Дмитрий, зверская жестокость российских оккупантов по отношению к мирному населению – вы сразу это увидели?
– Это было понятно, когда мы зашли на первые освобожденные территории… Для меня это было село Лукьяновка на границе Киевской и Черниговской областей. Потом Новая Басань, когда они отступали в конце марта. Мы уже заходили, смотрели, как они вели себя в домах, которые они захватывали, как они жили, мы общались с местным населением, кто как себя вел из орков. И эти разговоры действительно вызывали ужас. Понятно, война, они приходят на чужую территорию – они будут вести себя агрессивно. Но безнравственность этих людей… Думаю, у них это от природы. И рождалась где-то на просторах русского империализма ненависть ко всему человеческому. Люди привыкли постоянно пить, они отстали настолько... Мы рюкзак их достаем – там плееры с кассетами. И вот они приезжают в Бучу, Ирпень, в довольно развитые красивые города. Для них это – богатая Европа. Вы представляете, что было бы с нашим Киевом, если бы они ворвались?
– Не дай бог.
– Я уверен, что у них никогда такого не будет. Для них это был шок. И они, очевидно, что пошли грабить, убивать просто из ненависти и зависти, что у них такого нет. И особенно те народности, национальности, наиболее пострадавшие от российского империализма, который их постоянно обворовывает… Буряты… Там очень депрессивно. Их Москва обкрадывает, но почему-то свою злость они решили выместить не на Москве, а на Киеве, на украинцах…
– Раб мечтает не о свободе, а о выгоде.
– Точно… А потом мы видели свидетельства об издевательствах на Харьковщине. Люди тоже рассказывали, как их грабили, заставляли сидеть по подвалам. Моя родная тетя просидела месяц в подвале – боялась выйти из подвала, потому что они расстреляли несколько человек, которые ходили по улице. Не понравилось это россиянам… Они, наверное, слышали от своих дедушек об оккупации времен Второй мировой, а теперь собственными глазами увидели, что это такое.
– Вы открыто говорите, что ваше подразделение занимается разведывательно-диверсионной деятельностью. Какие были самые опасные ситуации? Возможно, нестандартные ситуации, которые вы, собираясь с побратимами, когда есть спокойная минута, можете вспомнить.
– Моя любимая история произошла на Харьковщине. Мы там занимались диверсиями. Там еще не было такого фронта, как, например, сейчас в Запорожской области. Это был динамичный фронт: постоянно перемещались, какое-то село освобождалось, какое-то занималось. И удавалось проходить в тыл врага, сделать минную закладку, и на этих минных закладках взрывалась техника. И это удавалось без потерь с нашей стороны. Это были успешные операции, поднимавшие нам дух. И вот одна из таких закладок была возле села Дементиевка. Там подорвался на одном перекрестке сначала БТР, а через два дня взорвался там же танк. Нам сообщают в штабе: там горят танк, БТР. Я говорю: "Значит, мы туда идем". Во-первых, можно что-нибудь затрофеить, можно посмотреть, что осталось. Идем впятером: я впереди, смотрю, значит... Это же территория, где только что бои происходили. Что-то может быть заминировано, растяжка. Я смотрю под ноги, чтобы ничего не подцепить, и слышу сзади мой побратим говорит: "Дим, бобер". Я думаю: "Какой бобер?" Иду дальше. Он уже кричит: "Дим, бобер!" Я оборачиваюсь к нему и спрашиваю: "Что за бобер?" Он говорит: "На тебя бобер бежит". А мы проходили как раз реку, я поворачиваю голову – метра два бобер прямо передо мной, на меня уже бросается фактически.
– Ох!
– Я прыгаю от него, он – на меня. Наверное, где-то там были их дети маленькие. Мне кто-то кричит уже там: "Стреляй!" Я думаю: "В бобра я точно стрелять не буду". Он в последний момент от меня отпрыгнул, я от него – разошлись. И таким образом не "затрехсотился" от бобра, хотя это было бы очень эпично.
– Боевой бобер. Наша разработка, да?
– Да, наш боевой бобер. Поэтому мы с ним поладили.
– Совместная разработка Минцифры и ГУР. Бобер-диверсант. Расскажите героические истории ребят, которые были в вашем подразделении.
– У нас есть парень, мы с ним начинали практически с первого дня... Служил моряком, на нефтедобывающих вышках, зарабатывал достаточно много. Жил на оккупированной ныне части Херсонщины. Когда оккупировали, он и вся семья выехали. Ушли служить он, его родной брат и отец. Летом прошлого года его родной брат погиб на фронте под Бахмутом, отец еще долгое время служил – потом уволился. Но Морячок – это его позывной – продолжил служить. Это, безусловно, тяжело. Я тоже потерял двоюродного брата на войне, а родной брат… Но он продолжил служить и служил героически. Он получил профессию оператора ПЗРК, и перед первым боем, в который нам пришлось идти, не было возможности нормально потренироваться со Stinger. У нас сначала был один ПЗРК – польский Piorun. Затем нам дали буквально сразу Stinger. Я ему говорю: "Посмотри на YouTube, как оно должно работать". Он посмотрел раз-два, с кем-то проконсультировался по телефону. Вышел на позицию – сидел там не день, не два, долго сидел. И удалось ему подбить самолет. Самолет не упал, все-таки долетел до аэродрома подбитый. Тем не менее человек, который научился стрелять по YouTube, пошел и выстрелил. И сегодня он уже учит других солдат, как этим пользоваться. После этого он получил еще три ранения, несколько контузий в Бахмуте в том числе, но продолжает служить. Такие ребята внушают доверие среди побратимов. Они стали настоящими героями, имеют авторитет для того, чтобы вдохновлять других бойцов. А на самом деле героических историй – ну это каждый штурм. Каждому человеку, который идет штурмовать вражеские позиции и окопы, – можно сразу давать "Звезду героя". Безусловно, мы не можем всем дать "Звезду героя"… Очень бы хотелось, чтобы всем погибшим… Но это все-таки такое специальное отличие. А сам факт героизма, очевидно, есть у кого угодно, кто идет штурмовать. Это очень страшные вещи, когда идешь, настраиваешься утром, что нужно выйти и штурмовать эти окопы.
– Расскажите зрителям, тем, кто очень далек от военного дела, для кого до сих пор нет ощущения, что война рядом, что такое штурм?
– Ну, во-первых, это серьезная моральная и физическая нагрузка. Как правило, получаешь команду, что завтра штурмовые действия, например, утром, – и все. Я вижу у многих ребят: перестаешь спать и есть. У тебя пропадает аппетит… Это переживание. Сутки не спишь перед этим, готовишься. Амуницию, оружие проверяешь. Например в два или три ночи выдвигаешься на стартовые позиции. Очень трудно, скажем, морально принять решение, что ты должен идти первым. Всем хочется жить и хочется даже в этой ситуации выжить. "А может, я не первый, а кто-то передо мной пойдет"... Но надо выполнять и кому-то идти первым. Запрыгнуть в окоп, который может быть заминирован… Легче, пожалуй, все же смириться, просто попрощаться с жизнью – тогда легче выполнить задачу. Потому что страх за свою жизнь может свести с ума. Но, как правило, когда начинается все – выехал, сел на броню, залетел в окоп – то уже начинается отвлекающая работа, и ты уже не думаешь об этом. Самое тяжелое – это готовиться к этому штурму.
Некоторые бригады из последних сил держатся. Они видят, что сзади нет никого. А кто будет готовить им замену? Военком Борисов?
– А сейчас у орков появились дистанционные мины, которые они оставляют в окопах, и когда наши ребята туда попадают, дистанционно взрывают, да?
– Безусловно. Многое, чему мы учимся по инженерному делу, правильно. Но по факту в жизни случаются такие ситуации, когда видишь минные системы, с которыми просто не можешь справиться, не можешь понять, что с этим делать. Потому приходится просто обходить. Очень много разных способов минирования, растяжек встречается. Преимущественно саперы на них и подрываются, которые, в принципе, должны разбираться в этом… На самом деле в серьезных боях первые, кто получают ранения, кого эвакуируют, могут это с радостью воспринимать, потому что они получили ранения и для них бой закончился. Страх и переживания закончились. Они уже могут отдыхать. А оставшиеся целыми понимают, что после того, как ты взял вражескую позицию, тебя будет целый день утюжить вражеская авиация, артиллерия, потому что они знают точки их позиций. Нужно ждать, пока тебя заменят. А не факт, что этой ночью тебя заменят. И сидишь еще сутки. Кто-то другой приходит на следующий день, пехота заменяет, и штурмовые бригады, штурмовые отряды отходят назад. Например, так на запорожском направлении, где идет штурм окопов вдоль посадок, которых не осталось, деревья снесены полностью еще в прошлом году преимущественно. И метр за метром этих посадок, этих окопов штурмуешь.
– Каждый метр контрнаступления, каждый метр нашей земли дается кровью.
– Сейчас оно продолжается, но такой быстрой динамики, которая поражала бы, как на Харьковщине, когда мы освобождали село за селом, по три-четыре населенных пункта... Все были в восторге... Такого сейчас нет. Это просто означает, что нам тяжело работать.
– Дмитрий, какое сейчас у орков самое мощное оружие? Чем они сейчас усилились? Что они используют?
– Да, они очень хорошо все заменяли и противотанковыми средствами, и противопехотными. Как только линия сдвигается, они не перестают и днем, и ночью отстраивать продавленную линию минных заграждений. Они перед собой всегда какие-то минные заграждения создают новые. И чтобы прокладывать даже метровый коридор, много технических средств нужно, которых у нас нет в достаточном количестве… В чем они имеют преимущество? Кроме количества техники, которая у них была до этого, мы сейчас в определенной степени выравниваем баланс. Но средства радиоэлектронной борьбы, не дающие нормально держать контроль над небом (я имею в виду БПЛА)… Мы огромное количество БПЛА теряем из-за их средств РЭБ. Подавляющее количество авиации и управляемых ракет, как "Вихрь", или артиллерийских средств, как "Краснополь" (управляемые снаряды). Они гораздо хуже, чем, например, западные аналоги. У нас технически они лучше. Но у них их много, как, например, ПТУР, как наша "Стугна", которая очень хорошо себя зарекомендовала, кстати. Гораздо лучше, чем некоторые западные аналоги. Но у нас и не производятся они в достаточном количестве, чтобы мы могли обеспечить всю линию фронта. У москалей этих ПТУР... На их позицию заходишь – все усыпано. Поэтому в этом есть преимущество и есть проблема.
– А если о собственных историях говорить, какие бы вы выделили самые опасные ситуации? Я понимаю, что каждая секунда на фронте может оказаться опасной…
– Во-первых, это нестандартные операции. Потому что для многих штурм окопов – это уже обычное дело. Фактически все бойцы прошли горячие точки, как, например, Бахмут, где постоянно приходилось либо штурмовать, либо контратаковать, либо держать оборону. Городские бои... Многие готовы на это пойти, но, например, такие сложные задачи, которые мы выполняли: форсирование левого берега Днепра на Херсонщине – для многих солдат страшно просто сесть в лодку. Если ты хоть как-то по земле двигаешься, у тебя есть шансы отползти назад, то в лодке... Например, мы проводили операцию под Каховкой. Это был конец января, температура воды – где-то два градуса. Лодка вроде бы крепкая – она сразу не утонет, даже если будет прострелена. Минут 20 она еще будет держаться на воде, у тебя может быть защитный жилет... Но по факту – как только человек попадает в воду, тем более с амуницией, с бронежилетом – практически шансов нет спастись. Даже если ты сможешь сбросить всю амуницию, холодная вода – и через пять-шесть минут ты погибнешь. Поэтому у многих просто страх такой, что говорят: "Я лучше буду сидеть в Бахмуте, штурмовать окопы, все что угодно делать, но в лодку не сяду". И очень мало людей готовы на это.
Или, например, десантирование с вертолета. Такие операции проводили спецназовцы, например, на острове Змеином, на других участках. Пока долетишь, огромные шансы быть подбитыми ракетами вражеской противовоздушной обороны. Ты высадился, должен выполнить задание, надеясь, что за тобой прилетит снова вертолет... Настолько огромное количество неизвестных, которые могут всю эту операцию насмарку свести, что она не выполнится и шансов на выживание будет так мало... Это нужно, чтобы судьба сложилась так, чтобы это сложилось положительно и операция получилась. Так у нас и случается. Очень часто чудом выходит, но операции проходят успешно. Мы тогда, кстати, на Каховке совершили наглую операцию, которую не ожидал враг. Они очень спокойно чувствовали себя на левом берегу. Думали, что это практически невозможно. Но мы это сделали и показали, что это возможно, и мы будем уничтожать их и там. И, кстати, после этого очень много подобных операций провели. Мы стали одними из первых. Это действительно сложные операции, требующие навыков и просто того, что люди согласятся сесть в лодку.
– Какие задачи ставятся перед вашим спецподразделением "Стугна", о которых можно говорить?
– Преимущественно это разведка, диверсии или штурмы на тех участках, где, скажем так, есть пробка. К примеру, чтобы обычные подразделения или их резервы сохранить, дать возможность перегруппироваться... Так, как, например, сейчас происходит в Запорожской области. Там есть достаточное количество наших военнослужащих, техники, но нам нужно пробить проход, продавить первую линию, чтобы потом выйти на широкое оперативное пространство и бросить все силы. Но кто-то должен первый шаг сделать, взять на себя тяжелую работу. А потом по спинам этих людей, на шеях этих людей зайдут основные силы. В этом иногда заключается задание: проторить дорогу. Иногда бывает так, что на шару проходишь, – и все окей. А иногда выходишь – и полный провал. И тогда такая демотивация... Но на войне никто гарантий успеха сделке не даст, даже если она была идеально подготовлена. Может быть провал просто из-за совпадения факторов. И всегда есть большой риск.
– Дмитрий, как вы и ваши побратимы реагируют, когда разгораются коррупционные скандалы в Украине? В частности в Минобороны, когда на закупках миллиарды уходят несуществующим фирмам.
– Я дал себе слово с 24 февраля не критиковать власть. Хотя очень это люблю. Но я решил не заниматься политикой. В какой-то степени сегодня любая критика власти, даже справедливая, – это политическое дело. Я сегодня военнослужащий, потому не могу критиковать власть. Даже там, где следовало бы это сделать. Но то, что думают ребята о скандалах... Такие вещи, например, как ситуация с военкомами. Одесский военком – это эталонное коррупционное дело...
И была же хорошая идея заменять военкомов, которые десятки лет сидели, которые установили себе коррупционные связи со всеми, на ребят, получивших ранения. Пожалуйста, дайте им возможность поработать. Возможно, они будут по-другому общаться с мобилизованными, доверие будут вызывать. Иногда это делается в некоторых военкоматах, но системно этот вопрос пока не решен. И то, что там такие военкомы есть, – это, во-первых, деморализует любого нового человека. Как рассказывают некоторые паникеры: "Вас бросят на мясо. Комбаты вас слушать не будут". Это неправда, но иногда встречаются такие примеры. И даже если во всех областях порядочные военкомы, но один вот такой – все, у людей будет создаваться впечатление, что все такие. И это очень сильно сказывается на моральном состоянии бойцов на фронте, и тех, которые идут готовиться. Таких людей хочется действительно убрать и палками бить. Потому что за полтора года даже те, кто пошел добровольно, мотивированно, устали. Усталость будет только нарастать. Необходимо заменять качественными, подготовленными кадрами. И когда ты видишь, что тебя заменить некем, – на этом может закончиться. По многим подразделениям так и есть. Бригады некоторые из последних сил держатся. Они видят, что сзади нет никого. А кто будет готовить эту замену? Военком Борисов? Хотя я подчеркиваю: неуместно сегодня критиковать власть. Я имею в виду переходить в широкую оппозиционную деятельность.
– Но такие случаи нельзя не замечать. Кстати, как вы относитесь к идее, чтобы такие, как военком Борисов и те, кто занимались коррупцией на крови… Были разные идеи: и руки рубить, и пожизненное заключение, и смертная казнь или отправлять на фронт.
– Какая польза от того, что они придут на позиции? Вероятно, можно заставить и формировать штрафбаты, как это делалось раньше, но мне кажется, что если бы в нашей стране то, что есть по закону, выполнялось... Дали ему восемь – десять лет... Сколько он должен получить за это...
– С конфискацией.
– С конфискацией. Просто выполнили то, что у нас есть по закону, – этого было бы достаточно. В основном даже то, что прописано в законе, не выполняется. Поэтому: "А давайте еще что-нибудь придумаем"... Давайте просто выполним то, что написано в законе, и будем привлекать их не тогда, когда журналисты об этом рассказали. Месяца три или четыре прошло от первых журналистских расследований до его задержания.
Я понимаю, что сериалы, кино – все должно работать и жить. Но точно не о Поворознюке
– Вам и вашим побратимам нравится, как народные депутаты во время войны отдыхают на Мальдивах, на Кипре?
– Главная проблема не в том, что мы не хотим отдыхать. Все мы хотим отдыхать, и это нормально – путешествовать. Но проблема в том, что сегодня война, даже если ты не воюешь, ты должен сочувствовать и не раздражать общество. Общество очень взвинчено, все очень напряжены. Каждый день у кого-то страдают близкие, родственники от этих прилетов, ежедневно потери. Потому нельзя расслабляться. Даже если ты имеешь на это законное право. Для этого нужно было бы многим чиновникам и госслужащим командировки получать на неделю-две и работать на прифронтовых территориях. Например, приехать и посмотреть на медицинский стабпункт во время штурмовых действий где-нибудь под Бахмутом или Северодонецком, сколько там раненых, в каком они состоянии и как это вообще выглядит, какую работу выполняют медики. Поверьте, как только туда попадаешь, настроение сразу такое, что не хочется ни есть, ни пить, ни отдыхать очень долго. Тогда понимание появляется у людей: "Мы можем потерпеть и год, и два. И даже если у нас есть и деньги, и большое желание. И не ездить, не раздражать людей, никуда не убегать из страны. Потому что это безответственно". Мы должны все от чего-то отказаться. Кто-то отказывается от собственной жизни и штурмует окопы, а кто-то отказывается от поездки. Это несравнимые вещи. Я думаю, можно все-таки это сделать. Если хочешь отдыхать на Мальдивах и зарабатывать деньги – иди зарабатывай деньги. А если хочешь быть госслужащим – пожалуйста, имей уважение и понимание, что нужно делать, когда страна воюет.
– Дмитрий, как ребята реагировали на скандалы, когда государство выделяет, например, 34 млн грн, чтобы снять сериал о человеке с криминальным прошлым, а возможно, и будущим, – Поворознюке?
– Я понимаю, что сериалы, кино – все это должно работать и жить. Но точно не о Поворознюке. Это просто ужасное представление людей, которые смотрят, видимо, как президент смог сделать, и думают: я скопирую, только в своей ужасной копии. Но ведь это за государственные деньги. У всех появляется мнение, что кто-то хочет кого-то обмануть: во-первых, втюхать человека с сомнительной биографией нам в депутаты или министры через сериал. Зачем нам, украинцам, сериал о Поворознюке? Тем более, за государственные деньги. Это вообще на голову не налазит. Если он хочет снимать сериал, пусть снимает за свои деньги. И посмотрим, кто будет смотреть этот сериал. Что такое 33 млн грн? Сколько можно "Мавиков" купить? 330 "Мавиков", по-видимому, держат сегодня всю Запорожскую, Херсонскую и еще кусок Донецкой области. Мы ежедневно теряем огромное количество "Мавиков". Если кому-то кажется, что подарили – и все, батальон обеспечен… Поверьте, через неделю он может без ничего остаться. Это поток постоянный. И тут возникают такие "потребности", как этот сериал. Или ремонты дорог в городах. Есть такая ситуация, как закон о дорожном фонде. То есть деньги, которые накапливаются из определенных налогов, можно использовать только на дороги. Нельзя взять и перекинуть даже на вооружение. Таков закон. Ну окей... Это правильный закон в гражданской жизни.
– В гражданской жизни, правильно.
– Я один из соавторов этого законопроекта. Ну, окей, но если такая ситуация, то нужно менять законы. Мы в военное время должны не давать эти деньги пускать на дороги. Потому что чиновники пользуются этим. Они скажут: "Мы тратим, потому что так прописано в законе. Мы должны эти деньги потратить только на дороги". Но это безответственно! Надо менять закон. Потому что сейчас военное положение.
– Дмитрий, вы были заместителем Кировоградского облсовета.
– Да.
– Оттуда Поворознюк. Нам уже несколько человек рассказывали, как он стрелял в людей, продолжает стрелять, как он отжимал их паи, как он стал богатым, как он по-рейдерски захватывал все, как он сколотил свою банду, в которой он в страхе держит село... Помните депутата Лозинского, который сафари на людей устраивал? Это, к слову, тоже Кировоградская область.
– Он [Поворознюк] был главой ОТО в Кировоградской области.
– Романтика: "украл, выпил – в тюрьму". Как будто порчу навели на Кировоградскую область… Сам Поворознюк рассказывал не в одном интервью: "Я у людей не воровал – я у государства воровал". Как происходит, что такие люди пытаются стать народными героями? И как на это общество реагирует? Вы, наверное, хорошо знаете ситуацию как местный житель.
– Это проблема, которая формировалась не один год и не десятилетие: феодальные князьки сумели узурпировать все сферы жизни в отдельно взятом районе. Поставили из другой области руководителя полиции или Службы безопасности Украины, или прокуратуры – и у человека появляется ощущение того, что эта борьба бессмысленна. "Зачем мне бороться с ним? Мне лучше с ним договориться". И они договариваются. Я, к слову, не одну предвыборную кампанию в Кировоградской области провел, парламентскую и президентскую. Так вот, в таких районах невозможно работать кому-либо с другими политическими взглядами. Приезжаешь, пытаешься найти человека, чтобы сотрудничать, агитировать. Но если у тебя нет согласования с руководителем этого района, у тебя нет возможности найти, нет возможности договориться с людьми. Потому что у людей просто ужас.
Я смотрю видео – это такой уровень дискуссии… разговоры с матами… Кому-то кажется, что это нормально, что может человек разговаривать матом, дать по морде… Это такой классный, простой человек, из простого народа. "Я хоть матом разговариваю и бью всех по морде, стреляю иногда по ногам, но человек я добрый, хороший". Это сюр какой-то. Мы должны повышать уровень сознания. Вы говорили о Лозинском. Да, человек пришел из тюрьмы. Приходит в село. И все в селе знаете, что мне говорят? "Ну ошибся, по пьяни застрелил. Но многое нам сделал... Детсад построил". Люди, вы себя слышите? Вас убивают. Это же какой-то рабовладельческий строй, так себя паны вели: били, убивали. Но "человек хороший". И я вам скажу: Лозинский выиграл выборы честно. Люди проголосовали. Люди пошли и выбрали убийцу своего односельчанина. Потому что он хороший, к нему можно пойти и попросить денег на Рождество, одолжить или еще что-нибудь.
– А вы с Поворознюком сталкивались в своей политической деятельности?
– Да, несколько раз встречался.
– И как вам?
– Мне казалось иногда, когда я приезжаю в Петрово, что это маленькая Беларусь, где есть Александр Григорьевич Лукашенко. Все в этом районе, даже солнце всходит благодаря этому человеку. Даже сравню не с Беларусью, а с Северной Кореей.
– Ничего. Скоро все будет хорошо. Дмитрий, у вас яркая биография. Потому что кроме фронта политики в Украине вы участвовали в нескольких акциях протеста против диктатуры в Египте и Турции. Как это вообще получилось?
– В Египет мы сознательно поехали. Это было в 2011 году, когда началась "арабская весна", и волна после Ливии, Туниса перекатилась в Египет. Тогда все отказывались от туров, и можно было, по-моему, за $100 взять тур. Мы поехали в Хургаду, из Хургады – в Каир. Просто посмотреть. Это было прикольно, драйвово. В Турции это было в 2013 году. Тогда пытались свергнуть Эрдогана. Были серьезные протесты в Стамбуле. Но я тогда ездил автостопом, потому что любил по Ближнему Востоку покататься. Когда я путешествовал в районе Анталии, начались протесты. Я вернулся в Стамбул и там уже тусовался с революционерами. Это преимущественно были футбольные фанаты – ударная сила. Это была огромная сила людей. И мне казалось, что в Украине такое невозможно. Тогда был Янукович, все ненавидели его, терпеть не могли, выходили на протесты, протестовали несколько часов – и расходились. И казалось, все так скучно будет продолжаться, невозможно будет никак его свергнуть, потому что мы не способны на революцию, но все изменилось. То, что было в 2013–2014 годах, тот уровень героизма по сравнению с революциями в Турции или Египте – безусловно, пример №1 героизма в XXI веке.
– Дмитрий, когда наступит победа, по вашим ощущениям?
– Кстати, это самый распространенный вопрос гражданских к военным. Все когда по телефону спрашивают, как дела, – "когда уже победа". А на самом деле никто ничего не знает... Много очень факторов должно совпасть, чтобы одержать победу, которую мы, по большому счету, по-разному представляем. Например, освобождение всех территорий Украины и выход на границы 1991 года – это может и не быть победой, война может продолжиться и после этого. Или, например, мы можем одержать победу и разделить Российскую Федерацию даже без деоккупации определенной части территории. Когда это произойдет? Это может произойти и через несколько недель, потому что многое зависит от внутриполитической ситуации в России… Какой-нибудь условный Пригожин или Кадыров завтра психанет – и на встрече застрелит Путина. Еще недавно нам казалось, что это нереально, но мы увидели марш вагнеровцев на Москву, мы увидели, что может быть что угодно. Мы не ожидали, что так случится, мы к этому никаких усилий не прилагали. Просто держали фронт, а потом они – бац! – все сами сделали. Может быть, что мы будем воевать не один, не два, не три года – это может длиться десятилетиями, к сожалению. Не в такой активной фазе, но противостояние может продолжаться. Это не нужно воспринимать как катастрофу и что нужно бежать из страны. Нет, поверьте, мы можем жить нормально. Да, страна будет держать фронт. В какой-то мере оно может затягиваться, но при этом мы должны жить, должны нормально существовать и радоваться жизни. Не на могилах, а радоваться.
– Да. Дмитрий, я вас напоследок спрошу о том, что вы точно знаете. После нашей победы что прежде всего вы хотите сделать?
– Взять своих будущих детей и поехать отдыхать за границу. Но честно и легально.
– "Будущих детей". Я вам этого искренне желаю. Чтобы наша победа пришла как можно скорее.
- Спасибо.
– Дмитрий, большое вам спасибо. Берегите себя, берегите Украину. Слава Украине!
– Героям слава!
